– Есть, – коротко ответил Николай. – Кстати, о посторонних. Тут по ночам подъезжали пару раз какие-то… Кацнельсон стройматериалы налево толкает, Алексей Григорьевич.

– Да черт с ним, пусть толкает, – махнул рукой Губанов. – Прораб все-таки. Если прораб не ворует, значит, он не совсем здоров. Верно я говорю?

– Верно. Разрешите идти?

– Шагай. Не завали службу, прапорщик.

– Не беспокойтесь, товарищ майор.

Прапорщик выбрался из машины, захлопнул дверцу, сделал несколько шагов и вдруг вернулся. Он снова открыл дверь и, просунув голову в салон, негромко сказал:

– Виноват, товарищ майор… Это насчет того шофера. Беспокоюсь я. Алкаш он, а у алкашей, сами знаете, что на уме, то и на языке.

– Молодец, что беспокоишься, – похвалил Губанов. – Только напрасно ты это. Нечего о нем беспокоиться. Понял?

– Понял, – после короткой паузы ответил прапорщик Николай.

– Тогда свободен. Дверцей не хлопай, это тебе не “МАЗ”.

Федор Артемьевич Хлебородов загнал свой тяжелый “МАЗ” в ворота автопарка уже затемно. Он сильно задержался в дороге из-за странных неполадок в системе подачи топлива.

Машина то глохла прямо на ходу, то вдруг начинала кашлять и дергаться, и Федору Артемьевичу четырежды приходилось останавливаться и искать причину такого странного поведения не старого еще “МАЗа”. Когда машина заглохла в последний раз, он уже начал подумывать о ночевке в чистом поле, но судьба оказалась к нему милостива, и он дотянул до родного парка, что называется, на честном слове и на одном крыле.

Пневматические тормоза устало вздохнули в последний раз, так и не сданные бутылки за сиденьем привычно звякнули, и двигатель, словно только того и ждал, немедленно заглох. Федор Артемьевич сильно поскреб черными ногтями небритую щеку, откинулся на спинку сиденья и не торопясь, с оттяжечкой продул “беломорину”.

В мертвенном свете ртутных ламп застыли ряды тяжелых грузовиков. Немного на отшибе, словно сторонясь плебейской компании “МАЗов” и “КамАЗов”, стояли три мерседесовских тягача с рефрижераторными полуприцепами.

Федор Артемьевич закурил папиросу и щелкнул твердокаменным ногтем по украшавшей крышку бардачка наклейке с изображением грудастой блондинки.

– Ну, что скалишься, сисястая? – проворчал он, обращаясь к фотографии. – Хоть бы раз ты мне, лярва, дала. Мы ж с тобой в одной кабине уже, считай, четыре года, а ты только зубы скалишь да титьками трясешь.

Блондинка ничего не ответила. Федор Артемьевич, который ничего другого и не ожидал, открыл бардачок и вынул чекушку. Сегодня у него дома опять ожидался визит тестя и шурина. Они были ребята простые и придерживались весьма распространенного мнения, что семеро одного не ждут. Федор Артемьевич был уверен, что, придя домой, застанет их уже тепленькими, так что ему самому следовало привести себя в соответствующее состояние. Кроме того, в состоянии легкого опьянения ему было легче не замечать свирепых взглядов и презрительных гримас своей Петлюры, которая опять весь вечер будет слоняться вокруг стола, бухать ножищами и хлопать дверями. И потом, он просто устал.

Держа папиросу немного на отлете, он зубами сорвал колпачок, раскрутил бутылку и опрокинул ее над жадно разинутым ртом. Водка с плеском и бульканьем устремилась в пищевод, мягко взорвалась в желудке и растеклась по всему телу живительным, расслабляющим теплом.

– Уси-пуси, – сказал Федор Артемьевич своей грудастой попутчице и не глядя сунул пустую бутылку за сиденье.

Он докурил папиросу до самого мундштука, отдыхая и давая водке как следует подействовать, и лишь после этого вылез из машины. Дверца захлопнулась с привычным жестяным лязгом, с левого брызговика сорвалась и шлепнулась на мокрый асфальт тяжелая лепешка грязи. Хлебородов ссутулился, сунул руки в карманы своей старой куртки, в которой ходил на работу, и не спеша побрел к диспетчерской.

На голой доске объявлений, намертво присобаченной к кирпичной стене диспетчерской, висел одинокий листок приказа о вынесении кому-то строгого выговора с предупреждением Рядом с приказом кто-то написал мелом коротенькое неприличное слово, – видимо, упомянутый товарищ таким образом выражал свое отношение к выговору, а заодно и к администрации. Хлебородов был с ним полностью согласен. Он даже пожалел, что при нем нет мела: можно было бы дописать что-нибудь от себя, вон там сколько свободного места…

В тамбуре жался приблудный пес по кличке Чубайс, прозванный так за рыжую масть, уклончивые манеры и склонность приватизировать плохо лежащие продукты. Хлебородов пинком отогнал Чубайса от двери, которая вела во внутренние помещения диспетчерской, и вошел в нее сам.

Скучавшая за пультом Константиновна обернулась на звук.

– Легок на помине, – сказала она. – Где это тебя носило? Опять калымил?

– Чтоб ты всю жизнь так калымила, – пожелал ей Федор Артемьевич, отдавая мятый путевой лист. – Поломался я.

– Что ты поломался, я вижу, – не осталась в долгу Константиновна. – Ас машиной что?

– Да хрен ее знает, – признался Хлебородов. – То глохнет, то дергается, как припадочная… Четыре раза чинился, насилу доехал.

– Значит, завтра на ремонт, – вздохнула Константиновна.

– А то как же, мать-перемать, – проворчал Федор Артемьевич. – Давно, понимаешь, не загорал, соскучился. Как подумаю, что целый день по этой грязюке придется в движке копаться, с души воротит.

– Хорошо, что морозов нет, – философски заметила Константиновна. – В прошлом году в это время минус двадцать пять было.

– Гляди, накаркаешь, – сказал Хлебородов, закуривая.

Идти ему никуда не хотелось, а хотелось сесть в одно из продавленных кресел с засаленной драной обивкой и не спеша побеседовать с Константиновной на разные профессиональные и житейские темы. Но время было позднее, дома тесть с шурином наверняка уже покатили одну бутылку и взялись за вторую, и жена где-то там медленно наливалась черной желчью, готовясь выплеснуть ее на загулявшего супруга. Федор Артемьевич вдруг почувствовал себя очень старым, усталым и обремененным массой неприятных обязанностей.

– Пойду я, Константиновна, – сказал он.

– Ступай, Артемич, – откликнулась диспетчер. – Дома, небось, заждались.

– Да уж, – проворчал он, – заждались.

Обычно Хлебородова подбрасывал до метро кто-нибудь из коллег. У многих водителей были личные автомобили, но, пока Федор Артемьевич загорал на трассе, все его приятели разъехались, и теперь ему предстояло пешкодралить до станции километра полтора, если не больше. Слава богу, что дождь, уныло моросивший с самого утра, наконец-то кончился, и можно было надеяться дойти до метро сухим.

Хлебородов вышел из ворот автопарка и зашагал по плохо освещенной улице, держа руки в карманах и дымя папиросой.

Район здесь был глухой, заводской, небезопасный даже днем. По вечерам здесь частенько грабили, а то и насиловали, а у возвращавшихся с работы водителей автопарка несколько раз срывали шапки. На такой случай Федор Артемьевич всегда носил в кармане пружинный нож зэковской выделки, с выполненной в форме рыбки голубой плексигласовой рукояткой и сточенным, острым, как бритва, лезвием из нержавеющей стали. Он шел по улице, стараясь не попадать в лужи, и тискал в кармане нож.

"Вот она, жизнь, – с не совсем трезвой горечью думал он. – По дороге едешь – боишься: вдруг поломка, или авария, или гаишник привяжется ни с того ни с сего. По улице идешь – боишься, как бы по башке не получить да без штанов не остаться. Домой придешь – опять же, страшно, потому что там Петлюра. Не даст ведь отдохнуть, зараза толстомясая. Не успеешь войти, а она уже включила свою пилораму. И пошла, и пошла, аж в ушах звенит…

И ведь нигде жизни нет, – думал он, нетвердой походкой проходя мимо пустой автобусной остановки. – Нигде и ни у кого. Возьми того парня, который давеча мне под колеса подвернулся. Что ему, лучше, чем мне? Может, и было лучше, а где он теперь? И тачка пропала. Дорогая тачка, мне на такую за всю жизнь не заработать. Как же это его угораздило? Ведь удар-то был так себе, средненький, и даже не в морду, а в заднее крыло. А может, его еще раньше.., того? Может, его бандиты так отделали, а может, он и сам бандит? Не мог он от такого удара так покалечиться. Ну, не мог, и все тут! И пьяным он не был вовсе, это мне тогда с перепугу показалось. Просто сознание потерял, наверное. А эти, доктор-то с Упырем, под замок его упрятали зачем-то.., а может, они его вообще кончили? Надо с шурином посоветоваться. Он, хоть и алкаш, а соображает, что к чему. Или пойти уж прямо в милицию? Нет, ну их к черту в пекло, потом по допросам затаскают. Если что, позвоню позже из автомата, пусть засекают, если успеют. Хрен я их стану дожидаться, не на такого напали. Только сначала надо с шурином поговорить”.