Удодыч поглядел вниз по течению ручья, но там больше никого не было. Тогда он шепотом выругался, раздавил окурок об камень, на котором сидел, встал и начал неторопливо спускаться к запруде, левой рукой нашаривая за пазухой удостоверение сотрудника МЧС, а правой отстегивая клапан висевшей на бедре кобуры.

Глеб Сиверов раздавил окурок в переполненной пепельнице и посмотрел на часы, хотя в этом не было нужды: он и так видел, что начинает темнеть. В горле у него саднило от табачного дыма, нервы дребезжали, как плохо натянутые струны — вернее, как разлохмаченные бечевки, натянутые вместо струн на гитарный гриф. Время шло к вечеру, а Арчила Гургенидзе все еще не было, и сколько Глеб ни уговаривал себя, что с этим сыном гор все должно быть в порядке, интуиция подсказывала совсем другое.

Стоп, мысленно сказал себе Слепой. Давай-ка на время оставим интуицию в покое и попытаемся рассуждать логически. Как будто в горы ушел не Арчил, а совершенно посторонний, безразличный мне человек.

Итак, рассуждая логически, он давно должен был вернуться. Даже если бы шел в оба конца пешком, а не ехал верхом, все равно все мыслимые сроки давно вышли. Значит, что-то случилось. И рацию не взял, дурак…

Он слез с подоконника, подошел к дверям и снял с крючка влажную куртку. В соседней комнате Ирина смотрела телевизор — или делала вид, что смотрела. Вот жизнь, подумал Глеб. Все не как у людей. Даже любимую женщину превратил в какого-то секретного агента, и черта с два теперь поймешь, о чем она думает, спокойна она или волнуется, знает, что у тебя на уме, или нет…

— Ты далеко? — спросила Ирина, не поворачивая головы.

— Прогуляюсь к ручью, — ответил Глеб, натягивая сырую куртку и кладя сигареты в нагрудный карман рубашки, подальше от дождя. — Ты сиди, незачем тебе лишний раз мокнуть.

— Ладно, — сказала Ирина.

Голос у нее был спокойный, в меру равнодушный. Казалось, она увлечена мелодраматическими переживаниями мелькавших на экране латиноамериканцев, но Глебу в это почему-то не верилось. Впрочем, вдаваться в подробности было недосуг, и он, еще раз повторив, что скоро вернется, вышел под дождь.

До ручья он добрался быстро. Каменистое ложе по-прежнему оставалось безводным, если не считать той влаги, которая падала с неба, собираясь в лужицы между камней. Глеб посмотрел на темнеющее небо и снова попытался рассуждать логически.

Арчил ушел вверх по ручью, чтобы выяснить, куда подевалась вода. Скорее всего, где-то там, в горах, действительно произошел обвал, запрудивший русло. Иное объяснение подыскать было трудно, и Глеб решил принять версию с завалом за аксиому.

Итак, русло было наглухо запружено, и в этом месте наверняка образовалось что-то вроде пруда. Когда пруд переполнится, вода либо потечет через верх плотины, либо прорвет ее и обрушится вниз всей свой немалой массой, набирая по дороге ускорение и силу, прихватывая с собой камни, почву, вывороченные с корнем кусты, деревья и прочий мусор. Это называется сель и хорошего в этом мало. Арчил понял это раньше всех и отправился к озеру. Он взял с собой лопату и лом, чтобы открыть воде дорогу. Ему давно пора было вернуться, а между тем в пределах видимости до сих пор не наблюдалось ни Арчила Гургенидзе, ни воды, будь она неладна. Значит, одно из двух: либо с Арчилом что-то случилось по дороге, либо задача оказалась ему не по зубам. Тогда он или до сих пор долбит своим ломом намертво сцепившиеся каменные глыбы, или отправился за помощью…

Подумав о помощи, Глеб недоверчиво покачал головой. В первый же день своего пребывания здесь он досконально изучил местную топографию и точно знал, что ближайшим от озера местом, где Гургенидзе мог бы получить помощь, была турбаза. Идти Арчилу было некуда, следовательно, он либо продолжал сражаться с завалом в одиночку, не имея при себе ни рации, ни хотя бы фонаря, либо лежал где-то под дождем со сломанной ногой — опять же, без рации, без какой бы то ни было возможности позвать на помощь.

Глеб так и этак повертел свои предположения, проверяя, не порет ли горячку. Получалось, что никакой горячки он не порет: Арчил до сих пор оставался наверху, и вода в ручье по-прежнему отсутствовала, а это были факты, не допускавшие двоякого истолкования. Сиверов посмотрел на затянутое тучами потемневшее небо. Горы все-таки поймали его на удочку! Ему вовсе не улыбалось снова вступать с ними в схватку, но спор оставался неоконченным, и горы, похоже, не собирались выпускать его, не померившись с ним силами еще разок.

Он сходил в домик, где жил Арчил, взял фонарь, рацию и ракетницу. Ракетница хранилась в запертом шкафчике, и Глебу пришлось варварски взломать дверцу, поскольку времени на поиски ключей не осталось. Подумав, он прихватил еще один фонарь — для Арчила — и торопливо зашагал к загону с лошадьми. По дороге ему пришло в голову, что надо бы предупредить Ирину, но небо темнело буквально с каждой минутой. Глеб знал, что в этих широтах сумерек практически не бывает, ночь опускается в мгновение ока, так что времени у него действительно не оставалось. Он понимал, что вряд ли успеет до наступления темноты удалиться от турбазы хотя бы на километр, но в нынешней ситуации и километр нельзя было сбрасывать со счетов.

У коновязи, плохо различимая за пеленой дождя и сумерек, возилась какая-то фигура. Человек в зеленой штормовке с низко надвинутым капюшоном что-то делал с наброшенным на спину лошади седлом — не то затягивал подпруги, не то, наоборот, ослаблял. У Глеба радостно екнуло сердце, но в следующее мгновение человек обернулся на звук его шагов, и Сиверов увидел, что это не Арчил.

— Это что еще за фокусы?! — сердито спросил он, узнав Ирину, отодвигая ее в сторону и рывком затягивая подпругу, с которой та не могла справиться. — Даже и не мечтай никуда двигаться!

— По-моему, это ты размечтался, — в тон ему ответила Ирина и принялась пристраивать седло на спину другой лошади. — Сначала выбейся в начальники, заведи себе подхалимов и командуй ими, сколько влезет. Ты конституцию читал? У нас с тобой равные права, голубчик.

— Я читал конституцию, — еле сдерживаясь, произнес Глеб. — Жалко, что горы ее не читали. Они, понимаешь ли, неграмотны, и в суд за дискриминацию по половому признаку на них не подашь. Ну что на тебя нашло? Не волнуйся! Я быстренько, туда и обратно. Только взгляну, чего он там застрял, и сразу же вернусь.

— Конечно, — с подозрительной кротостью согласилась Ирина. — Ты только забыл сказать, что там, в горах, я буду тебе обузой. И не только это.

— Что же еще я забыл? — терпеливо спросил Глеб, с ужасом ощущая, как уходит время.

— Ты забыл, что едешь искать человека, который совсем недавно говорил тебе то же самое и буквально теми же словами: и насчет посмотреть, и насчет вернуться, и насчет лишней обузы. Так вот, я предпочитаю поехать с тобой сразу, сейчас. Это лучше, чем посреди ночи идти туда одной, не зная дороги. А я пойду, не сомневайся.

Глеб открыл рот, но Ирина не дала ему заговорить.

— И не надо мне рассказывать, что от меня будет больше пользы, если я посижу у рации, — сказала она. — Во-первых, я не умею с ней обращаться, а во-вторых, я предупредила наших соседей по домику, и, если мы не вернемся к утру, они сами вызовут спасателей.

Крыть было нечем — вернее, некогда. Спорить на эту тему можно было бесконечно, но именно сегодня Глебу почему-то не хотелось спорить. Сосущее чувство тревоги почему-то росло, и ту же тревогу он читал в расширенных зрачках Ирины. Поэтому он молча оседлал вторую лошадь, сунул Ирине запасной фонарь и забрался в седло. На лошади он держался вполне прилично, но, в отличие Ирины, не испытывал от процесса верховой езды ни малейшего удовольствия. Было странно ощущать под собой не автомобиль или хотя бы мотоцикл, а нечто большое, теплое, наделенное определенным интеллектом и начиненное мощными, плавно перекатывающимися под мохнатой шкурой мускулами. А хуже всего было то, что лошади чутко улавливали отношение к ним седока и все время пытались игнорировать его команды, а то и вовсе сбросить со спины надоевший груз. Поэтому всякий раз, садясь в седло, Глеб вынужден был изображать уверенность, которой вовсе не испытывал.