– Чего ж не вышла? – хмыкнула дочь.

– Много будешь знать, скоро состаришься. Пошли, Буська!

Что было у Гордиенко, я помню очень смутно. Когда мы с Венькой уже глубокой ночью вышли на улицу и сели в машину, он сказал:

– Согласись, я все-таки гений.

– Почему?

– Потому что выбрал тебя.

– Вень, а что это было?

Он внимательно на меня посмотрел:

– Это был успех. Явный и определенный. Сама, что ли, не поняла?

– Нет, я была все время как в тумане.

– Не придуривайся!

– Честное слово, Венечка, я даже ничего не помню.

– Интересно, а ты запомнила, что завтра должна начать с ним репетировать?

– Завтра? Репетировать? – искренне удивилась я. У меня есть странное свойство – иногда, если очень волнуюсь, я потом почти ничего не помню. Такое со мной уже не раз бывало.

– Буська, возьми себя в руки. Завтра в десять ты должна приехать к нему.

– В десять вечера?

– Утра!

– Но я же работаю.

– Завтра суббота!

– Ой, правда! С ума сойти! Венька, это что же выходит, я поеду на заграничные гастроли?

– Выходит, так!

– Опупеть!

– Ты уже опупела! Вот что, сейчас я поднимусь к тебе, ты дашь мне заграничный паспорт и две фотки на визу.

– Я не знаю, есть ли у меня, я завтра снимусь… И вообще, что ты сделаешь с паспортом в субботу?

– Тогда придется еще раз к тебе тащиться, а у меня со временем зарез. Ладно, черт с тобой. Кстати, вот тебе анкеты, заполнишь и в воскресенье где-нибудь пересечемся.

Он вытащил из валявшейся на заднем сиденье папки два листочка и сунул мне в руки:

– Держи. И хватит трястись. Все уже позади.

– То есть как это – позади? Все еще только начинается.

– Ерунда. Главный экзамен ты сдала на пятерку. Знаешь, какой Гордиенко строгий? А тут просто поплыл. Кстати, я думаю, не только от твоего вокала. Мне так показалось.

– То есть?

– Ну приглянулась ты ему!

– Не выдумывай!

– Да чего ты пугаешься? Тебе ничего не грозит. Он прекрасный муж, отец и дедушка. Но некоторая влюбленность на сцене не помешает. К тому же, если пустить слух…

– Что? Какой еще слух?

– О вашем романе с Юрашей. Знаешь, как побежит израильская публика смотреть на тебя?

– Я тебя убью! И никуда не поеду.

– Ну если убьешь, то и вправду никуда не поедешь, так что не советую!

– Дело в том, что мне, скорее всего, не дадут отпуск!

– То есть как?

– А вот так! У нас все спланировано, расписано, и неожиданно отпуск могут дать только в каком-то крайнем случае.

– Не волнуйся, это не проблема.

– Что?

– Придумать крайний случай! Чепуха!

– Я не умею.

– Черт с тобой, возьму это на себя.

И в понедельник он явился ко мне на работу. Наши все вытаращили глаза, а он уединился с Инной Геннадьевной – и через двадцать минут отпуск был подписан. Причем с завтрашнего дня. А отъезд, вернее, отлет был назначен на следующую неделю. Совершенно ошарашенная, я пошла его проводить к выходу:

– Что ты ей наплел?

– Какая разница?

– Что значит – какая разница? Я должна хотя бы знать, что ты наврал, чтобы не попасть в неловкое положение.

– Не попадешь! За это я ручаюсь. Она обещала быть предельно деликатной. Ну все, я помчался, времени нет!

Вот так я избавилась от гнетущего ощущения, что надоела сама себе. Мне было некогда. Я репетировала с Гордиенко, и это было фантастически интересно. Сюжет одноактной пьески заключался в том, что неудачливая певичка из провинции приезжает в Москву, является к пожилому продюсеру и начинает повсюду преследовать его своим пением, пока наконец он не влюбляется в нее. Весьма милый водевильчик, не более того. К тому же содранный с какого-то бродвейского мюзикла, ужатый до одноактной пьески и перенесенный на российскую почву. Роль у Гордиенко главная, и играет он ее, насколько я могу понять, блистательно. Моя же роль сводится к музыкальным иллюстрациям его рассказа. Вся пьеса занимает сорок минут.

– Бронечка, детка, вы можете петь что хотите, это несущественно. Главное – не бояться публики. А маночек в вас есть. Зритель от вас будет тащиться, – успокаивал он меня. – И пожалуйста, постарайтесь сохранить тот испуг, который у вас есть, зафиксируйте его, это поможет…

– Нет, Юрочка, – вмешалась его жена, педагог в театральном училище, – не надо ничего фиксировать. Насколько я понимаю, Броня не собирается менять профессию, и ее испуга вполне хватит на ваши гастроли. Обнаглеть она просто не успеет.

– Ох, не скажи, – вздохнул Юрий Митрофанович. – Иной раз люди наглеют моментально.

– Ну, по-моему, это не тот случай.

Они говорили так, будто меня с ними не было.

Но Нина Ивановна все-таки обратилась ко мне:

– Броня, я не ошибаюсь на ваш счет?

– Нет, мне бы только набраться наглости, чтобы выйти на сцену и рот открыть.

– Ну это, конечно, важно, но Юра вам поможет. Не знаю, как насчет театральной карьеры, но диск я бы на вашем месте записала. Вы чудесно поете.

Слышать такое было приятно до ужаса, но мне все казалось, что они это говорят, чтобы подбодрить меня, чтобы я от страха не сорвала гастроли.

До отъезда оставалось три дня, а я, занятая репетициями и поисками подходящего репертуара, еще не уладила и половины дел. По дороге домой от Гордиенко я решила, что прежде всего поговорю с Полькой. Ничего от нее скрывать не стану, а вот отцу, которому надеюсь ее подкинуть, правду говорить нельзя, поэтому мне необходимо заручиться ее поддержкой. К счастью, она была дома.

– Полина, поди сюда!

– Мам, подожди, я досмотрю…

– Долго еще?

– Десять минут!

Она с упоением смотрела бесконечный сериал «Бедная Настя».

– Ма, чего? – явилась она на кухню, где я готовила обед на завтра.

– Полина, у меня к тебе разговор.

– Воспитывать будешь? – обреченно вздохнула она.

– Нет. Все гораздо интереснее.

И я рассказала о предстоящей авантюре. У нее загорелись глаза.

– Мам, ты не врешь?

– Мне бы и в голову не пришло такое врать.

– Супер!

– Что?

– Все! Ох, Веня молоток! А ты почему мне раньше не говорила?

– Потому что была уверена, что Гордиенко меня забракует. Кстати, собака у него умерла.

– Ой, как жалко! – огорчилась Полька, но тут же глаза ее снова засияли. – Мам, а мне нельзя с тобой поехать?

– Нереально!

– Почему?

– По целому ряду причин, начиная с того, что у меня там свободной минутки не будет.

– Но ты же вроде сказала, что неделю будешь отдыхать! А я бы, пока ты работаешь, о тебе заботилась, супчик варила диетический.

– В гостинице?

– А чего? Плитку можно взять!

– Прекрати, Полька. Я умираю со страху, а ты с глупостями.

– Ладно, я понимаю, у меня шансов нет.

– Вот и умница.

– Значит, ты меня оставишь тут одну?

– Нет, на это время переберешься к деду.

– Кайф! А он в курсе?

– В том-то и дело, что нет. И я хочу, чтобы это была наша с тобой тайна.

– Супер! Да, дед небось лапти сплел бы, если б узнал.

– Лапти? Какие лапти? – опешила я.

– Ну ма, это ж значит коньки отбросить. Или сыграть жмура.

– Господи помилуй, где ты этого кошмара набралась?

– В гимназии, мамочка, – опустив благонравно глазки, сказала она сладеньким голоском. – Ладно, мам, это все фигня, ты мне лучше скажи, ты под своим именем позориться будешь?

– Ты уверена, что я провалюсь?

– Нет, наоборот, просто у меня такая манера выражаться.

– Конечно, я возьму псевдоним.

– А какой?

– Еще не придумала.

– Надо что-то такое броское, чтобы как взрыв!

– Там и без меня хватает взрывов.

– Ой, а я и забыла, что там война! Мам, а ты не боишься?

– Сейчас я боюсь только выхода на сцену. Все остальное мне кажется не так страшно.

– Ничего, не бойся, мамочка, у тебя получится! Ой, а Женя в курсе?

– Нет, – тяжело вздохнула я.

– Ему тоже врать будем?