— Да я не об этом. Я знаю, как вас зовут. И знаю, что вы здесь уже больше сорока лет, — говорит он с извиняющимся жестом.

— Что же вы хотите, чтобы я вам сказал? — спрашиваю я, чуть приподнимаясь.

—Правду.

— Правду! Опять эта старая песня, — отвечаю. — Правду! Да кому она нужна…

— Я просто хочу узнать вас получше. Поближе познакомиться.

— Ответы на все вопросы есть в моем личном деле, — упорствую я. — Или его уже сожгли за ненадобностью?

— Хочется услышать от вас лично. Хочу подружиться с вами. Расскажите!

Какая польза кому-то знать о моей жизни? Даже мне нет никакой пользы. Но небесно-голубые глаза Ульриха почему-то вызывают у меня доверие. Он напоминает мне чем-то лейтенанта Фрэнсиса П. Бэкона, и я соглашаюсь. Терять мне, собственно, нечего.

— Это долгая история, — начинаю я. — Будете слушать?

— Я готов.

— Сколько вам лет, доктор?

— Двадцать девять.

— Вам приходилось слышать о покушении на Гитлера 20 июля 1944 года? — спрашиваю, заранее зная, что он ответит. Конечно нет…

Госпиталь, невыносимо яркий, колющий глаза свет. Пациент начинает с трудом приходить в себя, будто силится очнуться не от сна, а от самой смерти. Над ним склоняется спасший ему жизнь хирург Фердинанд Зауэрбрух. Наблюдает с профессиональным хладнокровием человека, рядом с которым смерть проходит каждый день. Полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг открывает глаза и пытается сфокусировать взгляд на лице врача. Постепенно чувства возвращаются, и он понимает, что руки не слушаются его. Острая боль пронизывает тело — оно словно насквозь проколото булавкой, как бабочка в коллекции.

— Когда я смогу встать? — первым делом спрашивает он, ничуть не рисуясь.

— Это зависит от многого, — неопределенно отвечает Зауэрбрух. — Большинство ранений на теле не более чем царапины, а вот чтобы восстановить подвижность обеих рук, особенно левой кисти, потребуется долгий процесс реабилитации. — Точно так же рассуждали бы о ремонте танка или пистолета. — Боюсь, придется прооперировать еще раза два, не меньше.

— Сколько времени это займет? — настаивает Штауффенберг.

— Не знаю, — твердо отвечает хирург. — Несколько месяцев. Может быть, год…

Штауффенберг приподнимается, чтобы принять более достойную позу и тем самым сделать весомее свои слова. Яростно смотрит врачу прямо в глаза, словно перед ним враг или предатель, и, превозмогая приступ боли, цедит сквозь стиснутые зубы:

— У меня нет столько времени. Меня ждут неотложные дела.

— Лично мне все ясно, господа, — говорит генерал Бек тихим голосом, но его тон не оставляет сомнений — так бесшумный ветер точит и разрушает камень в горах. — Наша единственная надежда в том, чтобы освободиться от него.

Никто не осмеливается произносить имя вслух — даже здесь личность фюрера вызывает у присутствующих чуть ли не священный трепет, — однако все прекрасно знают, кого имеет в виду бывший начальник Генерального штаба сухопутных войск.

— Другого выхода нет, — поддерживает его еще один генерал, командующий берлинским гарнизоном Фридрих Ольбрихт.

— Нам срочно нужен исполнитель, — заканчивает Бек, предусмотрительно избегая произносить вслух слово «убийство».

10 августа 1943 года снова собирается petit comite [66] в доме Ольбрихта. Генерал Хеннинг фон Тресков, командир элитных резервных подразделений фюрера, прибывает точно в назначенный час. После выполнения все еще принятых у заговорщиков условностей хозяин и гости перебираются в библиотеку. Там уже сидит молодой светловолосый подтянутый офицер, который при виде их вскакивает с места и отдает честь. Ольбрихт подходит к нему и совсем не по-военному кладет руку на плечо.

— Генерал, — обращается он к фон Трескову, нервно улыбаясь. — Позвольте представить: полковник Клаус Шенк фон Штауффенберг — наш человек…

— Надо еще раз все тщательно проверить.

На этот раз встреча происходит на квартире в Грюнвальде. Клаус фон Штауффенберг и Хеннинг фон Тресков как равные сидят друг против друга, понимая, что сейчас они решают будущее Германии и, в определенном смысле, всего мира, не говоря уж о своем собственном. Здесь же присутствует капитан Генрих фон Лютц, с самого начала принимающий участие в заговоре. Перед ними лежат листы бумаги с шифрованными записями и схемами, но все трое знают, что за условными значками и буквами, за цифрами и пробелами спрятан скрупулезно разработанный генералом Ольбрихтом план действий по осуществлению антигитлеровского государственного переворота.

— Мы не можем позволить себе ни единой ошибки, — продолжает фон Штауффенберг. — Если понадобится, будем сидеть здесь два дня.

— Вы правы, полковник, — соглашается фон Тресков, испытывая неловкость оттого, что младший по званию взял инициативу в свои руки. — Пройдем еще раз.

— Генерал Ольбрихт построил свою стратегию на уже существующей программе, — начал фон Лютц. — Главная мысль в том, что сразу после переворота вступает в силу чрезвычайный план, разработанный вермахтом на случай «внутренних беспорядков».

— Правильно ли я понял, капитан? — говорит фон Штауффенберг. — Вы хотите сказать, что мы воспользуемся планом Гитлера по подавлению заговора?

— Звучит парадоксально, — признает Генрих, — но так оно и есть. Военное руководство убедило Гитлера в необходимости создать механизм действий на случай враждебного выступления миллионов иностранных рабочих на территории рейха под руководством коммунистов.

— Хорошо, дальше, — приказывает фон Тресков.

— Условное название плана военных— операция «Валькирия», — продолжает Генрих. — Если произойдет выступление рабочих или любое другое восстание внутри страны, все резервисты будут немедленно поставлены под ружье.

— Вы имеете в виду военнослужащих, уволенных в запас, молодежь, не призванную на службу, и пожилых мужчин, получивших военную подготовку? — спрашивает фон Штауффенберг.

— Боюсь, именно о них идет речь.

— И этих людей придется вести в бой? — полковник не скрывает сарказма. — Учтите, нам предстоит настоящая война, а не самодеятельный спектакль.

— Генерал Ольбрихт с самого начала разрабатывал операцию «Валькирия» с тайным намерением задействовать ее в ходе военного переворота, — подчеркивает фон Тресков. — Угроза красного бунта была лишь предлогом, чтобы заручиться согласием Верховного командования вооруженных сил, а на деле даже не рассматривалась.

Все трое одновременно делают глубокий вздох. Каждый из офицеров думает о том, что будущее — их будущее — зависит от этих подразделений резервистов и что те только чудом смогут противостоять хорошо вооруженным и обученным войскам.

— В соответствии с планом, — продолжает Генрих, — задействованные в операции «Валькирия» подразделения должны занять здания министерств, партийных ведомств, телефон, телеграф и радиостанции, а также концентрационные лагеря. Все военнослужащие СС будут разоружены, а те, кто окажет сопротивление, — расстреляны на месте.

— Самое важное, — поясняет фон Тресков, — заставить всех поверить в то, что покушение осуществлено продавшимися загранице Гиммлером и другими партийными иерархами, которые; убив фюрера, предали страну. Если мы хотя бы в течение нескольких часов удержим ситуацию под контролем, то, возможно, достигнем успеха.

— Было бы целесообразно внушить обществу уверенность в том, что мы сохраняем верность не только рейху, но и партии, — предположил фон Штауффенберг. — Это помогло бы избежать подозрений и дезертирства, по крайней мере на начальном этапе.

— Разумная мысль, — соглашается фон Тресков. — Может быть, нам даже следовало бы наши первые заявления сделать от имени партии.