– Так вот, от чая он отказался, даже к чашке не притронулся.

«Еще бы, – подумал Глеб, – что он – дурак, оставлять отпечатки пальцев, не станешь же работать в квартире в перчатках?»

– А вот воды попросил кипяченой, – продолжала Софья Сигизмундовна. – У нас всегда в холодильнике стоит кувшин с кипяченой водой. Я ему налила с полстакана, он таблетки запил.

Глеб насторожился, но виду не подал: он боялся спугнуть удачу, которая шла в руки.

– А какие, не помните? – как бы между прочим спросил он.

– Как же, прекрасно помню. Он коробку при мне из кармана доставал, а в ней пластмассовая бутылочка с надписью «Де-Нол». Очень эффективное, говорят, лекарство, импортное, нам, пенсионерам, такое не по карману. Мой Павел Павлович «Гистаком» обходится, когда прижмет. Там еще две последние таблетки оставались… Вроде бы боль его мучила. Надо же, молодой совсем… Он стульчик попросил, чтобы в коридоре на него присесть, когда разъем ремонтировал, наверное, неудобно было сидеть на корточках.

– А что у него болело, как вам кажется?

– Да язва у него, скорее всего, или гастрит. Потому и от чая с печеньем отказался. Может, потому и не пьет.

– А в чего вы взяли, что он не пьет?

– По человеку сразу видно, пьющий или нет, у меня на это глаз наметанный.

Глебу хотелось спросить, как выглядит он сам и к какой категории мужчин она отнесет его. Но, судя по тому, как мило эта женщина с ним разговаривала, Сиверова она отнесла к мужчинам положительным.

– От него не перегаром, а одеколоном хорошим пахло, я даже не знаю, каким. В наши времена таких не было, – Баратынская говорила так, словно бы ее и Павла Павловича времена уже иссякли, сойдя на нет.

Понемногу картина начала проясняться. Ниточка оказалась не настолько гнилой, как показалось генералу Потапчуку.

– А вы могли бы узнать этого мужчину, покажи я его фотографию?

– Без сомнения. Непременно. Я даже видела его и улыбающимся, и с гримасой боли на лице.

Глеб пожалел, что не обладает талантом художника. Ведь можно было бы сейчас со слов разговорчивой, словоохотливой Софьи Сигизмундовны нарисовать портрет, а это было бы уже кое-что, от чего можно было бы плясать, особенно зная о болезни подозреваемого.

– А еще какие-нибудь приметы были – шрамы, родинки, татуировка? Может, на руке не хватало пальцев, может, перстень какой-нибудь или браслет?

Софья Сигизмундовна напряглась, прикрыла глаза, ее губы шевелились. Помолчав с минуту, она убежденно произнесла:

– Как сейчас его перед собой вижу. Жаль, вы в мозг мой заглянуть не можете и сфотографировать.

Никаких особых примет: нос нормальный, губы нормальные, все при нем. Цвет лица не очень хороший, какой-то бледный, землистый. Но это, скорее всего, связано с язвой. И мешки под глазами, но не такие, как у пьяни, а как у не очень здорового человека. Хотя, с другой стороны, я вот думаю, вроде мужчина молодой, крепкий, и как это его угораздило язву заработать?

Наверное, не женат, питается нерегулярно, ест что-нибудь соленое, острое, и нервы… Все болезни от нервов.

Вот и у меня печень пошаливает, как только с Павлом Павловичем повздорю, голова болит, только таблетками и спасаюсь.

– Понятно, – разговор опять вернулся к таблеткам. Глеб словно бы чувствовал, что это единственная конкретная деталь, которая к чему-то может привести. – Софья Сигизмундовна, так вы говорите, «Де-Нол»?

– Ну да, конечно. Я же не могла ошибиться, я же видела коробочку, видела, как он вытряхивал последние таблетки…

– Ас чего вы взяли, что они последние?

– Как это с чего взяла? Больше в бутылочке ничего не было. Не стал бы он ее с таблетками выбрасывать.

– Как выбрасывать? – Глеб насторожился, словно рыболов, увидевший, как поплавок на водной глади дрогнул, медленно пополз в сторону и вот-вот утонет…

– Он ее в мусорное ведро выбросил.

Глеб тут же посчитал – все это было позавчера.

– А мусор вы выносили?

Софья Сигизмундовна замялась, вспомнив, что она еще вчера должна была вынести мусорное ведро.

«Может быть, пока я сидела в своей комнате, муж вынес?»

– Погодите, погодите…

И она быстро засеменила, постукивая каблучками по давно не циклеванному паркету в кухню, вернулась и радостно сообщила:

– Ведро полно мусора. Так что вы, Федор, можете убедиться, что я правильно запомнила название лекарства.

Глеб вскочил, как подброшенный пружиной:

– Покажите. Только извините, Софья Сигизмундовна, я буду все делать сам.

Ведро, полное мусора, было извлечено из шкафчика. Тут же, на кухне, расстелили несколько газет. Глеб аккуратно вытряхнул содержимое ведра. Он знал: ничто так красноречиво не может рассказать о человеке, как мусор, хотя на первый взгляд это всего лишь отходы человеческой деятельности. Да, мусор говорил о многом, по нему несложно было догадаться, что в этом доме больших денег нет, что супруги не ладят, что на всем экономят. И если, например, целлофановый пакет оказывается в ведре, то это значит, что им уже пользоваться невозможно, что он наверняка дырявый.

Глеб перебирал мусор. Наконец он добрался до искомого – примятая картонная коробочка с названием «Де-Нол», написанным черным шрифтом.

– Вот она.

Он аккуратно, двумя пальцами за уголки взял коробочку, подковырнул ногтем крышечку. Внутри лежал пластмассовый пузырек.

«Вот на этом пузырьке могут быть отпечатки, должны быть! И если удача на моей стороне, если она мне не изменила…»

Он попросил чистый конверт. Потом еще минут пятнадцать Глеб и хозяева квартиры пили чай, оживленно и мило беседуя.

Наконец Глеб распрощался, договорившись с хозяйкой, что, возможно, завтра он их еще раз навестит, естественно, предварительно позвонив, и они вместе с Софьей Сигизмундовной попытаются составить портрет этого лже-монтера.

Когда Глеб вышел на улицу, Софья Сигизмундовна вдруг задумалась и даже глаза зажмурила, пытаясь вспомнить лицо гостя. Как ни странно, она помнила голос, интонацию, помнила даже руки с чуткими пальцами, а вот лицо словно смазалось – будто находилось под вуалью.

«Странно… Со мной никогда такого не бывало. Как забвение нашло».

– Павел, Павел! – обратилась она к мужу, который складывал мусор в ведро и незлобно бранился, понимая, что иногда и от невыброшенного мусора случается польза. – Ты помнишь лицо этого человека?

– Какого?

– Федора Молчанова.

– Конечно.

– Опиши.

– Ты что, Софья, за дурака меня считаешь?

– Какого цвета у него глаза?

– Глаза? Да наверное, такого же, как и у меня, – произнес Павел Павлович и тут же засомневался. Он не мог с полной определенностью ответить, какого цвета глаза у гостя, хотя смотрел в них не меньше десяти раз. – Странно… – сказал Павел Павлович. – Не дури ты мне голову. Софа, я пойду вынесу мусор.

– Я сама вынесу, моя очередь.

– Ладно уж, я твоей заваркой воспользовался, – признался Павел Павлович.

– А я-то думаю, почему чай такой вкусный? – усмехнулась жена. – Ты же ведь дешевую покупаешь, а я, в отличие от тебя, на заварку денег не жалею, поэтому и перед гостями не стыдно. Он хвалил чай.

– Он хвалил не поэтому.

– А почему?

– Знаешь, Софа, один еврейский анекдот?

– Какой? Вечно ты со своими анекдотами… – буркнула Софья Сигизмундовна, хотя муж уже года три никаких анекдотов ей не рассказывал.

– Евреи, заварки не жалейте, и тогда чай будет вкусный.

Софья Сигизмундовна рассмеялась, вспомнив, что этот анекдот в свое время она же мужу и рассказала.

– Тебе хорошо так говорить, ты же не свою заварку засыпал.

– А в анекдоте, Софа, ничего не сказано о том, чью заварку не надо жалеть.

И муж с женой рассмеялись. Ссориться им уже не хотелось.

А Глеб, не заводя двигатель, набирал номер Потапчука. Тот ответил не сразу, наверное, телефон находился не под рукой. Наконец Глеб услышал голос генерала, все такой же усталый и безрадостный.

– Это я, Федор Филиппович. Хоть и обещал до утра не беспокоить вас, но дело спешное, – Что стряслось?