Становилось темно. Глеб понял, что ночевать ему придется здесь — скорее всего, в этой самой норе, где недавно хранился загадочный груз. Лучшего места для ночлега не найти.
В сгущающихся сумерках снова залаяла собака. Визгливое тявканье, не столько злое, сколько раздраженное, далеко разносилось в прозрачном вечернем воздухе. Пролаяв несколько раз, собака зарычала, а потом вдруг разразилась протяжным воем. Эти звуки отвлекали Глеба, сбивая с мысли и вызывая безотчетное раздражение. Они были здесь совершенно неуместны, и хотелось что-нибудь сделать, чтобы они, наконец, прекратились.
Глеб поискал глазами и вскоре обнаружил метрах в трехстах от себя, шевелящееся черно-белое пятно. Несомненно, это была та самая собака, которая не давала ему покоя своим тявканьем. Проклятая псина что-то делала на каменной осыпи, не переставая лаять и подвывать. Глеб напряг зрение, всматриваясь в сгущающийся сумрак, но понять, чем занимается его лохматый сосед, так и не удалось — расстояние было чересчур велико. Кажется, собака зачем-то пыталась раскопать каменистый склон или просто нашла нору какого-нибудь мелкого зверька и теперь бесилась, будучи не в силах извлечь оттуда ее обитателя.
Глеб махнул на собаку рукой, но издаваемые ею звуки по-прежнему не давали ему сосредоточиться. Собаку хотелось выключить, как радиоточку. И что, спрашивается, она здесь потеряла? Держалась бы поближе к людям, копалась в помойках и была бы сыта… Может быть, она и впрямь не в своем уме?
Глеб усмехнулся. Сумасшедшая собака… Да, о таком ему слышать как-то не приходилось. Со времен профессора Павлова считается, что у собак нет ума, с которого они могли бы сойти, а есть только инстинкты и рефлексы — условные и безусловные.
Он озадаченно почесал в затылке, неприятно пораженный новой идеей. Провести ночь в горах бок о бок с бешеным псом — это была перспектива, в которой Глеб не находил ничего приятного. Еще, чего доброго, покусает, а бешенство, говорят, неизлечимо. И потом, это тявканье…
Он закурил и неторопливо двинулся в ту сторону, откуда доносились раздражавшие его звуки. Ему подумалось, что человек — чертовски капризное создание. Живя в городе, в бетонной коробке своей благоустроенной квартиры, он ежеминутно слышит тысячи посторонних звуков, в большинстве своем неприятных и совершенно ему не нужных. За одной стеной громко ссорятся соседи, за другой кто-то смотрит футбол, врубив громкость на всю катушку, над головой тяжело топают и двигают мебель, под окном рычат автомобили, вопит на разные голоса играющая во дворе детвора. Этот постоянный звуковой фон настолько привычен, что ухо горожанина постепенно перестает его воспринимать. Зато здесь, в горах, в царстве вечной тишины, любой посторонний звук вызывает раздражение и острое желание сделать так, чтобы его не стало.
До собаки оставалось метров пятьдесят, и Глеб своим острым ночным зрением мог хорошо ее разглядеть. Это была некрупная, никак не выше колена, костлявая и уродливая тварь, явно находившаяся на полпути к полному истощению. Свалявшаяся черно-белая шерсть клочьями свисала с худых боков, некогда пушистый хвост изобиловал грязными колтунами, репьями и бог знает, еще чем. Рыча и тявкая, собака ожесточенно копала передними лапами каменную осыпь, то и дело зарываясь в нее своей острой мордой. Дело продвигалось туго, камни были чересчур крупными для собачьих лап, но псина не сдавалась, продолжая ковырять осыпь с упорством заядлого кладоискателя или шахтера, пробивающего себе путь на волю из заваленной штольни. Глеб невольно заинтересовался ее поведением: чем могла привлечь собачье внимание груда мертвого камня. Собака была голодна и вела себя так, словно чуяла под слоем щебня что-то вкусное.
Подумав об этом, Глеб невольно замедлил шаг. Он вдруг догадался, какого рода лакомство пытается добыть из-под каменной осыпи одичавшая дворняга. Если его догадка соответствовала действительности, то собака, очевидно, и впрямь была не в себе. Должно быть, голод довел ее до последней черты, если она решилась нарушить собачье табу.
Глеб снова двинулся вперед, безотчетно положив ладонь на теплую рукоятку пистолета. Темнота продолжала сгущаться, и к тому моменту, когда Слепой приблизился к собаке на расстояние броска камнем, вокруг уже стоял непроглядный мрак. Раздававшееся в этом мраке голодное ворчание, сопровождаемое стуком камней и скрежетом собачьих когтей, навевало какую-то мистическую жуть, словно там, впереди, на пологом склоне, была не тощая дворняга, а злобный оборотень. При тусклом свете звезд Глеб без труда различал горбатый силуэт, серый и плоский, как на засвеченной черно-белой фотографии. Собака яростно рылась в камнях, не обращая ни малейшего внимания на стоявшего в десятке метров человека.
Глеб задумчиво почесал переносицу. Больше всего ему сейчас хотелось вернуться к пещере, развести костерок и забыть об этой неприятной твари. Но он чувствовал, что не успокоится, пока не узнает, какое сокровище пыталась извлечь из-под камней обезумевшая от голода дворняга. Это должно оказаться важным.
— Эй, барбос, — окликнул он собаку, — ты что там делаешь?
В ответ раздалось злобное рычание. Собака подняла голову, присев от неожиданности на задние лапы, и Глеб увидел в темноте белоснежную полоску оскаленных зубов. Рычание сменилось истеричным лаем. Собака была напугана, но не собиралась уступать пришельцу свою добычу. Глеб поднял с земли камень и швырнул его в собаку. Дворняга неуклюже прыгнула в сторону, оступилась на неровном каменистом склоне, скрежетнула когтями по гравию, но удержалась на ногах и боком, низко пригнув голову и поджав хвост, двинулась на Глеба. Лапы ее были полусогнуты, как будто псина готовилась к прыжку, в глотке клокотало, слюнявая верхняя губа угрожающе дрожала над оскаленными клыками. Сочетание трусости и агрессии было таким противоестественным, что Глебу сделалось жутко. Он закричал на собаку страшным голосом и бросил в нее еще один камень. Дворняга увернулась и сразу же вернулась на прежнюю позицию. Надеясь испугать ее, Глеб зажег фонарик и направил его луч на своего четвероногого противника. Ситуация была нелепой до ужаса: вместо того, чтобы заниматься делом или хотя бы отдыхать после тяжелого дня, он затеял склоку со свихнувшейся от голода дворнягой.
Луч фонаря скользнул по налитым кровью белкам глаз, выхватил из темноты блестящие от слюны клыки — вовсе не белоснежные, а, наоборот, грязно-желтые, вызывающие отвращение, — и соскочил вниз, осветив разрытый каменистый склон. Глеб вздрогнул, когда в пляшущем круге света мелькнуло нечто, чему здесь совершенно нечего было делать. Он зафиксировал луч фонарика, осветив этот предмет, и его пробрала невольная дрожь. То, что он увидел, было столь же отвратительно, сколь и ожидаемо. Ведь он с самого начала догадывался о том, что лежит под осыпью…
Из разрытой собачьими лапами впадины торчала скрюченная человеческая ладонь. В свете фонаря она выглядела зеленоватой, и Глеб снова содрогнулся, разглядев на ней черные следы укусов. Он учуял слабый запах разложения. Сиверова слегка замутило. Он несчетное количество раз видел трупы, и, как правило, они вызывали в нем не больше эмоций, чем подпорченные мясные туши на бойне, особенно если речь шла о трупах совершенно незнакомых, безразличных ему людей. Но мысль о том, что человек — неважно, кем он был при жизни, — мог после смерти послужить ужином этой облезлой скотине, внезапно показалась Глебу нестерпимой.
— Уйди, дурак, — сквозь зубы сказал он дворняге. — По-человечески тебя прошу, уйди. Ведь хуже будет!
Как и следовало ожидать, бродячий пес не внял его увещеваниям. Напротив, различив в голосе человека мягкие, успокаивающие нотки и ошибочно приняв их за признак слабости, дворняга пошире расставила кривые ноги и разразилась злобным лаем. Глеб вынул из-за пояса пистолет и оттянул затвор. В последнюю секунду что-то заставило его немного отвести ствол в сторону. Пистолетный выстрел прозвучал в тишине, как щелчок пастушьего бича, пуля высекла из камня длинную бледную искру и с тошнотворным визгом рикошетом ушла в темноту. Собака тоже взвизгнула и испуганно отпрянула, тряся мордой, — очевидно, выбитая пулей каменная крошка попала ей в нос. Чтобы получше закрепить урок, Глеб выстрелил еще раз. Выстрел получился удачным, пуля с силой вышибла камень прямо из-под собачьей лапы. С трудом удержавшись на ногах, собака снова взвизгнула и, поджав хвост, неровной ковыляющей рысью ускакала в темноту.
