Ее задушили вот этой самой рояльной струной. Так что будет справедливо, если эта же струна отправит и тебя на тот свет. Так сказать, око за око, зуб за зуб.
– Я согласен дать показания, только не сумасшедшему, а следователю!
– Это ты еще успеешь, не сомневайся, если я не посчитаю нужным придушить тебя прямо здесь, – Глеб неожиданно для Гидравичюса рванул струну. Тот захрипел, глаза полезли из орбит.
А уже через пять минут, глотнув холодной воды, отдышавшись, Гидравичюс говорил, обращаясь к Потапчуку. Ему казалось, только этот человек может сейчас спасти его. Он до сих пор не мог понять, как тот странный тип с холодными глазами оказался на заднем сиденье его «Шевроле», когда он вышел всего лишь на пару минут купить сигарет. Витаутас помнил, как проклятая рояльная струна захлестнулась на его шее, когда он потянулся к ключам в замке зажигания. А затем он сам же привел машину в этот двор, послушно из нее выбрался и поднялся в квартиру, не имея никаких шансов на спасение. Оружия Гидравичюс с собой не носил, а даже если бы оно и оказалось при нем, то было ясно, что физически и в ловкости у противника большой перевес.
Он рассказывал о Брауне, о двухэтажном особняке в Праге, куда недавно наведывался. Рассказал и об Алексе, которому уже заплатил задаток двадцать тысяч долларов, и отдал распорядок похорон академика Лебедева. Гидравичюс говорил уже битый час, в горле пересохло, но он даже боялся остановиться и попросить воды, подозревая, что лишь только замолчит, как петля вопьется в его горло.
Глеб, чтобы Гидравичюс не дрожал от страха при каждом его движении, отошел на пару шагов и присел на край стола. Потапчук усталым голосом задавал вопросы, на которые тут же получал более чем исчерпывающие ответы. Гидравичюс старался не упустить ни малейшей подробности, говорил о том, о чем его даже не просили, понимая, что хуже уже не будет. Он попался, и пара-тройка преступлений теперь не сыграют роли – слишком много известно этим людям о нем. Единственное, о чем он умолчал, так это о том, что академика Лебедева убили, что это было четко спланированная операция. Доказать факт убийства было практически невозможно: сильнодействующее сердечное лекарство, подсыпанное в чай – не яд.
Потапчук поднялся. Гидравичюс крутил головой, глядя то на Сиверова, то на генерала ФСБ.
– Он никуда не денется, – сказал Потапчук, махнул рукой, давая понять Глебу, что нужно выйти на кухню и переговорить.
Дверь плотно прикрылась. Гидравичюс уже в который раз попытался дотянуться кистями связанных рук до одного из узлов, но не сумел. Связан он был крепко, казалось, уже сросся со стулом, стал его частью или наоборот, стул стал частью его самого. Он склонил голову к плечу, старясь остановить кровотечение. Слов, звучавших на кухне, он разобрать не мог: сильно шумела вода, а двое мужчин переговаривались шепотом.
– Глеб, какого черта ты приволок его сюда? – говорил между тем Потапчук.
– Вариантов не было. Я боялся, что еще немного, и он заляжет на дно.
– Мы бы все равно его взяли, – поморщился генерал.
– Если вы пропустили момент, когда я брал его, значит, он улизнул бы.
Возразить на это было нечего. Генерал понимал справедливость слов Сиверова, к тому же Глеб сумел за очень короткое время вытрясти из Гидравичюса бесценные Признания. Если бы этим занимались в ФСБ люди, не имеющие права прибегать к нетрадиционным методам допроса, на выбивание показании ушло бы несколько дней. Опять же возня с граждан и ном другого государства, требования вызвать консула, боязнь начальства…
– В общем, Глеб, ты сильно помог мне, хоть и разбираться потом придется долго. Дело осталось за малым – нейтрализовать киллера Алекса, если, конечно, Гидравичюс не врет.
– Нет, он не врет. Федор Филиппович, а может, лучше мне заняться Алексом, а вы сосредоточьте все усилия на обеспечении безопасности Кленова? Ведь, наверняка, Алекс – не единственный, кто нацелен на Кленова.
– Почему ты так думаешь?
– Мне так кажется.
– Когда кажется, креститься надо! Это не конкретно, Глеб.
– Вас ничего не настораживает, Федор Филиппович?
– Конечно, настораживает. Меня беспокоит, что информация про Гидравичюса пришла к нам и по другим каналам, не только от Меньшова. Такое впечатление, что его специально хотели сдать вместе с его киллером, но сделать это так, чтобы я добрался до него чуть позже – на это были бы отвлечены силы, необходимые для обеспечения безопасности на похоронах.
– Это близко к истине, и Гидравичюс, по-моему, это понял, потому и стал признаваться во всем с ходу.
Как вы думаете, он считает, что вы попробуете его перевербовать?
– Если его решили сдать, то перевербовывать не имеет смысла. Да и мразь он полная. Хотя… – генерал пожал плечами, – и мне приходится работать с подобными. С двойными агентами…
– А кто такой Браун? – Глеб закурил, выпустив геометрически точное кольцо дыма в потолок.
– Полковник ЦРУ. Занимается только серьезными делами. Раньше работал со странами Варшавского договора, а потом его переориентировали на Россию: промышленный и научный шпионаж.
– Где сейчас Браун?
– Мы его отслеживаем, в Праге его сейчас нет.
– Может, он здесь, в Москве?
– Маловероятно, но и такую возможность я не исключаю. Хотя его приезд – это большой риск.
– Большая игра – большой риск, – усмехнулся Сиверов.
– Я тебя сегодня не узнаю, – сказал Потапчук.
– У меня такое мерзкое чувство, Федор Филиппович, что хочется отойти в сторону. С одной стороны, понимаю, делаю нужное дело…
Генерал не дал ему договорить:
– Значит, делаешь все правильно, Глеб.
Потапчук взял трубку и стал отдавать распоряжения насчет нейтрализации Алекса. Генерал говорил по телефону негромко, спокойно, будто беседовал с другом, хотя на самом деле приказывал.
Сиверов, пройдя в комнату, вел себя так, будто находился там один.
Присев на край стола, он провел ладонью по бумагам, раздвигая их. В его пальцах оказалось расписание похорон академика Лебедева, составленное в президиуме Академии наук. Отвечал за это некто Мельников, чья подпись виднелась внизу. Сиверов сложил бумагу пополам и небрежно сунул во внутренний карман куртки.
Затем сел поудобнее и, взявшись за край стола, несколько раз качнулся.
– Сказать тебе больше нечего?
Гидравичюс машинально посмотрел на коробочку с пластырем, стоявшую на подоконнике, затем его взгляд остановился на рояльной струне, повисшей на спинке кресла. Металл блестел, словно его только-только протерли.
Из кухни с сосредоточенным и спокойным лицом вышел Потапчук. Такое лицо у человека бывает, когда все плохое уже случилось и он полностью контролирует ситуацию.
– Тебе надо уходить, через десять минут сюда приедут.
– Я понимаю.
– Ты без машины?
– Доберусь на такси.
На всякий случай Слепой еще постоял на улице у входа в небольшой ресторанчик. Он видел, как во двор въехали две машины, легковая и микроавтобус без окон – в таких обычно развозят по квартирам телевизоры, стиральные машины, малогабаритную мебель.
Сиверов устало расправил плечи, запрокинул голову, подставив лицо мелкому моросящему дождю, поправил ремень тяжелой спортивной сумки.
По улице медленно ехало такси с зажженным зеленым огоньком. Он подошел к бордюру и махнул рукой.
Машина остановилась. Сиверов потянул на себя дверь и забрался на переднее сиденье. В салоне пахло дезодорантом.
– Что-то погода портится, – сказал Глеб. – На Арбат отвезете?
Ему хотелось поехать домой, но он понимал: еще не время. Как минимум, следовало заехать на мансарду и оставить там сумку, спрятав ее в тайник, принять, в конце концов, душ, переодеться во все чистое.
"Часть победы – это не вся победа, – устало подумал Глеб, когда такси ехало по вечерним улицам. – Алекса они возьмут, это вне всякого сомнения. Лучше, хуже, но возьмут и нейтрализуют. Даже если ему и удастся уйти, он в это дело больше не полезет – Гидравичюс же у ФСБ.
