– Сиверса? А может, тебя? Может, горбуна убрали именно потому, что ты на него вышел? Как только ты его нашел, пользы от него не стало никакой, а рассказать он мог многое. Вот его и отправили на тот свет от греха подальше. А этот твой пляжник в черных очках полез в огонь только затем, чтобы убедиться в его гибели. А может, хотел уничтожить какие-то улики – например, следы взрывного устройства. Ты говоришь, Потапчук завтра собирается нанести нам визит?

– Да, – сдержанно подтвердил Клыков, – прямо с утра.

– Прямо с утра, – повторил Гургенидзе. – Чтобы мы никуда не успели сбежать и ничего не смогли спрятать, а сидели бы здесь и ждали... Вот только чего?

– Ну, знаешь, батоно!.. – Клыков развел руками. – С тобой, ей-богу, не соскучишься! Есть такая болезнь – паранойя. По-моему, ты ею заразился. Да оно и неудивительно, здесь ею все насквозь пропитано.

– Паранойя – не инфекция, а расстройство психики, – возразил Гургенидзе.

– Но заразное.

Гургенидзе криво, болезненно усмехнулся.

– Дожил, – сказал он. – Отставной подполковник мне диагноз ставит... Значит, говоришь, паранойя? Ну, тогда... – Он, не глядя, протянул руку и снял трубку первого попавшегося телефона – массивного, тускло-черного, угловатого, с облупившимся металлическим диском, стершимися цифрами и шнуром в разлохмаченной матерчатой оплетке. – Возьми, Коля, – продолжал он, протягивая трубку Клыкову. – Раз у меня паранойя, самое время вызвать карету "скорой помощи" и поместить меня в соответствующее заведение. Давай звони!

– Убери, – сказал Клыков, отталкивая от себя руку с трубкой. – Что ты, в самом деле? Слова ему не скажи... Вот и есть сумасшедший! При чем тут "скорая"?

– Может, и ни при чем, – согласился Гургенидзе, но трубку не убрал. – Но ты все-таки позвони, попробуй. Необязательно в "скорую". Куда хочешь, туда и позвони. Хоть в секс по телефону, хоть на автоответчик гидрометеостанции, хоть в милицию, хоть своему любимому Потапчуку... Давай звони!

– Да что случилось? Ты белены объелся, что ли?

Гургенидзе не ответил. Зажатая в волосатом кулаке трубка продолжала висеть у самого лица, и Клыков машинально взял ее, намереваясь вернуть на рычаги. Он привстал, потянулся через стол к телефону и замер.

Что-то было не так.

Потом до него медленно, постепенно начало доходить. Телефон, трубку которого он сейчас держал в руке, был древний, простой, как кремневое ружье, рассчитанный на старинные линии с отвратительным качеством связи. Принимая современный, уверенный и мощный сигнал, аппарат так орал, что во время разговора трубку приходилось держать на некотором расстоянии от уха. Когда Гургенидзе снимал ее с рычагов, все, кто в это время находился в комнате, слышали басовитое гудение работающей линии. Сейчас же трубка молчала.

Под насмешливым взглядом Георгия Луарсабовича Клыков осторожно поднес трубку к уху. Она молчала, как сосновая ветка, в ней не раздавалось даже треска. Клыков подергал шнур, постучал по рычагу, зачем-то подул в микрофон, бросил трубку и схватил другую, третью... Все телефоны молчали – линия не работала.

– Ты знал?! – повернулся он к Гургенидзе.

Тот молча кивнул. – И давно?

– Буквально за пару минут до твоего прихода я пытался позвонить в Москву, – сказал Георгий Луарсабович.

– И ты молчишь?! Молчишь и поишь меня коньяком?!

– А что? – с невинным и вместе с тем усталым видом сказал батоно Гогия. – Что ты можешь изменить? Человечество в лице ФСБ России обратило на нас свое внимание, так что... Да ты ведь сам мечтал, чтобы все это поскорее кончилось! Не бойся, Коля. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

– Фаталист хренов! Жирный болван! – нечеловеческим голосом прорычал Клыков. – Запрись и никого, кроме меня, не пускай!

Он выскочил из кабинета, на ходу выдирая из кобуры револьвер. В другой руке он сжимал мобильник, и некоторое время начальник охраны на бегу тыкал большим пальцем в кнопки, пока не вспомнил об окружавшей его толще железобетона.

В комнатке, где когда-то сидел дежурный, он схватил трубку одного из стоявших на столе телефонов и снова ничего не услышал. Отброшенная второпях трубка с треском ударилась об аппарат, упала со стола и закачалась на шнуре, как маятник, отсчитывающий секунды.

Клыков бежал через анфиладу комнат, сейчас казавшуюся непомерно длинной, прямо как туннель метро или правительственное бомбоубежище, рассчитанное на то, чтобы здесь с комфортом разместилось все Политбюро с семьями, домашними любимцами и многочисленными прихлебателями. Пространство и время тянулись, как нагретая резина; у Клыкова было ощущение, что он пробежал по пустому, шикарно обставленному склепу не меньше километра, прежде чем добрался до внутренней стальной двери тамбура.

В тамбуре горел свет. За столиком дежурного никого не было; наружная герметичная дверь, заново навешенная и подогнанная, была открыта настежь, и из черного проема тянуло ночной прохладой.

Потом снаружи донесся чей-то крик. Не ночной птицы или какого-нибудь зверя – кричал человек, нечленораздельно и отчаянно, как под ножом. Потом прогремела очередь, и Клыков по звуку узнал старенький ППШ.

Темнота за распахнутой дверью вдруг стала разжижаться, на глазах приобретая мрачный красноватый оттенок. По земле запрыгали зыбкие, дрожащие отблески, и Клыков понял, что прямо у него над головой, на пригорке, горит недостроенный дом, где обитала охрана.

Потом пламя вырвалось на волю, поднялось, расправив оранжевые крылья, и в дымном зареве, затопившем двор, Николай Егорович увидел перебегающие темные фигурки, неумолимо сжимавшие кольцо. Он выстрелил по одной из револьвера; человек споткнулся и упал, слившись с землей. Клыков бросился к двери. Запершись изнутри, за этой дверью можно было бесконечно долго держать оборону, даже если бы питаться пришлось одним коньяком.

Тяжелая стальная пластина весом в полтонны неохотно сдвинулась с места и начала закрываться, с каждым пройденным сантиметром двигаясь все быстрее и легче. Клыков услышал отдаленный щелчок, и сейчас же винтовочная пуля высекла из металла длинную бледную искру, рикошетом уйдя куда-то в глубину бункера. Он приналег, но дверь вдруг остановилась на полпути.

Опустив глаза, Клыков увидел тело охранника, лежавшее у порога и не дававшее двери закрыться до конца. Он нагнулся, подхватил труп под мышки и скорее угадал, чем услышал еще один щелчок снайперской винтовки.

Тупой безболезненный удар отбросил его назад, опрокинув навзничь. Клыков лежал, безучастно глядя на плавающий в вышине забранный стальной решеткой осветительный плафон, похожий на диковинную, неимоверно вытянутую поперек себя луну, видимую из окна тюремной камеры. Откуда-то, как ему казалось с другой планеты, доносились выстрелы, крики и даже парочка разрывов, заставивших бетонный пол под ним ощутимо вздрогнуть.

Потом прямо над ним, заслонив клетчатую электрическую луну, всплыло смуглое горбоносое лицо, почти до глаз заросшее иссиня-черной бородой. Некоторое время Клыков безразлично смотрел в это лицо, затем в нем зародилось и стало нарастать смутное беспокойство. Было что-то, что ему, кажется, полагалось сделать с этим лицом, – что-то не слишком обременительное, но очень важное.

Вспомнив, что это было, Клыков сосредоточился на своей правой руке. Собрав все силы, он смог сомкнуть немеющие пальцы вокруг удобно изогнутой рукоятки револьвера. Казалось, револьвер весит не меньше тонны. Рука умирающего слабо шевельнулась, пытаясь оторвать эту непомерную тяжесть от земли.

Стоявший над Клыковым бородач в камуфляжном комбинезоне уловил это слабое движение, и его густые черные брови удивленно приподнялись.

– Шайтан, – сказал он изумленно, нацелил висевший на плече автомат Клыкову в лицо и спустил курок.

Не чуя под собой ног, Глеб сбежал по ступенькам крыльца и прыгнул за руль. Запуская двигатель, он увидел, что дверь отделения открылась и на крыльцо, почесывая под фуражкой затылок, лениво, нога за ногу, вышел старлей – жирный, сонный, ленивый, перетянутый ремнями портупеи, с криво висящей на брюхе кобурой и красной повязкой дежурного на рукаве. Сиверову подумалось, что мент хочет сказать ему еще что-то важное, припомнившееся в последнюю минуту; он потянулся к кнопке стеклоподъемника, но старлей, не переставая чесать затылок под сдвинутой до самых глаз фуражкой, свободной рукой порылся в просторном кармане форменных брюк и вынул оттуда пачку сигарет. Глеб перестал обращать внимание на этот сухопутный вариант Моби Дика, передвинул рычаг коробки скоростей, плавно выжал сцепление и дал газ. Машина рванулась с места, и ярко освещенное крыльцо милицейского участка практически мгновенно превратилось в исчезающее позади красиво подсвеченное фонарем облако густой провинциальной пыли. Глеб от души понадеялся, что большая часть этой пыли осядет на его недавнем собеседнике, испортив тому все удовольствие от ночного перекура на крылечке, а затем забыл о нем, сосредоточившись на дороге.