Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Все в ужасе разбегаются. Неожиданно появляется Пьеро, он медлен­но идет через всю сцену, простирая руки к Смерти, и по мере его приближения ее черты начинают оживать – и вот на фоне зари стоит у окна Коломбина. Пьеро подходит, хочет коснуться ее руки – как вдруг между ними просовывается голова Автора, который хочет соединить руки Коломбины и Пьеро. Внезапно декорации взвиваются и улетают вверх, маски разбегаются, на пустой сцене беспомощно лежит Пьеро. Жалобно и мечтательно Пьеро произносит свой моно­лог: «Ах, как светла та, что ушла / (Звенящий товарищ ее увел). / У пала она (из картона была). / А я над ней смеяться пришел. / <...> И вот стою я, бледен лицом, / Но вам надо мной смеяться грешно. / Что делать! Она упала ничком... / Мне очень грустно. А вам смешно?»

Двенадцать – Поэма (1918)

Действие происходит в революционном Петрограде зимой 1917/18 г. Петроград, однако, выступает и как конкретный город, и как средо­точие Вселенной, место космических катаклизмов.

Первая из двенадцати глав поэмы описывает холодные, заснежен­ные улицы Петрограда, терзаемого войнами и революциями. Люди пробираются по скользким дорожкам, рассматривая лозунги, кляня большевиков. На стихийных митингах кто-то – «должно быть, писа­тель – вития» – говорит о проданной России. Среди прохожих – «невеселый товарищ поп», буржуй, барыня в каракуле, запуганные старухи. Доносятся обрывочные крики с каких-то соседних собраний. Темнеет, ветер усиливается. Состояние – поэта? кого-то из прохожих? – описывается как «злоба», «грустная злоба», «черная злоба, святая злоба».

Вторая глава: по ночному городу идет отряд из двенадцати чело­век. Холод сопровождается ощущением полной свободы; люди готовы на все, чтобы защитить мир новый от старого – «пальнем-ка пулей в Святую Русь – в кондовую, в избяную, в толстозадую». По дороге бойцы обсуждают своего приятеля – Ваньку, сошедшегося с «бога­той» девкой Катькой, ругают его «буржуем»: вместо того чтобы защи­щать революцию, Ванька проводит время в кабаках.

Глава третья – лихая песня, исполняемая, очевидно, отрядом из двенадцати. Песня о том, как после войны, в рваных пальтишках и с австрийскими ружьями, «ребята» служат в Красной гвардии. Послед­ний куплет песни – обещание мирового пожара, в котором сгинут все «буржуи». Благословение на пожар испрашивается, однако, у Бога.

Четвертая глава описывает того самого Ваньку: с Катькой на лиха­че они несутся по Петрограду. Красивый солдат обнимает свою по­другу, что-то говорит ей; та, довольная, весело смеется.

Следующая глава – слова Ваньки, обращенные к Катьке. Он на­поминает ей ее прошлое – проститутки, перешедшей от офицеров и юнкеров к солдатам. Разгульная жизнь Катьки отразилась на ее кра­сивом теле – шрамами и царапинами от ножевых ударов покинутых любовников. В довольно грубых выражениях («Аль, не вспомнила, хо­лера?») солдат напоминает гулящей барышне об убийстве какого-то офицера, к которому та явно имела отношение. Теперь солдат требу­ет своего – «попляши!», «поблуди!», «спать с собою положи!», «со­греши!»

Шестая глава: лихач, везущий любовников, сталкивается с отрядом двенадцати. Вооруженные люди нападают на сани, стреляют по сидя­щим там, грозя Ваньке расправой за присвоение «чужой девочки». Лихач извозчик, однако, вывозит Ваньку из-под выстрелов; Катька с простреленной головой остается лежать на снегу.

Отряд из двенадцати человек идет дальше, столь же бодро, как перед стычкой с извозчиком, «революцьонным шагом». Лишь убий­ца – Петруха – грустит по Катьке, бывшей когда-то его любовни­цей. Товарищи осуждают его – «не такое нынче время, чтобы нянчиться с тобой». Петруха, действительно повеселевший, готов идти дальше. Настроение в отряде самое боевое: «Запирайте етажи, нынче будут грабежи. Отмыкайте погреба – гуляет нынче голытьба!»

Восьмая глава – путаные мысли Петрухи, сильно печалящегося о застреленной подруге; он молится за упокоение души ее; тоску свою он собирается разогнать новыми убийствами – «ты лети, буржуй, воробышком! Выпью кровушку за зазнобушку, за чернобровушку...».

Глава девятая – романс, посвященный гибели старого мира. Вместо городового на перекрестке стоит мерзнущий буржуй, за ним – очень хорошо сочетающийся с этой сгорбленной фигурой – паршивый пес.

Двенадцать идут дальше – сквозь вьюжную ночь. Петька помина­ет Господа, удивляясь силе пурги. Товарищи пеняют ему за бессозна­тельность, напоминают, что Петька уже замаран Катькиной кровью, – это значит, что от Бога помощи не будет.

Так, «без имени святого», двенадцать человек под красным флагом твердо идут дальше, готовые в любой момент ответить врагу на удар. Их шествие становится вечным – «и вьюга пылит им в очи дни и ночи напролет...».

Глава двенадцатая, последняя. За отрядом увязывается шелудивый пес – старый мир. Бойцы грозят ему штыками, пытаясь отогнать от себя. Впереди, во тьме, они видят кого-то; пытаясь разобраться, люди начинают стрелять. Фигура тем не менее не исчезает, она упрямо идет впереди. «Так идут державным шагом – позади – голодный пес, впереди – с кровавым флагом <...> Исус Христос».

Андрей Белый 1880-1934

Петербург – Роман (1913)

Аполлон Аполлонович Аблеухов сенатор весьма почтенного рода: он имеет своим предком Адама. Впрочем, если говорить о временах не столь отдаленных, то во времена царствования Анны Иоанновны киркиз-кайсацкий мирза Аб-Лай поступил на русскую службу, был на­зван в крещении Андрей и получил прозвище ухов. Доводился он прапрадедом Аполлону Аполлоновичу.

Аполлон Аполлонович готовится ехать в Учреждение, он главой был Учреждения и оттуда циркуляры отправлял по всей России. Цир­кулярами он управлял.

Аполлон Аполлонович уже встал, обтерся одеколоном, записал в «Дневнике» – который издан будет после его смерти – в голову пришедшую мысль. Он откушал кофию, осведомился о сыне и, узнав, что сын его Николай Аполлонович еще не вставал, – поморщился. Каждое утро сенатор расспрашивал о сыне и каждое утро морщился. Разобрал корреспонденцию и в сторону отложил, не распечатав, при­шедшее из Испании письмо от жены своей Анны Петровны. Два с половиною года назад супруги расстались, уехала Анна Петровна с итальянским певцом.

Молодцеватый, в черном цилиндре, в сером пальто, на ходу натя­гивая черную перчатку, сбегает Аполлон Аполлонович с крыльца и са­дится в карету.

Карета полетела на Невский. Полетела в зеленоватом тумане вдоль в бесконечность устремившегося проспекта, мимо кубов домов со строгой нумерацией, мимо циркулирующей публики, от которой на­дежно огражден был Аполлон Аполлонович четырьмя перпендикуляр­ными стенками. Сенатор не любил открытых пространств, не мог выносить зигзагообразных линий. Ему нравилась геометрическая пра­вильность кубов, параллелепипедов, пирамид, ясность прямых, распланированность петербургских проспектов. Встающие в тумане острова, в которые вонзались стрелы проспектов, вызывали у него страх. Житель островов, разночинный, фабричный люд, обитатели хаоса, считал сенатор, угрожают Петербургу.

Из огромного серого дома на семнадцатой линии Васильевского острова, спустившись по черной, усеянной огуречными корками лест­нице, выходит незнакомец с черными усиками. В руках узелок, кото­рый он бережно держит. Через Николаевский мост идет в потоке людей – синих теней в сумраке серого утра – тень незнакомца в Петербург. Петербург он давно ненавидел.

На перекрестке остановилась карета... Вдруг. Испуганно поднял руки в перчатках Аполлон Аполлонович, как бы стараясь защитить себя, откинулся в глубину кареты, ударился о стенку цилиндром, об­нажил голый череп с огромными оттопыренными ушами. Пламенею­щий, уставленный на него взгляд вплотную с каретой шедшего разночинца пронзил его.

Пролетела карета. Незнакомец же дальше был увлечен потоком людским.

Протекала по Невскому пара за парой, слов обрывки складыва­лись в фразы, заплеталась невская сплетня: «Собираются...», «Бро­сить...», «В кого же...», «В Абл...». Провокация загуляла по Невскому, провокацией обернулись слова в незнакомце, провокация была в нем самом. «Смотрите, какая смелость, Неуловимый», – услышал незна­комец у себя за спиной.

29
{"b":"29698","o":1}