В итоге я очаровал одну роскошную бабуську, из тех, всевидящих, всеслышащих и всезнающих, что сутками торчат на скамейке у подъезда или у окна. Так вот, Вера Матвеевна утверждает, что видела, как Шарль (я показал его фотографию) заходил в их подъезд. Это было около одиннадцати вечера, поскольку по телевизору только закончился сериал «Охота на Золушку».

— Постой-ка! — удивился опер. — Ты хочешь сказать, что твоя всевидящая бабулька ухитряется следить за двором и одновременно смотреть телевизор?

— Она смотрит только на двор, — пояснил Денис. — Дело в том, что телевизор у нее уже два года как сломан: звук есть, зато на экране видны только полосы, а денег на мастера из пенсии никак не выкроишь. Поэтому Вера Матвеевна слушает телевизор, а смотрит при этом в окно. У нее даже театральный бинокль есть. Прежде чем попасть в подъезд, люди проходят мимо яркого фонаря, так что разглядеть их лица можно даже в темноте.

— Хвала бабулькам! — оценил Колюня. — Выходит, наш герой-любовник от невесты сразу отправился к Лигановой.

— По словам старушки, сначала в подъезд вошел Шарль, а почти сразу за ним, минуты через две-три — Натальин постоянный ухажер. Имени его бабуля не знает, но рожа, говорит, мерзкая, уголовная. Высокий, плотный такой, как бычок, темноволосый, короткая стрижка. Насчет атташе бабулька сказала, что он только вошел в подъезд. Видела она его в первый раз и не знала, к кому он идет, а вот ухажер у Лигановой был постоянный. По словам Веры Матвеевны, ходил к Наталье только он, других мужчин она к себе не водила.

Минут через сорок — гто РТР как раз шли «Вести — Москва», из подъезда выбежала Наталья. Видно было, что она спешила, а когда началась «Дежурная часть», то есть примерно без четверти двенадцать, из подъезда вышел ее хахаль.

Вернулась Лиганова в начале первого — бабулька уже собиралась укладываться спать. Когда вышел Шарль, и вышел ли он вообще — неизвестно; Больше Вера Матвеевна ничего не знает.

— Согласно заключению экспертизы, смерть Айма наступила в период от десяти часов вечера до половины первого ночи, — сказал Чупрун. — Жаль, что твоя всевидящая бабуся не задержалась у окна чуть подольше.

— Почему такой большой разброс?

— Не всегда бывает легко определить точное время смерти. Труп был вынесен на холод, еще до того как наступило окоченение, да и вообще картина какая-то странная, словно тело сначала нагрели, а потом охладили.

— Нагрели, а потом охладили? — удивился журналист. — Ну, охладили — это понятно, но нагревать-то зачем?

— Спроси что-нибудь полегче, — пожал плечами опер.

— А причина смерти?

— Остановка сердца вследствие удара в область грудной клетки. Удар выполнен профессионально. Его мог нанести только специалист по боевым искусствам.

— Вряд ли это Наталья. Возможно, ее ухажер. Непонятно только, почему в кармане трупа были трусики Инны Сикорской.

— Ты извини, — сказал Чупрун, — но у меня масса дел. Спасибо тебе за информацию.

— Подожди, — заволновался Денис. — Разве ты не проведешь обыск у Лигановой?

— Проведу, как только.получу санкцию.

— А можно я поприсутствую?

— Лучше не стоит, — покачал головой Колюня. — У нашего отдела сейчас крупные неприятности, и я не хочу лишних проблем. Если кто-то стукнет, что мы привлекаем посторонних к расследованию, у полковника Обрыдлова могут быть неприятности. Кстати, ты про второй труп уже слышал?

— Про второй труп? Какой еще второй труп?

— Я утром спешил, поэтому и не рассказал тебе. История почти невероятная. Вчера на Пашу Зюзина свалился еще один труп Шарля Айма.

— Свалился? Как это?

— С неба. Точнее, из окна пятого этажа.

— Ты сказал — еще один труп Шарля Айма? Его что — из морга украли?

— Еще хуже. Я же говорю — история невероятная. Мне нужно бежать, а ты, если хочешь узнать подробности, съезди в рузаевский магазинчик. Там у них работает один хохол, Тарасик, по кличке Поддавал-пил.

— Я знаю его.

— Вот и отлично. Поддавал-пил был вчера вместе с майором. Он тебе все и расскажет. А я, если смогу, вырвусь к вам после работы, часиков в семь или чуть позже. Если не смогу — позвоню.

— Отлично. Прямо сейчас выезжаю в Рузаевку, — возбужденно сказал Денис и дал отбой.

За отсутствием дачников и отдыхающих, торговля в рузаевском магазинчике приблизилась к мертвой точке, и его сотрудники, оставив скучать за прилавком тощего лоточника Глиста, привычно выпивали и закусывали в подсобке.

Поддавал-пил, успевший с утра уже восемь раз пересказать их с майором вчерашние похождения, в нервах перебрал спиртного и, отключившись, мирно почивал в углу на ящиках с крупой.

— Вино, девочки, ночная Москва, милиция, драки, разбитые автомобили, разоренные гнезда любви… — вперив задумчивый взор в стакан с водкой, надрывно произнес Андреич.

— Это тост или размышления вслух? — на всякий случай уточнил Денис.

Продавец, ничего не ответив, продолжал меланхолично созерцать выпивку.

— Андреичу твои лавры покоя не дают, — пояснил Глеб Бычков. — Тоже решил книгу написать, но уже неделю торчит на первой фразе.

— Ты хочешь сказать, что «разоренные гнезда любви» и есть начало романа?

— Оно самое, — кивнул Бык.

— А что, звучит неплохо, — оценил Зыков.

— Может, и мне написать книгу? — включилась в разговор Регина. — Так и я могу: наркопритоны, обдолбанные торчки, вялотекущий мордобой, хмельные слезы, слюнявые поцелуи, бандитские стрелки, секс в подворотнях…

— А глаголы что, в расход пустили? — опрокинув в горло стакан красного вина, сурово осведомилась замдиректора Зоя Козлодемьянская. Когда-то она была школьной учительницей, и любые, не вписывающиеся в школьную программу новации чисто рефлекторно вызывали в темпераментной Зоиной душе волну праведного гнева; — Где, я вас, спрашиваю, глаголы, которыми, в натуре, положено жечь сердца людей? Новое слово решили сказать в литературе? Толстого переплюнуть, Льва Николаича? Так вот что я вам заявляю: типун вам всем на ваш могучий, правдивый и свободный русский язык.

— Чем, ты говоришь, жгут сердца людей? — уточнил далекий от литературы сторож Хрум. — Каким там еще, к едрене фене, глаголом? Дровами жечь надо или углем. На худой конец, бензином.

На несколько секунд в подсобке воцарилась гробовая тишина, после чего стены содрогнулись от дружного хохота.

Вьется в тесной печурке Лазо[5]

— На поленьях глаза, как слеза… — проникновенно запел лоточник Дубыч.

— Это метафора, — пояснил Бычков.

— Че? — изумленно вылупился на него сторож.

— Да ниче, суп харчо, — отмахнулся от Хрума Глеб. — А я тему для книги могу подсказать. Взаимопроникновение религиозной и криминальной мафий. Мне эту идею Психоз подкинул.

— Да, ты же сегодня ездил к Психозу! — встрепенулась Лариса Сушко. — О чем он с тобой говорил? Чувствуя на себе всеобщее внимание, Бык приосанился. Он намеренно не упоминал о похищении челюсти. Сотрудники были слишком потрясены россказнями Тараса, и его новость неизбежно померкла бы в сравнении с историей о покойнике, упрямо преследующем Пашу Зюзина. Однако теперь Тарас спал, страсти улеглись, и кража в храме способна была привлечь к себе должное внимание.

— Из перелыгинской церкви похитили челюсть святого великомученика Евфимия Многострадального, — весомо произнес Глеб. — Психоз хочет ее разыскать.

В подсобке снова воцарилось молчание. Народ пытался переварить столь пикантную сплетню.

— Упала лошадь, Сломала челюсть, Какая гадость, Какая прелесть, — заразившись вирусом литературного творчества, обратился к поэзии грузчик Гляделкин.

— Ну, ты даешь! — восхитился Дубыч. — Сам, что ли, сочинил? Да ты, брат, прям Пушкин, в натуре.

Порозовев от комплимента, начинающий поэт смущенно потупился.

— Какую челюсть? — уточнила на всякий случай Зоя Козлодемьянская. — Вставную, что ли?

— Скажешь тоже — вставную! — возмутился Бычков. — Самую настоящую — с костью и зубами. Реликвия это, понимаешь? Святые мощи великомученика Евфимия Многострадального; Крутая, говорят, вещица. Охраняет от нашествия гусениц и помогает в страсти пьянства и запоя.