Стакан в массивном серебряном подстаканнике появился на столе. Академик с любовью посмотрел на него, сделал глоток, затем позвенел ложечкой и еще несколько раз приложился к краю стакана. Собрался с мыслями и принялся говорить о Кленове, избегая упоминать тему его сегодняшних исследований.

Четыре часа продолжалась съемка. Все устали. Бодрым себя чувствовал лишь Иван Николаевич Лебедев.

С ним давно такого не случалось: ему так хотелось выговориться, словно он понимал, что это, возможно, последняя съемка и последнее интервью, именно таким он останется в памяти потомков.

Свет погас. Пустой стакан стоял на краю стола.

Английская съемочная группа, в отличие от любой российской, от угощения отказалась, сославшись на то, что у них еще много работы, что надо успеть снять виды Москвы, пока не зашло солнце, снять те здания, в которых работал академик Лебедев, а также тюрьму, где сидели советские генетики.

– Вот и все, – с облегчением произнес академик, когда захлопнулась дверь, тут же снял пиджак и расслабил узел галстука. – Ну, как я? – обратился он к дочери.

– Папа, я даже не ожидала, ты был великолепен. Я давно такого не слышала.

– А чего ты, дочь, ожидала? Старческого маразма?

Есть еще, дорогая, порох в пороховницах.

– Да, папа, есть. Мы с мамой тобой гордимся.

– Видел бы меня Кленов, думаю, и он бы сказал обо мне что-нибудь хорошее, – вздохнул Иван Николаевич.

– Чего это он не звонит? – спросила Вера. – Уже недели две ни одного звонка.

Старый академик хмыкнул:

– У него серьезная работа. Полагаю, скоро позвонит, когда захочет меня обрадовать и удивить. Он все пока держит в секрете, когда мы с ним последний раз разговаривали, ни словом не обмолвился. Но меня провести невозможно, я слышал, как дрожит его голос, как бьется его сердце…

– Брось, папа, может, у него что-то личное.

– Я тебе точно говорю, скоро все ахнут. И съемочные группы со всего света будут ездить не ко мне, а к Виктору. Мое время прошло, сейчас его время. И вообще, он очень похож на меня.

– Ты говоришь так, словно он твой сын.

– В некотором смысле, да. Я им горжусь. А вообще, честно говоря, я устал, у меня даже голос сел. А ведь раньше полдня мог читать лекции, и хоть бы что.

– Чего же ты хочешь, папа, возраст!

В двери появилась Надежда Алексеевна с сияющим, вычищенным до блеска подстаканником.

– Смотри, – обратилась она к мужу, – сияет, как новый. Прямо как ты сегодня.

– Значит, хорошо, он не затмил моей славы в кадре. А вообще, честно признаться, я себя неважно чувствую. Переутомился, наверное…

Дочь с женой заставили Ивана Николаевича при-, лечь. Вера принесла подушку, плед, заботливо укрыла отца и, тихо притворив дверь в кабинет, вышла в гостиную. Там Надежда Алексеевна показала дочери конверт с деньгами, полученными от английской съемочной группы за длинное интервью.

И именно в эту минуту зазвонил телефон. Надежда Алексеевна взглянула на аппарат недовольно: надо же, только Иван Николаевич улегся, а тут звонок. Она быстро сняла трубку, прижала к уху и почти шепотом произнесла.

– Алло!

– Здравствуйте, Надежда Алексеевна!

Жена академика узнала голос Виктора Кленова, и на ее губах появилась улыбка. Ведь только что о нем было сказано столько хорошего, а ее муж – кто-кто, а она это знала – на похвалу был скуп.

– Как там Иван Николаевич? Очень хочу его услышать!

– Виктор, он очень устал. К нам приезжали журналисты из Англии, он с ними четыре часа беседовал.

– А, понимаю, понимаю… Ну, и как Иван Николаевич?

– Блестяще! – сказала Надежда Алексеевна. – Он о тебе, Витя, целый час говорил.

– Как это обо мне? С какой стати?

– Как о своем самом лучшем и самом любимом ученике. А что ты не появляешься? Заехал бы, обрадовал Ивана Николаевича. Он о тебе, кстати, каждый день вспоминает, интересуется, не звонил литы.

– Я бы с радостью, – по голосу Виктора Павловича чувствовалось, что он и в самом деле рад был бы навестить своего учителя, но что-то ему мешает, словно он не волен распоряжаться собой, и звонок – самое большое, что он может себе сейчас позволить.

– Что передать?

– Да ничего, – сказал Кленов, – может быть, вечером я перезвоню.

– Да-да, звони, он будет рад.

– Ну, всего хорошего, привет Вере.

Надежда Алексеевна осторожно положила трубку на рычаг и вдруг увидела, что дверь в кабинет открыта, а на пороге, набросив на плечи плед, стоит Иван Николаевич.

– Кленов звонил? – спросил он строго.

– Да. Ноя…

– Ну вот! Я же тебе уже говорил! – не на шутку разозлился старик. – Если мне звонят академики, президент и прочие, ты можешь всегда сказать, что меня нет, что я сплю. Можешь сказать, что я умер! Но для Кленова я есть всегда. Запомни это!

Ближе к вечеру Глеб Сиверов набрал номер телефона Быстрицкой. Та почти без промедления сняла трубку, будто только и ждала звонка:

– Слушаю, слушаю, говорите!

Голос у нее был немного возбужденный, даже, можно сказать, радостный, словно и не было недавних слез.

– Это я, – коротко сказал Глеб.

– А я думала, звонит другой мужчина.

– Ну, конечно, муж возвращается из командировки раньше, чем обещал. Классическая ситуация.

Ирина рассмеялась:

– Ну, давай, приезжай быстрее. Честно говоря, мы тебя ждем.

Слово «мы» Глеба удивило, но задавать вопросы он не стал.

– Хорошо, хорошо, еду. Минут через сорок буду.

– Прекрасно!

– Что-нибудь привезти?

– Нет, ничего не надо, все есть. Не хватает только тебя.

– Это приятно слышать.

Глеб появился с букетом цветов и как ни пытался тихо открыть дверь, Ирина его подстерегла в прихожей, повисла на шее, поцеловала. Глеб увидел на вешалке уже знакомый плащ, услышал запах духов.

– У нас гости? И снова Клара? – прошептал в ухо Ирине Сиверов.

– Да, да, Клара. Проходи, я вас познакомлю.

– Мы уже виделись.

– Ах, да, я совсем забыла.

Вот теперь Глеб оценил Клару. С ее нервного лица словно смыли всю усталость, и выглядела она теперь не на тройку с минусом, а на четверку с плюсом. Ясное дело, до Ирины ей было далеко, в той чувствовалась порода. И все же Клару в шикарном дорогом платье, которое ей пришлось удивительно к лицу, вполне можно было назвать привлекательной женщиной.

Она встала. Глеб заметил, что на ней туфли на высоких каблуках. В таких ходят в театр, на званый вечер, на прием. На запястье поблескивал изысканный дорогой браслет. Ирина тоже была принаряжена, и обе женщины сияли. Был накрыт стол, и Глеб догадался, по какому поводу праздник. В вазе стояли цветы, а на столе шампанское. Глеб прочувствовал – не зря его не было дома почти два дня.

Он покосился на стол, принюхался и улыбнулся.

– Вкусно!

– Это еще не все. Кларочка, неси.

Клара повязала передник и удалилась к плите. Глеб молчал, хитро поглядывая на Ирину. Та явно ждала, когда же он спросит, а что, собственно, случилось, в честь чего праздник? Но Сиверов умел держать паузу.

Они так и не проронили ни слова, пока из кухни не появилась Клара с подносом, на котором лежали большие крабы.

– Ну вот, можно и начинать. Мы решили устроить морской ужин. Ты уже рассказала Глебу?

Ирина отрицательно покачала головой.

– А о чем, собственно, рассказывать? – пожал плечами Глеб.

– Как, вас не удивляет стол, шампанское, наши наряды?

– Да нет, – с простецким видом ответил Глеб, – мы каждый день так ужинаем. Правда, Ирина?

Та сперва растерялась, сидела, часто моргая, прикидывая, стоит ли подыгрывать Глебу, или же за его шутками кроется еще какой-нибудь подвох.

– Да нет, это он пошутил, – улыбнулась она наконец. – У нас так красиво, только когда он накрывает стол.

Глеб был польщен. Никто не скрывал, что его в этом доме любят, им дорожат и для него готовы сделать все. Впрочем, и он отвечал тем же.

– Я уже устала рассказывать, – сказала Клара. – Сначала выпьем, а потом расскажу. Потому что когда в пятый раз пересказываешь одно и то же, горло ужасно пересыхает.