Глеб покосился на экранчик локатора, принимавшего сигнал от радиомаяка. Красная точка сигнала неподвижно стояла на углу улиц — на том самом, где сейчас находился Слепой. Хотелось курить, но Глеб решил воздержаться: тонированные стекла «Волги» надежно скрывали его от посторонних взглядов, и ему не хотелось выдавать себя клубами табачного дыма, ползущими из приоткрытого окна.
Чей-то голос в динамике предложил «господам архитекторам» попить кофейку. Глеб услышал Ирину, которая корректно, но весьма определенно высказала свое мнение по поводу растворимого кофе, и улыбнулся: муж и жена — одна сатана. Ирина, как и он, любила хороший молотый кофе, и теперь, после стольких лет совместной жизни, Слепой не мог припомнить, совпадали их вкусы с самого начала, или Ирина заразилась «кофеманией» от него.
Голос Ирины звучал спокойно и бодро, и Глеб отключил аппаратуру. Частное проектное бюро, в котором сейчас работала Ирина, ютилось в нескольких тесноватых комнатушках на первом этаже недавно отреставрированного старинного особняка близ старого Арбата. Место было бойкое, престижное, и это обстоятельство примиряло хозяина заведения не только с некоторой теснотой, но и с отсутствием в конторе запасного выхода. В данный момент такое положение вещей вполне устраивало Глеба: зная, что Ирина находится в помещении, он мог не заниматься подслушиванием, ограничившись простым визуальным наблюдением за парадным — и единственным — входом. Зато уж наблюдать нужно было во все глаза, потому что человек, которого поджидал Слепой, в подобных играх новичком не был.
Два дня назад генерал Потапчук сообщил Слепому, что вблизи одной из подмосковных деревень пастухи нашли тела Вострецова и Нефедова — тех самых людей, которых Становой в разговоре с генералом обвинял во всех смертных грехах. Картина преступления была как будто ясна: выехав на рыбалку (кстати, на служебной машине Станового, которой Нефедов, похоже, распоряжался по собственному усмотрению), сообщники чего-то не поделили и не придумали ничего умнее, как нашпиговать друг друга свинцом. Естественно, ни генерал Потапчук, ни Глеб Сиверов не принимали участия в расследовании и осмотре места преступления. Но добытый генералом протокол не оставлял места для сомнений — он был достаточно подробным, и, сколько Глеб его ни перечитывал, ему так и не удалось найти в нем ни одной несообразности, ни одного темного места, ни единого пробела. Впечатленные картиной кровавого побоища, местные менты проверили даже траектории полета пуль и пришли к выводу, что тут все чисто. Расстрелянный в спину Нефедов нашел в себе силы перед смертью, уже лежа на земле, обернуться и четырежды выстрелить в убийцу из старенького немецкого «вальтера». Две пули ушли «за молоком», зато две другие — одна в живот, одна в голову — остановили Вострецова, который к тому моменту уже успел расстрелять по водителю всю обойму своего «Макарова». Никаких следов, указывающих на присутствие там еще кого-то, обнаружено не было; впрочем, их никто особенно и не искал.
Обсудив это печальное происшествие, Потапчук и Сиверов пришли к единому мнению: без Станового тут не обошлось. Выдвинутые полковником МЧС против Нефедова и Вострецова обвинения, возможно, были справедливыми, но связь между заместителем начальника финансового управления и водителем из ведомственного гаража казалась чересчур уж длинной, притянутой за уши. В этой цепочке явно недоставало промежуточного звена, и Максим Юрьевич Становой как никто другой годился на эту роль. Однако теперь, когда крайние звенья цепи перестали существовать, Становой оказался в полной безопасности. Даже будучи допрошенным в качестве подозреваемого по уголовному делу, которое никто не собирался заводить, он мог все валить на мертвых, а мертвые, как известно, молчат…
Словом, если перестрелка у реки и была кому-то выгодна, так это Становому, это было столь же очевидно, сколь и недоказуемо.
— Вывернулся, стервец, — сказал по этому поводу генерал Потапчук. — До чего же скользкая сволочь! Вроде виден весь, как на ладони, а попробуй-ка его взять! А с другой стороны, — добавил он, подумав, — по тем двоим я плакать не стану, а без них наш Максим Юрьевич не сможет продолжать свои экзерсисы. Он явно решил свернуть бизнес, а это, в конечном итоге, и есть именно то, чего мы добивались.
Глеб тогда промолчал, хотя ему казалось, что добивались они с генералом чего-то совсем другого. Он не стал напоминать Федору Филипповичу об Арчиле Гургенидзе, и произносить слова о неотвратимости возмездия. Все это генерал знал и сам, и стар он был не настолько, чтобы нуждаться в напоминаниях. Молчание Глеба говорило само за себя, и Федор Филиппович, подумав еще немного, ворчливо произнес, глядя в окно: «В общем, как знаешь. Только, прошу тебя, не горячись».
Глеб и не собирался горячиться. Он просто не верил, что Становой, убрав своих сообщников, остановится и уйдет в тень. Не такой это человек, чтобы остановиться на полпути; начав рубить концы, он должен был довести дело до логического завершения — «до щелчка», как говаривал один знакомый Слепого. Как явствовало из личного дела Максима Юрьевича, он во всем стремился достигнуть совершенства. К тому же, он не мог быть уверен в своей безопасности, пока где-то в тени за его спиной бродил «вольный стрелок», каким Федор Филиппович изобразил Глеба. Этот полумифический персонаж со снайперской винтовкой наверняка не давал Максиму Юрьевичу покоя. Становой мог только догадываться, кто пустил по его следам наемного убийцу. Визит заики Нефедова к настоящему Корнееву, похоже, преследовал двойную цель: с одной стороны, он засветил Нефедова, подтвердив тем самым показания Станового, а с другой, Становой, очевидно, все-таки хотел проверить рязанского инженера. Что ж, проверка подтвердила его подозрения: встреченный им в горах человек выдавал себя за другого и делал это, конечно, неспроста. Значит, пока Глеб жив, Становой оставался под шахом, и в его распоряжении имелся один-единственный способ вычислить Слепого и заставить его замолчать.
Становому достаточно было затаиться, лечь на дно, и он оказался бы в полной безопасности. Не имея стопроцентной убежденности в его виновности, Глеб был бы вынужден отступить. Но ему казалось, что он понял противника: преувеличенное мнение о собственной персоне должно было толкнуть Станового на необдуманные действия.
Короче говоря, Глеб третьи сутки жил в машине, поджидая Станового.
И он дождался. За десять минут до окончания рабочего дня на улице появилась неброская бежевая «пятерка» с забрызганными грязью номерами. Именно эти номера привлекли внимание Глеба. По правде говоря, он ждал, что Становой прибудет на более солидном автомобиле — скорее всего, на одном из украшенных эмблемами и мигалками «лендроверов» МЧС. Скучающий взгляд Сиверова равнодушно скользнул по грязным «жигулям», на мгновение задержавшись на забрызганных до полной нечитаемости номерах, и Глеб подумал, что сидящий за рулем человек либо большой неряха, либо имеет веские причины сохранять инкогнито. В это время «пятерка» замигала указателем правого поворота и ловко зарулила на свободное парковочное место, находившееся через две машины от «пежо» Ирины.
Глеб слегка насторожился, но стекла «пятерки» были так же темны и непрозрачны, как стекла его «Волги». За исключением этой детали, «пятерка» казалась безликой, начисто лишенной индивидуальных особенностей — обыкновенная отечественная тележка не первой молодости, всего лишь одна из бесконечного множества точно таких же ржавых самоходных жестянок. Именно этим она и привлекала к себе внимание; тому, кто, подобно Слепому, ждал неприятностей, такая начисто обезличенная машина бросалась в глаза, как накладная борода.
Поэтому Глеб внимательно проследил за тем, как парковалась бежевая «пятерка». Когда ее двигатель заглох, а из салона так никто и не вышел, он отметил про себя это обстоятельство: на месте Станового он сам поступил бы точно так же.
Сквозь затемненное боковое стекло «Волги» мир казался серо-коричневым, почти однотонным. Дождя в данный момент не было, но снаружи на окне все еще висели мелкие капли. Глеб вынул из пачки сигарету, провел ею под носом, втянув ноздрями дурманящий запах сухого табака, сунул сигарету в зубы и принялся нервно жевать фильтр. Мимоходом ему подумалось, что это проявление слабости, но он тут же мысленно махнул рукой: глаза у него слипались, и для того, чтобы сохранить бодрость тела и ясность ума, годились любые средства.
