Маслов, забыв о незакуренной сигарете, лихо крутнулся вместе с креслом и сунулся к оконному стеклу.

Губанов, морщась от слишком резких звуков, обошел стол и присоединился к приятелю.

Выскочившие на шум работяги в щегольских красно-синих утепленных куртках с иностранными надписями на плечах уже откатывали в стороны створки ворот. Ворота еще не успели открыться до конца, а в них уже просунулось тупое рыло потрепанного “МАЗа”. Взревев двигателем так, что в расположенном на втором этаже кабинете Маслова мелко задрожали оконные стекла, под завязку нагруженный щебенкой самосвал влетел во двор, описал по нему широкий полукруг и как вкопанный замер перед крыльцом. Из кабины кулем вывалился замасленный небритый мужик в телогрейке и рыжих кирзачах и принялся, размахивая кепкой, что-то орать. Сквозь тройной стеклопакет до Маслова и Губанова доносились только какие-то невнятные вскрики, из которых совершенно невозможно было разобрать, что понадобилось крикуну, но рабочие во дворе, хоть и были, судя по одежде, иностранцами, казалось, поняли его вполне. Несколько человек подскочили к кабине самосвала и осторожно извлекли из нее бесчувственное тело, издали более всего похожее на обыкновенный труп.

– Ну вот, – сказал Губанов, – а ты расстраивался, что тебе некого лечить. Можешь приступать.

– Даже не подумаю, – буркнул Маслов, торопливо шаря в столе в поисках перевязочного материала. – Первую помощь, конечно, окажу, но потом просто необходимо вызвать “скорую”. Я не хирург, да и здесь, строго говоря, далеко не больница “скорой помощи”.

– Ну, хоть первую помощь, – добродушно согласился Губанов, вслед за приятелем выходя из кабинета.

Пострадавший уже лежал на мраморном полу вестибюля.

Под головой у него была замасленная телогрейка водителя, а вокруг толпились одичавшие от лесной жизни и сенсорного голодания красно-синие работяги. Водитель самосвала стоял рядом с раненым, комкая в руках кепку, и вид имел самый что ни на есть встрепанный и виноватый. Одного взгляда на его растерянную и вместе с тем агрессивную физиономию было достаточно, чтобы понять, откуда взялся пострадавший и кто конкретно его переехал.

Маслов протолкался через красно-синюю толпу и присел над раненым. Шофер сунулся было к нему, что-то бубня и объясняя, но Маслов молча отпихнул его локтем и зубами надорвал вощеную бумагу, в которую был упакован бинт.

Откуда-то коршуном налетел Кацнельсон, с ходу раскричался и погнал работяг на улицу. Губанов крепко взял за локоть подавшегося было за ними шофера и потащил его в другую сторону.

– Пойдем, голубь, – сказал он, – потолкуем. Расскажешь, что да как.

– Ага, – не оборачиваясь, одобрил его действия Маслов, – правильно, Леха. Выясни, что там у них произошло, это может оказаться важным.

– Не виноват я, командир, – ныл водитель. – Что же он, гад, делает? Напился, шлагбаум своротил, а потом поставил свою иномарку прямо за поворотом, а у меня за спиной пять с половиной тонн…

– Тихо, – сказал ему Губанов и повернулся к Маслову. – Серега, посмотри, он часом не пьяный?

Маслов принюхался и отрицательно помотал лысой головой.

– Как стеклышко, – сказал он. – Разве что обкурился, но… – Он приподнял веки пострадавшего и поочередно заглянул ему в оба глаза, потом, не особо церемонясь, закатал левый рукав и внимательно осмотрел вены. – Нет, все чисто. Трезвее нас с тобой, поверь специалисту.

– Не виноват я, командир, – снова завел свою шарманку водитель самосвала. От него остро разило перегаром и соляркой. – Выручай, а? Допустим, ваши ребята его в лесу нашли, а я его и в глаза не видел.” А, командир?

– Посмотрим, – сказал Губанов и, отодвинув водителя рукой, подошел к пострадавшему.

Маслов сосредоточенно бинтовал голову раненого, и когда Губанов полез во внутренний карман испачканной кровью и грязью кожаной куртки, поднял на него недоумевающий взгляд.

– Работай, работай, – сказал ему майор. – Ты по своей части, а я по своей.

Он вынул водительское удостоверение и, бросив на него беглый взгляд, отложил в сторону. Какой-то Федор Бесфамильный… Эх ты, Федя!

В кармане было еще что-то, и, вынув это “что-то” из-за пазухи у раненого, майор Губанов удивленно присвистнул. В руках у него было служебное удостоверение капитана ФСБ Федора Бесфамильного. Майор сличил фото в удостоверении с оригиналом и убедился в их идентичности. Вот разве что на фотографии капитан Бесфамильный выглядел получше – не таким помятым, что ли.

Губанов задумался, сидя на корточках и постукивая удостоверением по раскрытой ладони. Потом он убрал удостоверение в карман и поманил к себе водителя. Тот подбежал мелкой рысью и с готовностью склонился над майором.

– Вот что, – сказал Губанов. – Ты где на него налетел?

– Да тут, рядышком, в километре от ворот, – зачастил водитель.

– Его машина все еще там?

– Там, а где ж ей быть-то?

– Значит, так, – сказал Губанов, тяжело вставая с корточек и поворачиваясь к раненому спиной. – Разгружайся и гони туда. Трос у тебя есть? Цепляй его машину к своему самосвалу и волоки сюда.., нет, черт, сюда нельзя! Волоки ее к озеру, к дамбе, и там утопи к чертовой матери, чтоб все концы в воду. Сделаешь все как надо – отмажу. Не сделаешь – разбирайся сам.

Через полчаса, – он посмотрел на часы, – нет, ладно, через час… Через час я звоню в милицию и сообщаю о происшествии. Интересно знать, что они скажут после того, как ты подуешь в трубочку?

Водитель пару раз открыл и закрыл рот, словно собираясь возразить, а потом отчаянно махнул рукой и опрометью бросился вон, хлопнув стеклянной дверью вестибюля.

– Интересно, а что ты скажешь врачам “скорой”? – осведомился Маслов, ощупывая ребра раненого сквозь мокрую ткань рубашки.

Губанов повернулся к нему лицом и некоторое время молча разглядывал согнутую спину приятеля.

– Ничего, – сказал он наконец. – Я ничего им не скажу по той простой причине, что их здесь не будет.

– Как это? – Маслов обернулся, держа в правой руке моток бинта.

– А вот так. Этот парень останется здесь.., да выяснения некоторых обстоятельств.

Владимир Купченя был недоволен. Стройка стройкой, деньги деньгами, но вербовался он все-таки в строители, а не в партизаны-подпольщики. Конечно, забор вокруг стройплощадки – это одна видимость, и при желании можно было бы просто пролезть в дыру, отмахать пяток километров лесом и поймать на шоссе попутку, но к этому существовали некоторые препятствия. Между прочим, не будь этих препятствий, Купчене и в голову бы не пришло чем-то возмущаться, но препятствия были, и именно они раздражали свободолюбивого сына белорусских болот.

Поначалу все складывалось очень даже удачно. Конечно, странностей хватало и тогда, но в ту пору Купченя с радостью завербовался бы хоть на атомную подводную лодку, хоть в чеченские снайперы, лишь бы оказаться подальше от родной деревни и от Кольки Баранова с его пудовыми замасленными кулачищами и с его “гольфом”, черт бы его подрал.

Купченя рассчитывал, что работать ему придется на даче у какого-нибудь нового русского, который решил немного сэкономить и вместо зажравшихся земляков набрать строителей из братской республики, где с деньгами и прочими радостями жизни было немножечко поплоше. Про эти дачи рассказывали страшные вещи: будто бы хозяева придираются к любой мелочи и если, к примеру, при проверке качества штукатурки между правилом и стеной остается щель, попросту прикладывают причитающуюся штукатуру пачку денег к правилу и щелчком проталкивают купюры в щель. То, что осталось в пачке – твое, а вот то, что проскочило – извини-подвинься… Это было, конечно, неприятно, но, если подумать, вполне справедливо: как работаешь, так тебе и платят, а не нравится – езжай в родной колхоз и работай там, как бог на душу положит.

Но вышло все немного по-другому, и ни одного нового русского Купченя вблизи так и не увидел. То есть, может быть, они ему и встречались в его первый день в Москве, но он их не заметил: ни на ком из встреченных им людей не было малиновых пиджаков и золотых цепей толщиной в три пальца.