— А не можешь ли ты... немножко поговорить со мной на сандхи? — неуверенно попросил он.
— Да, конечно. — Она улыбнулась, прижимаясь лицом к его плечу. — Хотя я... не слишком хорошо это делаю...
— Ничего. Хотя акцент у тебя ужасный! — Он тихо засмеялся.
— Как и у тебя!
Он положил голову ей на плечо, и она стала растирать ему спину медленными спокойными движениями; потом услышала, как он вздохнул. Постепенно его руки ослабели, он разжал объятия, дыхание его стало ритмичным. Мун посмотрела ему в лицо: он уснул с улыбкой на устах. Она бережно уложила его голову поудобнее, подняла с пола его ноги, укутала его одеялами. Потом нежно поцеловала в губы и пошла к своему тюфяку, валявшемуся на полу.
— Починил, а? Ну, повезло тебе, легавенький! — Бладуэд подняла с полу дистанциометр, который Гундалину и Мун чинили всю ночь. Она не скрывала облегчения, однако Гундалину почему-то послышалась в ее словах угроза, и он сразу нахмурился. — Эй, сивилла, ты зачем это сделала?
Белые с серым птицы вольно вспорхнули с плеч Мун; парочка старлов нырнула под лежанку при звуках пронзительного голоса Бладуэд.
— Хотелось дать им немножко свободы. — Мун сказала это слишком торжественно.
— Так они ж удерут! Я ведь потому их в клетках и держу... Они б давно уже разбежались, глупые твари, если б я клетки не запирала.
— Никуда они не денутся. — Мун протянула ладонь с насыпанными на нее крошками. Птицы тут же уселись прямо ей на руку, толкаясь из-за тесноты. Она погладила их по волнистым перышкам. — Посмотри. Вот и все, что им на самом деле нужно. А в клетке они никогда ручными не станут; ни за что не станут, раз ты боишься даже дверцу открыть.
Бладуэд подошла к ней поближе; птицы сразу же снова взлетели. Мун пересыпала крошки на ладонь разбойнице, но рука той вдруг сжалась в кулак, и она швырнула крошки на пол.
— В задницу все это! Мне такого не надо. Расскажи-ка лучше какую-нибудь историю, легавый. — Она направилась к Гундалину и уселась рядом с ним на лежанку. — О Старой Империи, например. Ну, давай, рассказывай!
Гундалину демонстративно отодвинулся от нее.
— Я больше никаких историй не знаю. Ты их и так уже все наизусть выучила.
— Все равно расскажи! — Она потрясла его за плечо. — Почитай тогда снова эту книжку. Почитай для нее — она ведь тоже сивилла...
Мун оторвала взгляд от птичек, которые собирали крошки у ее ног, и посмотрела на Гундалину и Бладуэд.
— Садись-ка, сивилла, — повелительным тоном велела ей Бладуэд. — Тебе должно понравиться. Там говорится о самой первой сивилле на свете и еще — про конец Старой Империи. И еще про космических пиратов, про искусственные планеты, про разных невиданных зверей и про ужасно мощное оружие... — ну всякое такое! — Она сложила пальцы пистолетиком и прицелилась в Мун. Потом засмеялась.
— Правда? — Мун села, вопросительно глядя на Гундалину. — Они что же, действительно знали про первую сивиллу?
Он только плечами пожал.
— Он говорил, что все это правда! — Бладуэд была чрезвычайно возбуждена и говорила очень громко. — Ну, давай, легавый. Прочитай тот кусок, где она спасает своего возлюбленного от пиратов.
— Но это же он ее спас! — Гундалину даже закашлялся от отвращения.
— Слушай, ты бы лучше читал, а? — Бладуэд низко наклонилась и заглянула под кушетку; оттуда, лязгая зубами, выскочили рассерженные потревоженные старлы. Она отыскала там растрепанную книжку и сунула ее Гундалину. — И еще в конце — там, где она думает, что он умирает, а он — что это она умерла... это так грустно! — Она как-то кровожадно ухмыльнулась.
— Бладуэд, хочешь я расскажу тебе одну историю? — вдруг спросила Мун, испытывая какую-то смутную надежду, и села на свой тюфяк, скрестив ноги. Старлы тут же подошли к ней, распугав птиц, и улеглись, положив свои пятнистые мордочки ей на колени. — Обо мне... и моем возлюбленном, о технократах и контрабандистах. И о Карбункуле. — И ты выслушаешь меня и все поймешь. Она чувствовала, что ее охватывает какое-то волшебное вдохновение, и принялась рассказывать о своей жизни взахлеб, забыв обо всем, все время видя перед собой лишь лицо Спаркса, смеющегося, освещенного солнцем... Она слышала его музыку, плывущую над морем, ощущала его жгучие поцелуи... и боль расставания... Порой она словно из сердца куски выдирала, но не утаила ничего...
(Ты хочешь сказать, что не представляла даже, что тебе потребуется пять лет, чтобы слетать на Харему и обратно? Ну и глупая же ты была!) (Я учусь.) ... ни о тех людях, которые пытались помочь ей; ни о той цене, которую они за это заплатили.
— И тогда на груди человека в черном я заметила ту медаль... и он убивал меров... Медаль была Спаркса... И этот человек был Спаркс, я наконец нашла его... — Она потупилась, прижав ладони к заалевшимся щекам, — сейчас она помнила только его поцелуи, его ласки...
— Ты хочешь сказать... он — Звездный Бык? — прошептала Бладуэд в ужасе. — Господи, ну и дерьмо! Твой возлюбленный убивал меров... и ты... неужели ты все еще любишь его?
Мун молча кивнула; губы ее дрожали. Черт бы побрал все, что я делаю! Она затаила дыхание, стараясь совладать с собой, пытаясь понять, что же происходит с ней в действительности и какова реакция на ее рассказ со стороны Бладуэд.
Бладуэд украдкой вытерла слезы и почесала в затылке; ее коротко остриженные волосы стояли дыбом, как солома.
— Ох нет... это нечестно! Теперь он непременно умрет и даже никогда ничего не узнает!
— О чем ты?
— О Смене Времен Года, — пояснил за нее Гундалину. — Последний Фестиваль, конец Зимы... конец правления Снежной королевы... и Звездного Быка. Они утонут вместе. — Он посмотрел на Мун с невыразимым сочувствием. — Это конец их мира.
Мун резко выпрямилась, не вставая с колен, столкнула старлов, разом нарушив все чары, с помощью которых держала в таком напряжении и Бладуэд, и Гундалину.
— О, Хозяйка! Ведь и времени-то совсем не осталось! Бладуэд, ты должна, должна отпустить нас! Мне необходимо его найти, мне необходимо попасть в Карбункул до начала Фестиваля!
Бладуэд встала. Лицо ее тут же окаменело.
— Я ничего никому не должна! Ты все это просто выдумала, надеялась, что я тебя отпущу. Нет уж, никуда я тебя не отпущу!
