Солнце вышло из-за северных облаков. Его низкие лучи падали, как в ясный осенний день сразу после дождя: вверху – темное небо, но все вокруг ярко блестит. Шерсть у этих тварей была густая и гладкая. Один поднес ей миску, а другой сунул в нее рыло и вытащил… что-то зеленое и скользкое. Держал он это очень бережно, кончиком длинной пасти. Повернулся и протянул это Джоанне.

Джоанна съежилась, отстраняясь:

– Нет!

Тварь остановилась. Секунду Джоанне казалось, что зверь собирается повторить ее вопль. Но он только бросил взятый кусок обратно в миску. Первый зверь поставил миску на скамейку рядом с Джоанной. Секунду он смотрел на нее снизу вверх, затем отпустил край миски, который держал зубами. Мелькнул ряд остро отточенных игольчатых зубов.

Джоанна смотрела в миску, и в ней боролись отвращение и голод. Наконец она вытащила руку из-под одеяла и сунула ее в миску. Вокруг нее задергались головы, и между двумя сторонами лодки опять понеслись булькающие замечания.

Пальцы сомкнулись вокруг чего-то мягкого и холодного. Джоанна вытащила это на свет. Тело было серо-зеленым, бока блестели на солнце. Парни в той лодке оторвали ему ножки и отрубили голову. То, что осталось, было не больше трех сантиметров в длину. Выглядело это как филе моллюска. Когда-то Джоанна такое любила, но то было вареным. Когда эта штука дернулась в руке, Джоанна чуть ее не выронила.

Она поднесла кусок ближе ко рту и тронула языком. Соленое. На Страуме, если съесть сырого моллюска, почти наверняка заболеешь. Как же быть здесь, совсем одной, без родителей, без локальной сети связи? Подступили слезы. Джоанна сказала плохое слово, сунула зеленую штуку в рот и попробовала прожевать. Мягкий вкус с текстурой нутряного жира и слегка зернистой. Джоанна подавилась, выплюнула кусок… и попробовала съесть другой. Всего ей удалось пропихнуть в себя штуки две. Может быть, так и лучше. Теперь подождать и посмотреть, сильно ли ее вырвет.

Она легла снова и увидела несколько пар смотрящих на нее глаз. Снова забулькал разговор двух корпусов лодки. Потом один из четверки скользнул к ней, неся кожаный мех с затычкой. Фляга.

Эта тварь была больше других. Предводитель? Он придвинулся к Джоанне вплотную, приблизив горловину фляги к ее губам. Этот большой казался хитрее остальных и приближался к ней осторожнее. Глаза Джоанны скользнули вдоль боков его куртки. Ниже ее края шерсть зверя на заду была почти белая… и ее прорезал глубокий шрам в виде буквы «У».

Это тот, который убил отца!

Бросок Джоанны был неожиданным для нее самой, быть может, поэтому он так хорошо удался. Бросившись мимо фляги, она обхватила шею зверя свободной рукой, перекатилась на него, прижав тварь к днищу. Сам по себе он был меньше ее и не настолько сильным, чтобы сбросить ее с себя. Когти его скребли по одеялу, но почему-то Джоанну не ранили. Она навалилась всем весом зверю на хребет, вцепилась руками в то место, где сходились горло и челюсть, и стала вбивать голову зверя в дерево.

Тут же на нее навалились остальные, рыла отталкивали ее снизу, челюсти тянули за рукав. Ряды игольчатых зубов пробили ткань. Тела их гудели звуком из ее бреда, который пронизывал все тело и громыхал в костях.

Они оторвали ее руку от горла врага и стали выкручивать; Джоанна ощутила, как рвет изнутри мышцы наконечник стрелы. Но еще одну вещь Джоанна могла сделать: она оттолкнулась ногами, упершись головой в основание челюсти зверя, и вбила его голову в борт. Тела вокруг нее дернулись, и она шлепнулась на спину. Теперь она ощущала только боль. Ее не могли сдвинуть с места ни страх, ни ярость.

Но какая-то часть ее сознания все еще следила за этой четверкой. Она сделала им больно. Сделала им больно. Сделала больно им всем. Остальные трое шатались, как пьяные, издавая свистящие звуки, которые на этот раз, кажется, исходят изо рта. Тот, со шрамом на заду, лежал на боку, подергиваясь. Она пробила ему на голове рану в форме звезды. Кровь стекала у него по глазам, как красные слезы.

Шли минуты. Свистки прекратились. Четыре твари сбились в груду, и послышалось знакомое шипение. У Джоанны снова пошла кровь из раны на груди.

Они смотрели друг на друга, потом Джоанна улыбнулась врагам. Они уязвимы. Уязвимы для нее, Джоанны. Ей стало лучше, чем за все время с момента приземления.

До начала движения Свежевателя самым знаменитым городом-государством к западу от Ледяных Клыков был город Резчиков. Основатель его насчитывал уже шестьсот лет. В те дни на севере жизнь была тяжелее, снег даже в долинах лежал почти весь год. Резчик начинал один – одинокая стая в маленькой хижине у края глубоко врезавшейся в материк бухты. Стая была столько же охотником и мыслителем, сколько художником. Жилья не было на сотни миль вокруг. Из хижины резчика вышло только с десяток его ранних статуй, но они породили начало его славы. И существовали до сих пор. Возле Длинных Озер был город, названный по имени одного из музеев Резчика.

Со славой появились и ученики. Вместо одной хижины появилось десять, рассыпанных вдоль фиорда Резчика. Прошло столетие-другое, и Резчик медленно, но изменился. Он боялся этой перемены, ощущения, что душа его ускользает от него. Он старался сохранить себя – как почти всякий в той или иной степени. В худшем случае стая впадает в извращение, может стать лишенной души. Для Резчика сам поиск этот был изменением. Он изучал, насколько каждый элемент соответствует душе. Изучал щенков и их воспитание и прикидывал, что может дать новый элемент. Он научился формировать душу, тренируя ее элементы.

Конечно, почти все это было не ново. Это было в основе почти всех религий, и каждый город имел своих советников по любви и знатоков-селекционеров. Подобные знания, верные или ошибочные, важны в любой культуре. Что сделал Резчик – это взглянул на все это в целом свежим глазом, без традиционных перекосов. Он осторожно экспериментировал на себе и на других художниках колонии. Следил за результатами, используя их для постановки новых экспериментов. И руководствовался тем, что видел, а не тем, во что хотелось бы ему верить.

По любым стандартам его века все, что он делал, было ересью, или извращением, или просто сумасшествием. В ранние годы короля Резчика ненавидели так же, как через три столетия – Свежевателя. Но дальний север все еще страдает каждый год от суровой зимы. Нации юга не могли с легкостью посылать армии так далеко. Однажды попробовали и были разбиты наголову. А Резчик мудро не пытался обратить в свою веру юг – по крайней мере прямо. Но поселок его рос и рос, а слава его из-за статуй и мебели меркла перед прочими аспектами его репутации. Постаревший сердцем приходил в этот город и выходил не просто моложе, но умнее и счастливее. Город излучал идеи: машины для плетения, редукторы и ветряные мельницы, организация заводов. В этом месте родилось что-то новое. И это не были изобретения. Это был народ, рождению которого помог, как повитуха, Резчик, и созданное им мировоззрение.

Викрэкшрам и Джакерамафан прибыли в город Резчика под вечер. Почти весь день шел дождь, но сейчас облака развеялись, и яркая голубизна неба радовала глаз после долгой череды пасмурных дней.

Владения Резчика Страннику казались раем. Он устал от бесстайной и дикой местности. И устал волноваться за чужака.

Последние несколько миль за ними насторожено плыли катамараны. Они были вооружены, а Странник и Описатель появились с очень подозрительной стороны. Но они были только вдвоем и явно не опасны. Глашатаи затрубили, передавая их рассказ. Когда они прибыли в гавань, они уже были героями – две стаи, укравшие неоценимое сокровище у орды северных негодяев. Они обошли волнолом, которого не было, когда Странник был тут последний раз, и привязались к причалу.

Пирс был забит солдатами и фургонами. Горожане усыпали всю дорогу до самых городских стен. Это настолько было близко к своре, насколько это может быть, если сохранять место для ясной мысли. Описатель выпрыгнул из лодки и гордо прошелся с явным удовольствием под приветственные клики с холмов.