Чувствуя себя совершенно потерянным и опустошенным, он встал на ноги, бросил один, последний, взгляд, потом влез на дуб и спрыгнул с другой стороны стены. Подобрал лопату, швырнул ее в фургон и поехал. А по Дороге начал сыпать проклятиями. Он вопил, что не верит в Бога, допустившего это, он проклинал медицину, бессильную против этого, он клялся отомстить Саре, или, вернее, женщине, присвоившей имя подлинной Сары. Но надо всем этим поднималась волна отвращения к самому себе, ко всему, чем он был, ко всему, что он сделал в жизни, особенно к тому, что он сделал сегодняшней ночью. Отвращение к самому себе — оно изливалось из него, клубилось, окутывало его, пока не заполнило всю машину, и он почувствовал, что вот-вот захлебнется в нем.

Каким-то образом ему удавалось управлять автомобилем. Раньше вечером он сходил в банк и закрыл счета. У него оказалась несколько сотен наличными, и все. Было бы больше, если бы он пристроил родительскую недвижимость, но у него не дошли руки завершить дело.

На несколько сотен далеко не уедешь, но это его не заботило. Собственно говоря, и душа не лежала к бегству. Он предпочел бы явиться в ближайший полицейский участок и покончить с этим. Но они захотят знать, где Дэнни. И будут допытываться, пока он не скажет. А когда он наконец расколется и расскажет, они выкопают тело Дэнни, и его примется кромсать следующая компания врачей.

Билл не может этого допустить. Цель нынешнего ночного кошмара — упокоить Дэнни, принести ему мир.

И представать перед судом за убийство Биллу не хочется. Слишком много народу, невинных людей пострадает от этого — священничество в целом, «Общество Иисуса» в частности. Это нечестно. Он всю ответственность взял на себя. Лучше исчезнуть. Если его не поймают, то и не узнают, что Дэнни мертв. Если он не попадет под суд и не будет мелькать каждый день в газетах, шум скоро уляжется. Люди забудут о нем и о том, что он сделал.

Один только Билл никогда не забудет.

Он подумал, не направиться ли к Ист-Ривер, закрыть дверцы фургона, открыть окна на пару дюймов и разогнаться с набережной. Кто знает, когда его найдут?

Но его могут найти слишком скоро. Его могут даже спасти. А тогда придется пройти через суд.

Нет, лучше всего двигаться дальше.

Так что он ехал и ехал, час за часом. Снегу мало-помалу набиралось, пока он пробирался через жилые кварталы Куинса, избегая района, где жили Ломы, избегая района, где находился Святой Франциск. Сейчас его уже ищет полиция, и два эти места, конечно, взяты под наблюдение.

Близился рассвет, он был уже где-то на западном рубеже графства Нассо, когда заметил, что горючее на исходе. Нашел открытую заправку и залил бензин на колонке самообслуживания. Выпил у стойки чашку кофе, прихватил намазанный маслом батон. Расплачиваясь за все с клерком, бросил взгляд на портативный телевизор за стойкой и чуть не уронил чашку. На экране было его лицо. Клерк обратил внимание на его реакцию и тоже посмотрел на экран.

— Ужас, правда — нельзя доверить ребенка священнику! — пропел он писклявым говорком уроженца восточных штатов. — Это значит, вообще никому нельзя доверять.

Билл напрягся, готовясь бежать, уверенный, что служащий заметил сходство. Но, должно быть, экран был слишком маленький, а Билл на снимке был чисто выбрит, неплохо упитан и на несколько лет моложе, так что клерк не провел никаких параллелей. Билл пожал плечами и отвернулся, уставившись в ценник на бензин и еду.

И тогда зазвонил телефон. Длинным звонком, который звенел и звенел. Клерк бросил сдачу в дрожащую руку Билла и посмотрел на аппарат.

— Что такое? — сказал он.

Билл тоже смотрел на телефон. Этот звонок! Он обернулся, обвел глазами пустое помещение, потом глянул в окна на заснеженные предрассветные улицы. Вокруг никого. Он вновь перевел взгляд на телефон, а служащий снял трубку.

Как это может быть?

Билл смутно расслышал знакомый испуганный голосок.

Услышал, как клерк переспрашивает:

— Что? Что ты сказал? Но я не твой отец, малыш. По слушай...

Никто не знает, что он здесь, никто не преследовал его — этого не может быть!

Если только... если только тот, кто звонит, обладает не только человеческими возможностями.

Но кто? Кто или что терзает его, издевается над ним, преследуя мольбой Дэнни о помощи?

Еще одно доказательство, что жизнь его стала игрушкой чего-то предельно злого и нечеловеческого.

С колотящимся, как паровой молот, сердцем, Билл поспешил к дверям. Прочь отсюда — под снег, в спокойный нормальный фургон и снова на улицы.

Он понимал, что, если хочет остаться на свободе, надо убраться из города, из штата, из северо-восточной части страны. Но для этого придется проехать через Манхэттен.

Нет — можно перебраться через мост Верразано, пересечь Стейтон-Айленд и улизнуть в Нью-Джерси.

И он взял курс на юг к Белт-Парквей.

Звонок переключили на Ренни звонил иностранец, голос с акцентом, но вполне внятный.

— Господин детектив, сэр, я кажется, видел священника, которого вы ищете.

Ренни схватил карандаш.

— Где и когда?

— В магазине, где я работаю, на Флорал-парк, не более часа назад.

— Часа? Боже, чего вы так долго ждали?

— Я не знал, что это он, пока не пришел домой и не увидел его на экране телевизора. Не совсем похож, но мне кажется, это был он.

Опознание не назовешь положительным, однако это пока все, что есть.

— Он был один?

— Да, один. Ребенка с ним не было, по крайней мере, я не заметил.

— Вы не видели, какую он вел машину?

— Не помню.

— Вы не посмотрели?

— Может, и посмотрел, но я был так расстроен телефонным звонком, что...

Ренни вдруг вскочил на ноги.

— Телефонным звонком? Что за звонок?

Человек описал точно тот же звонок, какой Ренни слышал в больнице, тот же самый звонок, тот же самый испуганный детский голос — все точно.

Это дело рук Райана? И что за история с этими телефонными звонками? Их сам Райан устраивает, чтобы запутать дело? Или тут замешан еще кто-то?

Час от часу дело становится совсем сумасшедшим.

Лонг-Айленд... Райан ведь вырос на Лонг-Айленде? В Монро-Виллидж, или как там его? Может, туда он и направляется. Держит путь домой.