Приметил по пути сосенку, сломанную и очищенную от веток кем-то из игроков – наверное, для того чтобы вешать котелок над костром. Переломал тонкий ствол надвое, получив короткую палку. В самый раз, чтобы упираться здоровой рукой и толкаться ногами, совершая в кандалах скачки длиной в два нормальных шага.

«Ладейников стрелять пока не станет. Оставит меня на случай, если я все-таки работаю на спецназ и охота идет только за ним».

Спецназ успел удостовериться, что в бараке остались только заложники. Теперь они прошивали очередями лес, стреляли на всякий случай по реке – в том хаосе света и тьмы, который царил вокруг, огонь можно было вести только на авось.

Ладейников приказал Илье снимать на ходу – даже сквозь заросли свистопляска прожекторных лучей выглядела впечатляюще. Забродов понял, что не ошибся: не на Корыстолюбии можно было поймать на крючок преступника, даже не на жажде оказаться в центре внимания. Сильней всего Ладейниковым владела страсть к неожиданным, броским эффектам. Если бы она не соединялась с патологической жестокостью, он бы мог, наверное, переплюнуть Фалько в качестве режиссера.

Когда прожектор светил навстречу, в лицо, деревья с ажурными своими лапами казались на фоне раскаленного до белизны потока черными, плоскими, вырезанными из бумаги. Сдвигаясь в сторону, мощный луч окрашивал хвою. Только не в естественный цвет, а в мертвенно-фальшивый.

Разогнавшийся к ночи ветер раскачивал деревья все сильней. Казалось, все на острове кипело, размешиваемое световыми лучами.

Свет создавал много ложных фигур. По пути Забродов с Ладейниковым не раз замечали, как небольшие деревца кажутся человеком, поднявшим руки кверху или изготовившимся стрелять сразу из двух автоматов со странно кривыми дулами. То же самое должны были видеть и спецназовцы.

Долго такое не могло продолжаться. В темноте спецназ, оснащенный прицелами ночного видения, получил бы несомненное преимущество. Легко было предположить, что прожекторы на вышке расстреляют. Но все-таки Ладейников разозлился, когда одно из вытаращенных вращающихся очей лопнуло, разнесенное вдребезги.

– Суки! Такую картинку портят.

Казалось, это обстоятельство больше волнует его, чем сохранность собственной шкуры.

Не имея возможности глядеть под ноги, оператор очередной раз споткнулся и Ладейников очередной раз удержал его, ухватив за шиворот.

– И ты, козел, камеру дергаешь. Разобьешь – на месте прикончу.

– Я не могу все сразу: бежать и снимать, – пожаловался Илья.

– Можешь!

Погас со звоном еще один прожектор. В просвете между деревьями сверкнула глянцевой чернотой вода – Забродов давно приметил этот крохотный заливчик, где можно было безопасно выйти к воде и нырнуть под прикрытием плотных кустов.

Заложники оставались в бараке по-прежнему связанными. Минут пять все молчали, будто боялись голосом притянуть к себе шальную пулю.

Прижатые попарно спинами могли залечь только набок.

Ольга, привязанная, как и Струмилин к деревянной стойке, лечь не могла. Но ужас, пережитый при упоминании о черной метке, так сдавил ее сердце, что звуки выстрелов казались не опаснее щебета птиц. Лишь бы только Ладейников не вернулся и не заставил ее показывать перед смертью стриптиз.

После приступа страха все иллюзии растворились, словно в соляной кислоте. Она с отчетливостью поняла, что последние годы жила иллюзиями.

Нет у нее никакого таланта, кроме фигуры с длинными ногами. Ну, может быть, еще густые, платинового оттенка, волосы.

Все те дельцы-мужчины, на которых она работала – в квартирах, нанятых для съемок «фильма» или на сцене ночного клуба, – все они использовали ее, время от времени подбрасывая красивые слова о таланте, перспективах чего-то более серьезного. А сами относились как к самой настоящей шлюхе.

Ей стало так горько, что в самом деле захотелось смерти. Если бы только Ладейников не стал над ней издеваться, она бы сейчас спокойно приняла его возвращение…

Только один человек не боялся никого и ничего. Кое-кто из заложников испытывал даже зависть к Струмилину, которого спецназовец вырубил ударом в скулу. Везет же мужику: черную метку заработал, так ее передали Ольге, народ колотится от страха, а он лежит себе, будто дремлет. Очухается, когда худшее уже останется позади. Поболит башка, потом пройдет.

Заживет кровоподтек на скуле. А тут лежишь и чувствуешь, как душа от страха крошится в пыль.

От ветра хлопал брезент, и всякий его хлопок заставлял людей вздрагивать. В отличие от автоматных очередей, этот звук выстреливал над самым ухом, и каждому из пленников казалось, что выстрел предназначен лично для него.

– Больше не могу, – простонала Вероника. – Заберут нас отсюда или нет?

– Худшее мы уже проехали, – попытался успокоить ее и себя Рифат. – Больше всего я этих, в камуфляже, испугался. Думал, что будут мочить направо и налево.

– Господи, зачем я сюда влезла? Это был лучший год в моей жизни, и мне неудержимо захотелось его испортить!

– Ты еще помнишь о той жизни? Мне кажется, я здесь, на острове, родился, жил и здесь же умру.

– Только не каркай. Мы или кончимся или выберемся отсюда все вместе.

Послышалось всхлипывание – плакала Ольга, хороня свои глупые надежды. Вероника вспомнила, на какой риск толкнула подругу. Теперь она воспринимала Ольгу как близкого человека, перед которым ужасно провинилась.

– Это с самого начала была дурацкая идея.

Почему ты не послала меня подальше?

Сейчас бы обняться, поплакать вместе. Но не ползти же к ней вместе с Рифатом, с которым Вероника накрепко связана веревками.

– Ничего, – шмыгнула носом Ольга. – Мне как раз нужна была шоковая терапия.

– Все равно это было свинство с моей стороны.

– Это я виноват, – подал голос Воробей. – Я первый сказал, что ты считаешь себя великой актрисой и на этом можно сыграть.

От таких самобичеваний Ольга почувствовала себя еще хуже. Неужели люди смотрели на нее как на полную идиотку? Она стала мысленно всех перебирать и засомневалась только насчет Забродова. Этот человек понял бы и простил ее иллюзии, ее воздушные замки. Поверил бы, что она ничего не делала с холодным цинизмом, всегда всей душой стремилась к красоте.

В конце концов именно Забродов ее спас. Если б он внезапно не объявился, жутко представить, как бы стал изгаляться над ней Игорь.

– Куда они ушли?

Наконец, Ольга нашла о ком побеспокоиться, смогла отвлечься.

– Я толком ничего не расслышала. По-моему, Илларион ему что-то пообещал.

– А Игорь поверил? Быть не может! Скорей всего только сделал вид, как со мной. Потом выстрелит ему в спину.

– Давайте сами как-нибудь выползать, – пробормотал Воробей, двигаясь на коленях к выходу.

– Хоть бы кто-то остался развязать нас! – от злости Рифат стукнулся лбом о собственные колени. – И не подумали, им плевать! Мы для них мелочь, пустяки!

– Нет! Иначе они бы давно здесь все изрешетили! – взяла спецназовцев под защиту Вероника.

– Ну что им стоило взять и махнуть ножом! – возмущался Воробей.

– Может, голос подать? – предложила Ольга. – Может, просто забыли про нас?

– Не советую. Они и так дерганые, двоих или троих потеряли. Услышат посторонний звук и первым делом полоснут очередью.

Капитан Белоконь проклинал свою слабость, Что в конце концов случилось такого уж страшного? Ну продырявило. Но ни один ведь орган не задет. Ну кровь потерял. Но ведь не так много – стакана три. Тогда какого черта в голове туман и ноги подкашиваются? Наверное, не стоило обезболивающее колоть.

Стоять он действительно не мог, пришлось опуститься на валун.

– Давайте сюда, товарищ командир.

Один из бойцов предложил переместиться ниже, чтобы не возвышаться как сидячий памятник.

Белоконь понимал, что представляет собой отличную мишень, но менять позицию не спешил.

Потеря двух человек жгла сильнее раны. Ради того, чтобы расквитаться и достать преступников до прибытия свежих сил, капитан готов был отдать еще столько же крови. Но предательская слабость притягивала к месту, будто в руки и ноги вшили магниты.