– Хотел бы я знать, каким был… ваш отец.

– О! Лучший из отцов, разумеется. Но вас же, наверное, интересует другая сторона его жизни? Ее я тоже знаю в основном по рассказам. Мое воспитание, знаете ли, было довольно односторонним.

– Ну, мое воспитание можно считать совсем скудным: я не только не ходил сам на абордаж, но даже не умею отличить шкив от шкота.

Бесс опять рассмеялась. Мальчишка был совсем не таким надутым, как большинство пассажиров галеона.

– Однако расскажите мне еще, – продолжал тем временем юный кавалер. – Откуда вы так знаете испанский? Мой английский гораздо хуже.

– Меня научил отец. Он всегда повторял, что язык вероятного противника следует знать, – невинным тоном сообщила Бесс, хлопая глазками. Диего поперхнулся.

– Э-э-э… Кстати, о вашем отце. Кажется, несмотря на преимущества малых судов, столь вдохновенно воспетых вами, сам он плавал на огромном военном галеоне?

– Нет-нет, на фрегате, – большая разница. Кстати, он захватил его всего с двадцатью людьми. А прежде фрегат принадлежал дону Диего д'Эспиноса-и-Вальдес.

– Я слышал об этом, – произнес Диего странным тоном. – Видите ли, моя матушка в молодости была помолвлена с доном Эстебаном, сыном дона Диего. Потом в результате некоторых… э… обстоятельств эта семья впала в немилость и помолвка расстроилась. Вы, случайно, не знаете дона Эстебана?

– Нет, откуда же? А почему вы спросили?

– Дело в том… Странная случайность: дон Эстебан – помощник капитана этого галеона. Он ведь вырос на корабле и, главное, хорошо знает наши воды. Далеко он не пошел, но его ценят как хорошего штурмана.

– Действительно, странная случайность. А… Вы хорошо его знаете?

– Я знаю его по рассказам. Кстати, я догадываюсь, о чем вы подумали.

– Да?

– У помощника капитана должен быть список пассажиров.

Дон Эстебан д'Эспиноса-и-Вальдес аккуратно внес в журнал координаты галеона и число пройденных миль и, вздохнув, приписал: «Сегодня капитан был пьян». Дон Эстебан знал, что, когда они выйдут за пределы Карибского моря и попадут в зону устойчивых ветров, плавание на какое-то время станет совсем монотонным и эта запись будет появляться в журнале все чаще. Вздохнув еще раз, дон Эстебан отложил перо. Для него это значило, что ему и второму помощнику придется делить вахты капитана между собой и к собственным утомительным заботам добавится застарелое недосыпание, а к концу пути он окажется вымотан до предела. Однако жаловаться бесполезно: у капитана есть родственники в Торговой палате в Севилье и на любые свинства там скорее всего закроют глаза. Сам же дон Эстебан, пожаловавшись, неминуемо привлечет к себе недоброжелательное внимание и неизвестно еще, чем это для него обернется. Ему тридцать пять, и он достиг потолка своей карьеры, а ведь он способен на большее, и, если бы судьба не была столь неблагосклонна к его семье, он мог бы… Дон Эстебан снова вздохнул. Труднее всего было запрещать себе бесплодные сожаления. В конце концов, его собственное положение, столь раздражавшее его, для многих других было недосягаемой мечтой. Да и, черт побери, какого дьявола ему еще надо? Он любит море – пожалуй, он больше ничего не любит так сильно, – и он любит и умеет водить корабли; так моря здесь – хоть залейся, а он – правая рука Господа на этом галеоне, особенно, когда капитана побеждает его обычный недуг, заставляющий его по нескольку дней не покидать своей каюты. Итак – он имеет все, что хочет от жизни, а хотеть большего – значит, гневить Бога.

Однако дон Эстебан прекрасно знал, что лукавит. Несмотря на привычный самоконтроль, которым он так гордился, чувствовал он себя скверно. Тщательно поддерживаемое душевное равновесие готово было разлететься на куски. А все дело было в двух фамилиях, которые он обнаружил в списке пассажиров.

Де Сааведра – фамилия обширная. Интересно, имеет ли отношение мальчишка к… Может быть, и нет. Хотя у нее были братья и он может быть ее племянником. Теоретически он может даже быть ее родным младшим братом, хотя… Вздор. Какое ему дело. Маленькая девочка с огромными черными глазами не стала его женой, и дон Эстебан запретил себе вспоминать о ней.

А вот другая фамилия… Никаких сомнений. Еще пять лет назад он не удержался бы от мести. Мысль о том, что девчонке всего семнадцать и что она не имеет никакого отношения к событиям более чем двадцатилетней давности, не удержала бы его. В конце концов, разве сам он не был еще младше, когда на его семью обрушилась череда ужасных несчастий? И разве девчонка не носит ненавистную фамилию? И разве не справедливо было бы отомстить тому, кто был виновником и причиной этих несчастий, даже если месть эта заденет его лишь косвенно? Да, именно так он и рассуждал бы еще пять лет назад.

Однако за эти пять лет дон Эстебан перешагнул тридцатилетний рубеж. Если мужчине суждено поумнеть, к тридцати годам это, как правило, уже происходит. Дон Эстебан считал себя поумневшим, иными словами, он стал фаталистом. Судьба сводит людей и разводит, и спорить с ней – значит, накликать новые беды. Если судьбе угодно дразнить его – что ж, он будет терпелив. Если же судьбе будет угодно покарать этого нечестивца – она это сделает без его, дона Эстебана, участия. Ну… – дон Эстебан поколебался – в крайнем случае он ее немного подтолкнет.

Бесс не могла ничего знать о настроениях дона Эстебана, но это-то и выводило ее из себя. Поглядывая на него время от времени, она ни разу не уловила ответного взгляда. Если он и знал о ней – он явно предпочитал о ней не думать. А, может, он ждет удобного случая? Но – удобного для чего? С ума сойдешь. Испанцы. Культивируют невозмутимые физиономии. Мы, англичане, более открытый народ. Известна же история про одного благородного дона, который отчитал за оторванную пуговицу своего дворецкого, ворвавшегося в спальню хозяина с воплем: «Сеньор, наводнение! Гвадалквивир вышел из берегов!» Об англичанах никогда не расскажут ничего подобного.

Красивое лицо. Вид уверенный и надменный, костюм безукоризненный. Может, ему и нет до нее никакого дела. А в самом деле, какое ему до нее дело? Когда погиб его отец, ее еще и в помине не было. Говорят, он смертельно ненавидел папу. Говорят даже, было за что. Но это было давно. Сохранил ли он эту ненависть, и если сохранил, то может ли и к ней питать недобрые чувства? Как знать. Ничего не поймешь по этой растреклятой испанской роже.

Проклятый дон расхаживает по палубе, дает указания рулевому, опять ходит. Смотрит в подзорную трубу. Господи, что он там может увидеть? Опять ходит. Проклятый дон.

Ну и ладно, я тоже так могу. Praemonitus praemunitus[8]. Вот так. Взад-вперед. А смотреть на него нечего. Если ветер продержится, скоро будем в Гаване. Там таких пруд пруди.

Надлежит признать, что благородные доны не расхаживали по Гаване в промысловых количествах. Во всяком случае, в портовой части города. Преобладали носильщики-мулаты, торговцы, оборванцы, негры, матросы вполне пиратского вида и ярко одетые женщины всех оттенков кожи. «Дон Хуан» должен был простоять здесь дней пять – или даже больше – в ожидании конвоя, и поэтому часть пассажиров сошла на берег и устроилась в гостинице.

Бесс сошла также. Пробираясь сквозь толпу, она заметила дона Эстебана, который беседовал с двумя весьма темного вида личностями. Поскольку Бесс твердо решила не смотреть на проклятого дона, она не оглянулась, вот почему она не увидела, что проклятый дон не только смотрит ей вслед, но и показывает на нее своим собеседникам.

Что же касается молодого дона Диего, то у него было письмо к дядюшке – точнее, к дяде его матери, следовательно, двоюродному дедушке, дону Иларио де Сааведра, который некогда занимал важный пост на Эспаньоле, а теперь жил в загородном имении на Кубе. Городской дом у него тоже был, так что, как видите, это был весьма богатый родственник. Впрочем, у него, помимо внучатого племянника Диего, были родные племянники и племянницы, а также хорошенькая дочка.