— Ну не плачь, ну пожалуйста! Хочешь, я сделаю тебе чай?
Или выпьем коньяку?
— Не могу…
— Нет, давай! Ты полежи, я принесу.
На кухне Таша быстро заварила чай с мятой. Голова гудела. Все только что услышанное казалось неправдой. Наступит утро, а там все выяснится. Не бывает же неразрешимых ситуаций! О себе в этот момент она почему-то не думала. Придя в комнату с чайником, она заметила, что Леон уснул, свернувшись калачиком в кресле. Он вздрагивал и тяжело вздыхал во сне. Таша выключила свет, прикрыла дверь и на цыпочках вышла из комнаты. В отличие от Леона, она не спала, до утра ворочалась, не в силах сомкнуть глаз.
В семь часов она разбудила Леона, который все так же, свернувшись, лежал на диване, как будто за всю ночь даже не пошевелился.
— Я что, уснул? Сколько времени? — испуганно спросил он.
— Я сделала тебе кофе. Выпей, и мы решим, что делать дальше.
Голова у нее работала четко и ясно. Пока Леон мелкими, быстрыми глотками пил обжигающий кофе, Таша смотрела на него. Таким она не видела его никогда: у него на лице было самое настоящее страдание.
— Ты съездишь со мной в больницу? Я боюсь, что…
— Когда?
— Прямо сейчас…
— Съезжу.
Таша позвонила на работу и сказала, что очень больна. К черту съемки! У нее грипп, температура, плохое самочувствие. Какой грипп в середине лета? Наверно, простыла под кондиционером или поймала вирус, когда делала сюжет в детской больнице. Сегодня она не выйдет. Когда? Быть может, завтра или послезавтра. Пусть ее заменят, она не боится замен. Разве можно вообще хоть что-то загадывать в жизни? Несколько раз она вспомнила Маринку, пока неслась с Леоном по утренним московским улицам — та давно уже ничего не загадывала…
Чем ближе они подъезжали к больнице на Соколиной Горе, тем бледнее становился Леон — как будто из него самого по капле уходила жизнь. Он сидел, вцепившись в сиденье.
— Я не смогу его увидеть, не смогу… Я не смогу его потерять, — бормотал он.
Они притормозили у мрачного, серого здания. Таша помогла Леону выйти из машины. Его трясло. На входе старый, прокуренный охранник категорически отказался их пропускать.
— Не положено, — твердил он и тыкал пальцем в какую-то бумажку на стене. Леон находился в предобморочном состоянии и тихо всхлипывал.
— ! — Таша порылась в карманах и достала сотенную.
— Проходите, только быстро!
Таша за руку потащила измученного Леона по лестнице. Она думала, что подождет его внизу, но оставлять его в таком состоянии одного было совершенно невозможно. Грязные, серые коридоры, мрачные медсестры, тусклые лампы. Таше и самой было не по себе, что же говорить о Леоне…
— Здесь! — вдруг сказал Леон, увидев номер палаты.
— Мне тебя подождать?
Он слабо кивнул и снова заплакал.
— Я боюсь…
— Иди. Только не надо плакать. Ему от этого будет хуже… Соберись немедленно!
Таша легко подтолкнула Леона к двери и прижалась спиной к холодной стене. Мимо на каталке провезли человека, с головой укрытого белой простыней. К горлу подкатила тошнота. Ей показалось, что она уже находится в морге. Дверь в палату осталась приоткрытой. Минут через пять Таша заглянула в неширокую щель и сразу уперлась глазами в кровать. Рядом на стуле, склонившись к больному, сидел Леон. Он обнимал лежащего в постели человека обеими руками и что-то тихо говорил. Таша отпрянула, как будто увидела нечто запретное. Вдруг по самому ее сердцу резанула пронзительная боль…
Леон вышел примерно через полчаса. У него было совершенно бледное, мертвенное лицо. Закрыв за собой дверь, он фактически рухнул в Ташины руки. Кое-как она доволокла его вниз, посадила в машину. Везла, тихо ругая пробки, не на шутку опасаясь: довезет ли? Леон молчал и не открывал глаз. Дома она положила его в кровать, укрыла двумя одеялами — Леона бил озноб.
— Расскажи мне…
— Он умирает… Мой Мишель умирает…
— Ты его очень любишь?
— Да, да! Я только сейчас понял, что именно он значит для меня! Он — моя жизнь…
— Леон! Почему ты никогда не рассказывал про него?
— Потому что боялся, что ты не поймешь… Многие не понимали.
— Леон, я тебя люблю. Расскажи мне про него, про себя. Мне это важно…
— Правда? Я не думал…
— Почему ты приехал ко мне?
— Потому что не к кому было больше. Потому что тебя я тоже люблю…
— Не надо, Леон!
— Я не вру. Ты стала моей первой женщиной… Я не думал, что такое вообще возможно. Мы с Мишей вместе уже семь лет. Он помогал мне во всем, баловал меня, любил. Я вел себя как капризный мальчишка. Изменял ему, обманывал. Мне казалось, что он скучный и старый. Хотя ему всего сорок пять… Я его дразнил, при нем звонил приятелям. Он отчаянно ревновал, а потом все прощал. Стоило мне улыбнуться — и все снова было по-прежнему… Ты знаешь, мне казалось, что он будет всегда. Я знал, что в этом море чужих людей, которое меня окружает, есть незыблемый остров — это он. А потом появилась ты. Для меня самого это было шоком, понимаешь? Раньше я не выносил женщин! Но в тебе было что-то особенное, не как в остальных, понимаешь? Я как будто узнал тебя… Наши встречи с тобой становились моей пыткой: я не мог никому признаться, что ты у меня есть. И расстаться с тобой я тоже не мог. Такого у меня никогда не было. Не знаю почему…
— Я знаю… Ты правильно тогда угадал: я говорила с твоим Михаилом. И больше того — даже встречалась с ним…
— Что? Когда?.. Почему ничего не сказала? — Леон даже присел в кровати.
— Что не сказала? Мы встретились, коротко поговорили. Он просил, даже настаивал, чтобы я тебя оставила…
— Он так боялся меня потерять! Всегда говорил, что от женщин самое большое в мире зло. Что они не умеют любить. Он очень тонкий. Он ведь сразу как-то почувствовал, что ты совсем другое. Не как остальные мои друзья… Я вообще-то ни с кем не встречался дольше месяца, мне становилось скучно. Только Миша и ты…
— Завтра поедем к нему снова. Сегодня я как-то не сообразила, надо поговорить с врачами… Все узнаем.
— Ты не бросишь меня? После всего этого не бросишь?
— Нет.
— Спасибо. — Леон взял Ташину руку и приложил к своим холодным губам.
А на следующее утро ему сообщили, что Михаил умер. На его похоронах было много известных людей. У гроба стояла холеная немолодая жена и двое детей. Таша с Леоном сиротливо топтались в самом хвосте толпы — даже попрощаться с Мишей нормально не получилось. Зато потом, когда все разъехались, они до самых сумерек просидели на свежей могиле. Это потом Таша таскала безучастного Леона по врачам, заставляла сдавать анализы, две недели ждала результатов… Решила провериться сама и пережила тот день, когда в ее анализах оказалось что-то не так. Пришлось делать все заново и снова ждать, словно под вот-вот готовым сорваться дамокловым мечом. А потом едва улыбаться уголками губ, когда все оказалось в порядке. Но это было гораздо позже. В день Мишиных похорон Таша с Леоном пили водку у него на могиле. Накрапывал дождь, и над всем витало знакомое, отчаянное чувство потери…
Примерно через полгода после вечера встреч выпускников Маринке позвонил Серега. Это уже само по себе было странным, поскольку оба они не забыли ту давнюю дачную историю, хотя, оказываясь в общей компании, делали вид, что между ними нет никаких трений.
— Привет, кума! — как-то потерянно сказал он. — Ты можешь говорить?
— Привет! А что это тебе со мной вдруг поговорить захотелось? — удивилась Маринка.
— Весельцов дома?
— Нет. Как всегда, по четвергам он в бане.
— Понятно, — грустно усмехнулся Серега. — Ты бы его это… не пускала одного в баню… Мало ли что…
— Спасибо, конечно, за совет, но я как-нибудь уж сама разберусь, что делать. Ты об этом хотел поговорить?
— Нет… Маринка, у меня горе.
— Что случилось? Что-то с Наташкой? Или с Юлькой?
— Нет, успокойся ты, суматошная. Со мной…
— А… Ну рассказывай, чего натворил.
— Маринка, я не знаю, что делать. — Серега помялся. — Мне неудобно тебе говорить. Но ты все правильно рассудишь, как всегда. Мне больше не с кем посоветоваться… Мужики на смех поднимут!
