Молодая женщина открыла дверцу помятого «фольксвагена». Оглушительный треск нарушил ночную тишину, и облако синеватого дыма окутало машину.

Глушитель «фольксвагена» был явно не в порядке, а может быть, и не только глушитель. Малко закашлялся. Машина дернулась, мотор несколько раз чихнул и заглох.

Моника отчаянно жала на газ, но безрезультатно. Наконец она вышла из машины, со злостью хлопнув дверцей, и принялась ходить вокруг, словно желая усилием воли стронуть ее с места. Малко подошел к ней.

— Тяжелый случай, — сказал он.

Молодая женщина развела руками с комическим отчаянием.

— Рано или поздно это должно было случиться! У меня нет десяти миллионов солей на новую машину. Ладно, поймаю такси, а завтра утром вызову механика.

— Я могу вас подвезти.

— Нет, нет, мне еще надо в аэропорт, передать пакет, а потом домой — это на другом конце города, за кольцевой дорогой. У черта на куличках!

— Вечеринка у Фелипе кончилась, — настаивал Малко. — Давайте я вас отвезу, по дороге поболтаем.

Моника Перес снова села в свой «фольксваген», исторгла из мотора последний судорожный вздох и, смирившись, открыла дверцу «тойоты» Малко.

— Мне так неудобно... Вы хоть знаете дорогу в аэропорт?

— Вы мне покажете.

Уже в шестой раз все тот же чумазый мальчишка стучал в стекло машины и, размахивая перед носом Малко своими щетками, умолял разрешить почистить его ботинки. Между тем, было около полуночи.

Малко оставил включенным кондиционер: в аэропорту стояла удушающая жара. Градусов на десять выше, чем в Сан-Исидро. В дверях аэровокзала появилась белоснежная фигурка Моники Перес. Она подбежала к машине и со вздохом облегчения опустилась на сиденье.

— Все в порядке. Удалось передать конверт одному пассажиру «Лан-Чиле».

— Почему такие сложности?

Она закурила и устало улыбнулась.

— Рейсы «Аэро-Перу» в Нью-Йорк отменены. Наш единственный ДС-10 слишком старый, производит много шума и не соответствует международным нормам. А денег на новый у Перу нет. Ну, ничего, скоро все изменится...

— Каким образом?

Малко выехал на авеню Элмер Фаусетт. Угрюмые дома смотрели пустыми окнами. В темноте не было видно даже линялых флагов, вывешенных к приезду папы.

— Народ сметет прогнившее правительство! — с жаром воскликнула Моника. — Это будет настоящая революция. Страну разлагают империалисты, олигархия, продажные генералы...

Веселенькая перспектива для генерала Пепе Сан-Мартина...

Когда они добрались до авеню Арекипа, Малко уже знал все о политических убеждениях Моники — немного анархистка, сочувствующая сендеровцам, настроенная против американцев, с небольшим гошистским уклоном. Разговорившись, молодая женщина не могла остановиться. Малко положил руку на ее круглое, крепкое колено.

— Я просто умираю от жажды. Как насчет писко? Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали побольше о «Сендеро Луминосо» — это тема моего будущего исследования.

Последняя фраза явно заинтересовала Монику Перес.

— Ладно, — решилась она, — я знаю неплохой бар рядом с вашим отелем, «Таверна». Там изумительные гитаристы. Только ненадолго.

Когда они вошли, в баре было не больше дюжины человек. Трое гитаристов выводили тягучую испанскую мелодию.

Музыканты приветствовали Монику улыбками, как старую знакомую. Малко заказал два писко. Они устроились за маленьким столиком рядом со стойкой. Приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга — гитаристы надрывались вовсю.

— Есть ли возможность познакомиться с кем-нибудь из «Сендеро Луминосо»? — спросил Малко. — Я слышал, что они в глубоком подполье.

Моника одним глотком выпила половину своего писко. От возлияний и возбуждения глаза ее так разгорелись, что Малко стало не по себе.

— Они скрываются от врагов, — сказала она, — но поддерживают связь с теми, кому доверяют.

— Вы их знаете?

— Немного.

— А вам они доверяют?

— Я никогда их не предам! — с горячностью заявила Моника.

Гитаристы подошли к их столику, и молодая женщина принялась подпевать им. Это была грустная песня о черных бархатных глазах и большой Любви. Убаюканный монотонной мелодией и слащавыми словами Хулио Иглесиаса местного значения, Малко терпеливо ждал. Девушка за стойкой бара то и дело наполняла рюмку Моники, которой мало-помалу овладевало романтическое настроение.

Малко украдкой взглянул на светящийся циферблат «Сейко» — половина третьего ночи. Голова была тяжелой. Они сидели уже больше часа, перебор гитарных струн становился все жалобнее. Головка Моники склонилась к нему на плечо; она больше не курила, только слушала музыку с блаженной улыбкой на лице. О том, чтобы расспрашивать ее о «Сендеро Луминосо», не могло быть и речи. Он наклонился к ней как раз в тот миг, когда она повернула голову, и их губы соприкоснулись.

Вместо того, чтобы отстраниться, она приоткрыла свой пухлый рот и прильнула к Малко липким от писко поцелуем, зажмурившись с видом сытой кошечки. Гитаристы подбодрили обнимающуюся парочку высоким вибрирующим аккордом. Моника вдруг оживилась и, сцепив руки у него на затылке, впилась в его губы так крепко, что он едва не задохнулся. Тело ее стало мягким и податливым, сквозь тонкий девственно-белый батист блузки проступили острые соски. Юбка задралась до самых бедер, но молодая женщина, казалось, даже не замечала этого.

Трое музыкантов уже убирали свои гитары. Малко поднялся. Моника безропотно последовала за ним, слегка пошатываясь, глядя перед собой невидящим взглядом. Свежий воздух немного привел ее в себя. Томно прижавшись к Малко, она зевнула.

— Спать хочется...

Повиснув на нем, она добралась до «тойоты» и со вздохом рухнула на сиденье.

— Куда вас отвезти? — спросил Малко.

Ответом ему был истерический смешок.

— А черт его знает! Прямо... пересечь кольцевую дорогу, а потом... третий пово...

Моника икнула и уронила голову на плечо Малко. Больше ему ничего не удалось от нее добиться. Похоже, доставить ее домой будет непросто. К счастью, его отель был в двух шагах. Он решительно вышел из машины и выволок свою спутницу. Она открыла глаза и вздохнула, как Спящая Красавица:

— Приехали?..

Объяснять что-либо было бесполезно. Поддерживая ее за талию, Малко вошел в холл «Эль Кондадо». Портье с понимающей улыбкой вручил ему ключ. В лифте Моника вновь обрела вкус к жизни и, приникнув к его губам, продолжила прерванный в баре поцелуй, отрываясь на миг, чтобы пробормотать какие-то непристойности по-испански, из которых Малко понял лишь то, что она давно не занималась любовью. Властно прижимающееся к нему тело без слов говорило о том же. Девственно-белый, как для первого причастия, наряд придавал объятию особую пикантность. Увы, едва оказавшись в его номере, Моника рухнула на кровать, как мертвая — писко сделало свое дело.

Впрочем, Малко чувствовал себя не лучше. Чтобы приободриться, он достал из бара бутылку «Перье» и налил себе рюмку. Затем осторожно снял с Моники юбку и блузку, белый лифчик и крошечные кружевные трусики, обнажив великолепные изгибы бронзового тела. Моника даже не шевельнулась. Он тоже разделся и лег рядом с ней. Палец его пробежался по смуглой спине и круглым ягодицам, не вызвав никакого отклика. Разочарованный, он отвернулся и провалился в сон.

Проснулся он от ощущения сладостного ожога внизу живота. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что, во-первых, он пребывает в состоянии, какого устыдился бы и шимпанзе, а во-вторых, причиной тому — упругое бедро Моники, которым она, повернувшись во сне, прижалась к нему.

Она спала, лежа на животе, и, казалось, даже не чувствовала его напрягшейся плоти. Малко бросило в жар; он колебался перед выбором между холодным душем и поведением, недостойным порядочного мужчины. Движение молодой женщины едва не решило дело: Моника перекатилась набок, и его вожделение оказалось как раз между се ног.