– Нет, Снэфрид. Позволь забрать венец у тебя.
– Но он мне нравится!
Надев его на голову, она пристально разглядывала себя в зеркале. Ролло чувствовал, что Снэфрид украдкой наблюдает за ним. Неожиданно в нем поднялось раздражение. Однако, совладав с чувствами, он заговорил ровно:
– Снэфрид, этот венец принадлежит невесте Атли. Он был подарен ей в Бретани берсерком Гериком. Отправляясь в поход, я пообещал Атли и ей, что верну это украшение, чтобы Эмма надела его в день их свадьбы.
Если бы речь шла о ком-то другом, а не о рыжей пленнице, он и не подумал бы давать объяснения, а молча забрал бы драгоценность. И Ролло сердился, что вынужден оправдываться перед женой.
Но Снэфрид невозмутимо сняла венец и, отложив его в сторону, стала перебирать другие подарки. Она никак не выказала неудовольствия, и Ролло был благодарен ей за это. Он видел, как она взяла в руки тонкий кинжал с мерцающими в рукояти голубыми камнями.
– Это, надеюсь, я могу взять? Прекрасное оружие. Я дам ему имя Глер – «светящийся».
Снэфрид как будто забыла о венце. Но это было не так, потому что, не переставая любоваться кинжалом, она вдруг сказала:
– Ты, Рольв, слишком балуешь рыжую девку.
Ролло помрачнел.
– Она невеста Атли, а значит, почти наша родственница.
– Невеста… Не думаю, что когда-либо они выпьют свой брачный напиток. Она вьет из твоего брата веревки, и Атли никогда не осмелится настоять на своем.
– Зато я настою, – отставив чашу, резко проговорил Ролло, – этот союз очень выгоден для нас. Эмма – принцесса франков, и когда-нибудь я оглашу это. Атли же – мой наследник.
Снэфрид облегченно вздохнула.
– Что ж, если этот венец поможет поскорее состояться свадьбе, я буду рада. Ибо пока вами, братьями, крутит эта надменная дева…
– Атли чтит ее, – обронил викинг. – Он не хочет принуждать ее силой.
– Тогда пусть вмешается епископ Франкон. Пусть он напомнит им, что они живут в грехе – кажется, так это называется у христиан. Ибо эта девушка и твой брат проводят ночи на одном ложе невенчанными.
Наблюдая за Ролло в зеркале, она заметила, как при последних словах по лицу мужа скользнула тень. Он нахмурился и быстро встал, вытирая руки о скатерть. Затем поднял с ложа золотой венец, уложил его в сумку и приторочил ее к поясу. Снэфрид, опустившись на колени, опоясала мужа мечом.
– Я буду ждать тебя, мой Ру, как верная рабыня ждет господина.
Ролло улыбнулся.
– Я скоро пришлю за тобой. Как только все будет готово к пиру. Теперь проводи меня, жена.
Они шли по узкому коридору с низкими круглыми арками. Над каждой из них было изображено распятие – единственное напоминание о том, что прежде здесь была христианская обитель. Снэфрид оставила это изображение, заявив, что распятый Бог христиан похож на отца богов Одина, повешенного на Мировом ясене Иггдрасиль. Больше же ничего от старого здесь не осталось. Даже станки в ткацкой, где работали девушки-рабыни, Снэфрид велела установить вертикальные, а не горизонтальные, как принято у франков. Она с упрямой ненавистью истребляла все франкское, за исключением одежды, явно предпочитая норвежским передникам и головным покрывалам элегантные наряды франкских дам.
В монастырском дворике, окруженном выщербленными колоннами, Ролло вскочил на коня, которого ему подвел огромный угрюмый викинг с начавшей уже седеть гривой волос и бельмом на глазу. Это был Кривой Орм, телохранитель Снэфрид. Он был немой, но это не мешало ему прослыть великолепным воином и силачом, каких поискать. Снэфрид он был предан телом и душой.
Ролло выехал из монастырского двора там, где колоннада рухнула, образовав груды щебня, которые никто так и не удосужился убрать, и теперь они поросли жесткой травой. Дальше начинались хозяйственные постройки, и даже осенний ветер не мог развеять удушливый запах, исходивший от куч навоза, которые ворошили вилами рабы в кованых ошейниках. Ролло пришпорил своего великолепного вороного: ему вдруг нестерпимо захотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он едва дождался, пока стражники вытащат толстый дубовый брус из ворот. Ветер развевал полы его широкого светлого плаща. На Снэфрид, творившую вслед ему охраняющие путника руны, он так и не оглянулся.
Глаза финки были широко распахнуты, лицо словно окаменело. Когда Ролло скрылся из виду, она, медленно и тяжело ступая, прошла во внутренний двор. Здесь, у колоннады, ее догнала семенящей походкой крохотная старуха – лицо будто печеное яблоко, седые космы жалкими клочьями торчат из-под завязанного на затылке скандинавского покрывала.
– Да пребудет с тобой благоволение небесной Фригг[8], прекрасная Сванхвит, вельможнейшая нива гривен![9]
Снэфрид остановилась, глядя на старуху сверху вниз. Это была колдунья и пророчица, прибывшая из Норвегии много лет назад с первыми драккарами и помнившая еще походы викингов на Париж. Когда король франков Эд разбил на Монфоконе их войско, пророчица бежала и нашла пристанище в одной из пещер близ Ротомагуса. С недавних пор у них со Снэфрид появились общие странные дела, поэтому старуха часто наведывалась в усадьбу на холме.
– Ты нашла то, что мне нужно? – бесцветным голосом спросила женщина, пока старая ведьма осыпала поцелуями ее холеные руки.
– Хо! С самого утра дожидаюсь твоей милости, – зашамкала та беззубым ртом. – Сегодня у нищенки в селении родился младенец. Но достаточно ли у тебя яркого дождя ладоней[10], чтобы купить себе частицу юности?
– Бывало ли так, чтобы я не могла расплатиться, Тюра?
– Тогда я приведу ее с наступлением ночи.
И колдунья, как девчонка, заскакала вприпрыжку между колоннами в сторону ворот, захихикала, заскрипела, напевая и приплясывая. Люди невольно расступались, давая ей дорогу, одни творили за ее спиной знак, охраняющий от злых сил, другие крестились, зная, что супруга Ролло грешит колдовством и боясь даже ее взгляда, но эта старуха внушала им еще больший страх. Когда она посещала их госпожу, в стенах старого монастыря всегда происходило что-то ужасное.
– Орм, – негромко произнесла Снэфрид, и богатырь тут же оказался рядом. – Проследи, чтобы никто не входил во двор этой ночью. А старую Тюру, когда явится, проводи в крипту под башней. Тогда же позовешь и меня.
Она вернулась в свои покои. Осенний ветер по-прежнему влетал в открытое окно, колебля ковры с изображенными на них драконами. Казалось, драконы шевелятся, скалят пасти, извиваются в схватке, впиваясь в хвосты и гребни друг друга.
Снэфрид приблизилась к одному из ларей у стены, где были разложены драгоценности, привезенные Ролло. Какое-то время она смотрела на них и вдруг резким движением смела золото на пол, стала топтать ногами в шнурованных башмачках, рыча, словно дикий зверь. Если бы Ролло мог видеть ее сейчас, он не поверил бы, что это она – всегда ровная, тихая Снэфрид, с мягкими, плавными движениями и тягучим медовым голосом.
Новый порыв ветра ворвался в окно, стукнул открытым ставнем. Наконец она в изнеможении, тяжело дыша, с искаженным яростью лицом рухнула на ложе.
– Ненавижу!.. Ненавижу!.. – глухо рычала Снэфрид, впиваясь зубами в деревянное изголовье. – Да провалится рыжая в Хель[11] из копий и мечей, да покроет все ее тело короста, а нутро изъест проказа!..
Так она давала выход своей ярости, кляла ту, что вытесняла ее, Снэфрид, из сердца мужа… В отчаянии финка стала подвывать: она уже осознала, что все ее проклятия разбиваются о незримую стену, которой окружена рыжая невеста Атли. Брат Ролло явно догадывался, что Белая Ведьма желает его избраннице зла, и окружил Эмму верными людьми. Как Снэфрид ни пыталась найти подход к кому-нибудь из них, ничего не получалось. К тому же ей приходилось все время быть крайне осторожной и бдительной, чтобы Ролло ни о чем не проведал, ведь он тоже оберегал эту девушку и интересовался ею гораздо больше, чем хотел показать. Все это пугало Снэфрид. Давным-давно ей было видение, что, несмотря на все старания, другая женщина займет ее место рядом с Ролло. И она пристально изучала каждую деву, которую одаривал своим вниманием ее муж. Снэфрид не была наивной и понимала, что у такого мужчины, такого правителя всегда будет много женщин. Но кого бы ни приближал к себе Ролло, Снэфрид чувствовала, что ее места не занять никому. Красавица аббатиса, дочь одного из франкских воинов, улыбчивая толстушка рабыня, которых брал к себе на ложе ее муж, – все они сменяли друг друга, исправно рожая ему детей. Снэфрид же была и оставалась возлюбленной женой. Она уже начала было успокаиваться, когда, словно из небытия, возникла рыжая.
