Но почему этот пятисотлетний форт выглядит как новый?
Ворманн кивнул водителю и свернул карту. За рулем был сержант Остер — единственный сержант в их подразделении, заодно выполняющий и обязанности командирского шофера. Остер взмахнул высунутой из окна левой рукой, и все четыре автомобиля снова двинулись в путь. Но едва поворот кончился, дорога стала расширяться и вскоре вывела их на центральную площадь маленькой деревеньки, расположенной к югу от замка.
Остановив машины на середине площади, Ворманн подумал, что это поселение следовало бы именовать как-нибудь по-другому, настолько сильно оно отличалось от привычной глазу немецкой деревни. На крохотном пятачке ровной земли ютилось не больше десятка хижин с обмазанными глиной стенами и ненадежными соломенными крышами, причем все постройки были одноэтажными, за исключением единственного добротного дома у самой околицы. Он стоял слегка на отшибе и имел какую-то вывеску. Ворманн не читал по-румынски, но догадался, что это какая-нибудь гостиница или трактир.
Но он никак не мог понять, зачем здесь нужна гостиница. Неужели кто-нибудь приезжает сюда?
Почти сразу за заборами крайних домов дорога обрывалась у невысокого земляного вала. Отсюда начинался деревянный настил двухсотфутового моста через ров, представляющего собой единственную связь замка с внешним миром. Иначе добраться до крепости было невозможно, разве что вскарабкавшись по отвесным стенам или поднявшись по веревке, перекинутой со стены через ров с почти вертикальными гладкими стенами.
Натренированный глаз капитана сразу же оценил стратегическую важность заставы. Во-первых, это прекрасный наблюдательный пункт. Из башни откроется великолепный вид на весь перевал, а со стен замка каких-нибудь пятьдесят солдат смогут легко удерживать на расстоянии целый батальон русских. Конечно, русским и в голову не придет сунуться в эти дикие горы, но кто он такой, чтобы оспаривать мнение берлинского руководства?
Однако в то же самое время Ворманн оценивал замок и с другой стороны. Это был взгляд художника, ценителя пейзажей. Что лучше — использовать акварель или попытаться маслом передать эту задумчивость и величие? Пожалуй, стоит испробовать и то и другое, и тогда уж сделать окончательный выбор. Для этого у него будет много свободного времени...
— Ну, сержант, — спросил он, едва машины остановились у начала моста, — что вы думаете о своем новом доме?
— Почти ничего.
— Привыкайте к нему. Возможно, остаток военных дней вам придется провести именно здесь.
— Так точно, господин капитан.
Заметив, что Остер отвечает на редкость сухо, Ворманн внимательно посмотрел на него. Сержант был худощавым темноволосым мужчиной, почти вдвое моложе Ворманна.
— До конца войны осталось недолго, сержант. Когда мы выезжали сюда, как раз передали, что уже сдалась Югославия.
— Господин капитан, вы должны были сразу же сказать нам об этом, это подняло бы наш дух!
— А неужели вы до такой степени приуныли?
— Никак нет, но мы все хотели бы оказаться сейчас в Греции...
— Но там ведь нет ничего, кроме крепких напитков, жареного мяса и весьма странных танцев. Вам наверняка не понравилось бы.
— Я имею в виду — чтобы сражаться там, господин капитан.
— Ах, вот почему!..
Ворманн заметил, что его чувство юмора в последнее время все сильнее окрашивается мрачным едким сарказмом. Черта, надо сказать, незавидная для немецкого офицера, а тем более — для немца, который так и не стал нацистом. Но это было его единственной защитой от полного разочарования в жизни и своей собственной военной карьере. Сержант же Остер еще слишком мало прослужил вместе с ним и пока многого не понимал. Но со временем, конечно, и он догадается обо всем...
— Боюсь, что пока вы туда доберетесь, все сражения уже закончатся. Я, например, ожидаю победы прямо на этой неделе.
— И все равно мы считаем, что там послужили бы фюреру гораздо лучше, чем в этих горах.
— Не забывайте, что именно по воле вашего фюрера мы сюда и попали. — Он с удовольствием отметил, что Остер пропустил слово «вашего».
— Но зачем, господин капитан? Какова наша цель? Ворманн повторил заученный текст:
— Командование сухопутных войск рассматривает перевал Дину как важный рубеж обороны на возможном направлении удара из русских степей в сторону нефтяного комплекса в Плоешти. Если отношения между рейхом и Россией ухудшатся, то русские могут внезапно атаковать эти заводы. А без производимого там горючего мобильность вермахта будет значительно снижена.
Остер слушал очень внимательно, хотя слышал все это уже много раз и сам пересказывал примерно то же самое солдатам. Но Ворманн знал, что сержант так и не поверил ему до конца. Однако он не обвинял его. Любой мало-мальски толковый солдат начал бы на его месте задавать вопросы. А Остер служил в армии уже достаточно долго, чтобы понять, насколько все это странно — отправить закаленного в боях офицера во главе двух взводов без второго офицера в глухое горное место, да еще к союзникам. С этой работой справился бы и самый завалящий лейтенант.
— Но ведь у русских хватает и своей нефти. К тому же у нас с ними подписан договор...
— Ну конечно! Как я про это забыл! Договор... Сейчас ведь никто не нарушает договоров...
— Не хотите же вы сказать, что Сталин способен предать фюрера?
Ворманн еле сдержался, чтобы не ответить ему: «Если, конечно, ваш фюрер не предаст его первым». Но Остер все равно ничего не понял бы. Как и многие его сверстники, он уже с детства привык отождествлять интересы немецкого народа с волей Адольфа Гитлера. И со временем стал просто одержим нацистской идеей. Гитлер буквально околдовал его. Ворманн же был слишком стар для такой безрассудной страсти. В прошлом месяце ему исполнился сорок один год. Он хорошо помнил, как Гитлер пробился из пивных баров в канцлерство, а потом почти в боги. Но он никогда не любил его.
Конечно, следовало признать, что Гитлер объединил нацию и открыл ей путь к потерянному самоуважению. И за это ни один верный немец не станет винить его. Но Ворманн никогда не доверял этому австрийцу, окружившему себя южанами — баварцами. Ни один уроженец Пруссии не стал бы всерьез иметь дело с этими горластыми выскочками. В них всегда было что-то мерзкое. И то, что Ворманн видел у Познани, наглядно доказывало всю эту мерзость.
