Однако и хозяйка Бракенсома оказалась бессильна. На третьи сутки крики Анны сменились бессильными стонами, больше походившими на глухой рык израненного животного. И, когда леди Баклю, вся в слезах, спустилась в большой зал и сказала Майсгрейву, что остается уповать лишь на Бога, барона вдруг стала бить мелкая дрожь. Он вспомнил, как в этой комнате несколько лет назад умерла его первая жена, Мод, также промучившись трое суток, и его охватило тупое отчаяние. Поэтому он вовсе не удивился, когда к нему с поклоном приблизился отец Мартин и предложил свою помощь.
Как утопающий хватается за соломинку, Филип ухватился за это предложение. Все, что угодно, лишь бы оставался шанс! А потом, уже под утро, когда, так и не смежив ни на минуту век, он пребывал в каком-то горестном оцепенении, его вывел из забытья захлебывающийся детский плач. Филип остался сидеть, не в силах поверить в свершившееся чудо, пока по ступеням к нему не спустилась счастливая и бесконечно усталая Молли, протягивая туго запеленутый сверток.
– Взгляните, мой господин, какого красивого сына подарила вам ваша супруга!
И, помолчав, добавила:
– И не забудьте поставить свечку Пречистой за то, что она привела в Нейуорт отца Мартина. Он буквально выдавил младенца из баронессы. Когда малыш не закричал и мы все решили, что он задохнулся в утробе, именно отец Мартин вернул его к жизни.
– А как Анна?
Филип почти не слышал, что она говорила, и едва взглянул на сына. Молли сказала, что баронесса уснула, едва все кончилось, а затем посоветовала поспать и самому барону. Но он почему-то прошел в детскую, где спала маленькая Кэтрин, и стал глядеть на девочку, упершись виском в резное изголовье ее кроватки, пока необоримый сон не охватил и его.
Впрочем, сон этот был недолог, так как Кэтрин, едва пробудившись, стала карабкаться на отца, и он, очнувшись, сообщил ей о появлении братца и на руках отнес к кормилице.
Анна спала, и Майсгрейв пожелал видеть ее спасителя. Однако ему доложили, что едва рассвело, как отец Мартин покинул Нейуорт и направился вдоль долины на юг. Только теперь Филип вспомнил, как поражен был монах, впервые увидев Анну. Вспомнил он и другое, что прежде ускользнуло от него, – монах оговорился, сказав, что попробует помочь принцессе!
«Он узнал ее! – размышлял Майсгрейв. – Теперь все выйдет наружу. Тайны больше не существует. Нет, он не должен живым покинуть Нейуорт!»
Лишь много позже Анна с ужасом узнала, какова была благодарность ее мужа человеку, который спас жизни ее и Дэвида. Она спала, когда Филип, оседлав Кумира, нагнал в низинах Ридсдейла отца Мартина и обратился к нему со словами, что как ему ни горько это, но он вынужден убить святого отца.
Темные глаза монаха странно блеснули, он взглянул на меч на бедре Майсгрейва.
– А если я присягну, что никто ничего не узнает?
Оба понимали, о чем идет речь.
– Мне очень жаль, но я поклялся, что никто из тех, кто опознает принцессу Уэльскую, не уйдет живым из этих мест.
Майсгрейв медленно обнажил меч, однако, прежде чем он успел среагировать, монах сбил его с лошади сильнейшим ударом дубины. Гроза Чевиотских гор, соратник короля Эдуарда, барахтался в болотной жиже, а отец Мартин стоял над ним, приставив к его горлу его же собственный меч, потерянный при падении.
– Напав на слугу Божьего, вы совершили святотатство. К тому же вы нарушили и долг человеческой благодарности. И я не совершу греха, прикончив вас сейчас.
Но он не убил Филипа, а вогнал меч в кочку и отправился ловить отбежавшего в сторону Кумира. Когда он вернулся, барон стоял, оттирая грязь, а его меч по-прежнему торчал из мха.
– Но вот вопрос, могущественный барон, – усмехнулся монах. – Отчего вы не исполнили свою клятву, воткнув меч мне в спину?
Лицо Майсгрейва потемнело от прихлынувшей крови. Он не ответил, а через мгновение вдруг рассмеялся и спросил, сколько святому отцу лет.
– Тридцать восемь, милостью Божией, – отвечал тот, несколько обескураженный.
Рыцарь кивнул.
– Я на семь лет моложе вас, а вы свалили меня так, как не удавалось никому из моих врагов. Так кто же вы, святой отец, – монах, лекарь или воин?
– Я немало бродил по свету, и жизнь многому научила меня.
– Аминь. Но у вас уже седые виски, отец Мартин, а вы все еще собираете милостыню во славу святого Доминика. Не пора ли обрести пристанище? Я предлагаю честную сделку – раз вы прибыли в Нейуорт и невольно узнали нашу тайну, так и оставайтесь здесь навсегда. Наш приходский священник умер, и вы не хуже него справитесь с его обязанностями. Будьте замковым капелланом, а я, когда поеду в Йорк, попрошу епископа, чтобы он закрепил за вами здешний приход.
Назад они возвращались вместе. Монах восседал на крупе Кумира позади барона. По дороге он поведал Майсгрейву, что короткое время служил в лечебнице при соборе в Кентербери и там видел принцессу Уэльскую. Как-то ей стало дурно в больнице, и он велел подать ей отвара из мяты.
Так в Нейуорте появился капеллан, который оказался подлинной находкой для замка. Он служил мессы, посещал больных и помогал Анне вести хозяйство, составляя, как должно, бумаги и проверяя счета. И хотя, в отличие от Анны, он так и не избавился от южноанглийского выговора, скоро в долине Ридсдейла его стали считать своим, словно он тут и родился.
Именно он посоветовал баронессе заняться самым прибыльным делом в Англии – разведением овец. И хотя Филип сказал, что из этого ничего не выйдет, так как в Нортумберленде исстари заведено пасти на торфяных пустошах не овец, а крупный рогатый скот и лошадей, южане – Анна и отец Мартин, знавшие, какую прибыль дает шерсть тонкорунной овцы, ни за что не хотели сдаваться и в конце концов оказались правы.
Прибыль от их нововведений превзошла всякие ожидания, даже сам Майсгрейв загорелся этим делом, перестав искать добавочный доход для поместья в угоне скота у шотландских соседей и начав строже охранять собственные владения, где теперь на склонах и в долинах паслось это живое золото – породистые овцы…
За эти годы замок пережил не одну пограничную войну, не одну осаду. У них появились друзья в округе, которых они принимали в Нейуорте и навещали сами. Граф Нортумберленд благоволил Майсгрейвам. И когда теперь Анна оглядывала свой богатый покой, сравнивая его с прежним, она испытывала спокойное удовлетворение, мысленно благодаря Пречистую Деву за то, что ее судьба сложилась так, а не иначе, и что Провидение было к ней столь милостиво, несмотря на все перенесенные испытания.
Звон колоколов заставил ее вернуться к действительности. Звонили в церкви Святого Катберта, а значит, отец Мартин вернулся и будет служить мессу в долине. Она отпустила девушек, а сама замешкалась, складывая перья и запирая медные застежки на книге. Что ж, придется заняться записями после обеда. Хорошо, что капеллан здесь, он поможет ей составить списки необходимого.
При мысли об отце Мартине Анна подумала и о Молли. В последнее время ей стало казаться, что ее камеристка как-то чересчур печется о рослом священнике, да и поглядывает на него по-особому. Ох, эта Молли! Сначала нищий дворянин, а теперь вот еще и священник… Поистине загадочная женщина.
Анна встала, сладко потягиваясь, но тут же, почувствовав на себе чей-то взгляд, стремительно оглянулась. В проеме открытой двери стоял герцог Бэкингем. Он улыбнулся леди Майсгрейв, блеснув сахарно-белыми зубами, и, войдя, притворил за собой дверь.
В первое мгновение Анна растерялась и, досадуя на себя, залилась румянцем. Потом опомнилась и, подхватив платье, присела в плавном реверансе и оставалась так, пока Генри Стаффорд не приблизился и не взял ее руку, заставив выпрямиться.
– Я всегда любуюсь вашей грацией, баронесса. Можно решить, что вас учили делать реверанс в покоях Вестминстера.
Он осторожно прижал ее пальцы к губам, но задержал их дольше, чем это было позволительно. При этом он не сводил с Анны своих синих глаз.
Баронесса вскинула голову:
– Чем обязана вашей светлости? Вы уделяете мне столько внимания.
