– Твою мать! – сказал он сквозь зубы и бросился на кухню, окно которой выходило во двор.

Никакого бомжа с бутылками во дворе, естественно, уже не было. Белый "Москвич" наружного наблюдения все так же стоял напротив подъезда, только теперь стекло со стороны водителя было опущено до самого низа – захотелось свежего воздуха, надо полагать. "Лексус", на котором прибыл сам Клыков, тоже стоял на своем месте.

Он позвонил водителю.

– Горбуна с палочкой видел? – спросил без предисловий.

– Видел, – ответил водитель. – Вышел из подъезда минут пять назад. А что?

Клыков помолчал, кусая нижнюю губу. Горбун, как живой, стоял у него перед глазами. Тот неторопливо, ни на кого не обращая внимания, спускался по лестнице. Подошвы огромных стоптанных кроссовок шаркали по ступенькам, палочка постукивала, бутылки в древней авоське звякали в такт шагам – шарк-стук-звяк, шарк-стук-звяк... Он не суетился, не нервничал и, казалось, никуда не спешил. Он был хладнокровен, как ящерица или... как большой мастер своего дела. "Пять минут, – подумал Клыков. – Целых пять минут! Да это же целая вечность, черт бы ее побрал! Теперь ищи-свищи..."

– Ничего, – сказал он водителю, прервал соединение и вернулся в гостиную, где лежал труп Григоровича.

Ему хотелось поскорее уйти отсюда, но надо было найти письмо. По большому счету, неизвестно, из-за чего погиб старик. Это могла быть обыкновенная ссора, или попытка ограбления, или отголосок какой-нибудь старой истории – невыплаченный долг или слишком убедительное свидетельство в суде, обошедшееся кому-то лет в десять-пятнадцать лишения свободы... Это действительно могло быть что угодно, но Клыкову даже не приходило это в голову. Ему вспомнилось вычитанное где-то выражение: если совпадение сильно натянуть, оно рвется. А это совпадение выглядело таким натянутым, что дальше просто некуда: какой-то бомж, видите ли, притащился сводить с Григоровичем счеты именно тогда, когда у того на руках находилось письмо Ленина, написанное им без малого через тридцать лет после смерти!

Поверхностный осмотр ничего не дал: письмо исчезло, хотя все ящики стола были вывернуты и их содержимое сравнительно ровным слоем рассыпано по полу. Тайник? Клыков огляделся. Он чувствовал себя как человек, у которого только что стянули деньги и документы, но он продолжает тупо шарить по карманам в надежде на чудо.

Чуда, естественно, не произошло, зато, осмотрев повнимательнее тело несчастного эксперта, Клыков обнаружил подтверждение худшей из своих догадок. Опустившись на корточки, он аккуратно вынул из мертвых пальцев правой руки зажатый в них клочок пожелтевшей от старости бумаги. Григорович держал бумажный обрывок крепко, словно и после смерти не хотел с ним расставаться, но Клыкову удалось завладеть бумажкой.

Обрывок представлял собой уголок листа, на котором с заглавной буквы было написано: "До". Почерк был знакомый – Клыков уже насмотрелся на него до отвращения, – и подполковнику не пришлось долго ломать голову, чтобы понять: у него в руках все, что осталось от адресованного "дорогому юному пионеру" письма.

Спустя две минуты Клыков уже был внизу, во дворе. Он бросил быстрый косой взгляд в сторону белого "Москвича", прикидывая, как бы половчее мимо него проскочить, и, к своему огромному удивлению, заметил, что водитель спит, уронив голову на руль.

Это не лезло ни в какие ворота.

Клыков медленно двинулся вперед и остановился в полутора метрах от машины наружного наблюдения. Ближе подходить ему не потребовалось: страшная рана на затылке водителя была отлично видна и отсюда.

Клыков закурил, отвернулся от "Москвича" и не чуя ног двинулся к своей машине. Водитель, ни о чем не спрашивая, запустил двигатель.

– Погоди, – сказал ему Клыков, рассеянно стряхивая с брюк упавший на них пепел. – Этот горбун с бутылками... Ты не видел, он к "Москвичу" подходил?

Водитель кивнул с озадаченным видом.

– Ну да... Закурить, кажется, просил. Постучал в окошко, наклонился, чуть ли не целиком туда залез... А что?

– Да так, ничего, – сказал Клыков. – Ну, что стал? Поехали!

– Куда? – спросил водитель, плавно трогаясь с места.

– К чертям свинячьим! – рявкнул Клыков, но тут же сбавил тон: – В офис.

Глеб оставил машину за углом и прогулялся до редакции пешком. Федор Филиппович не дал ему никаких конкретных указаний, и он решил, что визит в еженедельник, опубликовавший скандальную заметку, будет не самым худшим началом расследования.

Правда, ему пришлось отодвигать тяжелую книжную полку, чтобы извлечь скомканную газету, которую сам же и забросил в угол, пребывая в расстроенных чувствах после памятной беседы с генералом. С кряхтением двигая мебель, Сиверов снова, в который уже раз, пришел к выводу, что эмоции несовместимы с его работой.

Отыскать редакцию оказалось не так-то просто. Если верить опубликованному на последней странице адресу, она располагалась в старом, еще сталинской постройки, административном здании в двух шагах от Белорусского вокзала. По обе стороны от входа в здание на стене висело множество табличек с названиями фирм и учреждений, арендовавших здесь офисы, однако газета "Московская сплетница" среди них почему-то не значилась. Дважды внимательно изучив все таблички до единой, Глеб начал склоняться к мысли, что указанный в газете адрес является таким же враньем, как и все, что в ней опубликовано, но все же вошел в просторный, но непрезентабельный вестибюль и поинтересовался у сидевшего за столиком охранника, как ему попасть в редакцию.

Тот оказался в курсе и в ответ лишь молча ткнул пальцем в укрепленное на стене объявление, сообщавшее, что вход в редакцию "Московской сплетницы" со двора. Здесь же была намалевана красочная схема, объяснявшая, как в этот двор попасть. И Глеб понял: чтобы пробраться в редакцию, придется обойти по периметру почти весь квартал.

– А покороче не получится? – спросил он у охранника.

– Попробуйте, – лаконично ответил тот.

По его физиономии было видно, что желающие попасть в редакцию "Московской сплетницы" надоели ему хуже горькой редьки. Глеб отлично его понимал: туда, как явствовало из самого названия газеты, ходили в основном две категории людей – сплетники и их жертвы. Первых любить не за что, ну а разозленная, доведенная до белого каления жертва поклепа не склонна разбираться, кто прав, кто виноват: от нее достается всем подряд, и начинается эта раздача, естественно, с охранника.

Через четверть часа, дважды, несмотря на схему, сбившись с дороги в лабиринте проходных дворов и воняющих аммиаком арок, он очутился в тесном дворе-колодце, в царстве переполненных мусорных баков, бродячих кошек и отсыревшей, пластами осыпающейся с кирпичных стен штукатурки. Впечатление было такое, словно он попал в другой город, расположенный за тридевять земель от Москвы. Но Глебу Сиверову было не привыкать блуждать по темным закоулкам, так что к увиденному он отнесся довольно спокойно. Да и где еще было располагаться редакции столь малопочтенного издания, как "Московская сплетница", как не в этой сырой, провонявшей гниющим мусором и кошками дыре?

Низкое, в одну ступеньку, бетонное крылечко без навеса вело к обшарпанной двери, справа от которой к стене была привинчена табличка с названием газеты. Поодаль у стены, частично скрытые мусорными баками, стояли машины – потрепанная синяя "семерка" с надписью "ПРЕССА" вдоль борта и ржавая серая "Волга", напомнившая Глебу умирающую от истощения старую клячу с перешибленным хребтом. Похоже, дела у "Сплетницы" шли очень даже посредственно, и Глеб мысленно попенял себе за недостойную радость, которую по этому поводу испытал. Что толку говорить о безграничных возможностях, предоставляемых человеку таким необъятным мегаполисом, как Москва? В целом это верно, возможностей действительно миллион, но не каждый может выбрать лучшую. Подловатый, сущеглупый, бездарный человечишка, который с детства мечтал стать звездой журналистики и оттого не позаботился обзавестись какой-нибудь полезной для общества профессией – стать водителем троллейбуса, например, – тоже есть-пить хочет, и его желание нельзя не признать законным. Собери несколько таких под одной крышей, дай им компьютер, бумагу и корочки с какой-нибудь печатью – вот тебе и коллектив редакции, вот тебе и газета. А читатель в таком огромном городе всегда найдется – так же, как находится слушатель для любого эстрадного исполнителя... Паразиты – вши, блохи, пиявки или, к примеру, гельминты – не виноваты, что существуют. Любить их не за что, но и осуждать, по большому счету, глупо.