– Кто такой этот Серебряный Плащ? – спросила Эмма епископа Франкона.
– Один из викингов, которые были с Роллоном, когда тот впервые прибыл в эти края. Он помог Ролло укрепиться в Нормандии. Но прошлой весной отправился снова в поход, ибо всегда был больше викингом, чем правителем. В сущности, он неплохой человек, по крайней мере, гораздо лучше многих других варваров – своих соотечественников, хотя и закоренелый язычник. Вести от него приходили редко, и, думаю, Ролло рад встрече. К тому же, говорят, Олаф побывал в Норвегии, а Ролло наверняка хочется услышать вести с родины.
Эмма хотела было еще порасспросить епископа, но наступило время вечерней молитвы, и Франкон поспешил выполнить свой долг, поэтому она отправилась на пристань.
Неожиданно Эмма увидела самого конунга. Ролло спускался с одного из драккаров. Ветер развевал его длинный светлый плащ, на разметавшихся волосах блестел простой серебряный обруч. Эмма не могла оторвать от него взгляда. Ее, как всегда, завораживали кошачья мягкость и грация движений Ролло, вдвойне удивительные при недюжинной силе и мощи. Эмма стояла достаточно близко, чтобы конунг мог заметить ее. Однако девушку сейчас же заслонил собой спрыгнувший с борта корабля на бревенчатую пристань викинг. Эмма машинально отметила, что на нем блестящий плащ из церковной парчи, на миг удивилась, но тотчас поняла, что это и есть тот самый герой, из-за которого и устроен весь этот шум. И уже в следующий момент она ахнула – а с ней и вся толпа: Серебряный Плащ, ступив одной ногой на самый край бревенчатого настила, покачнулся, отчаянно пытаясь удержать равновесие. Казалось, он вот-вот рухнет в воду. И хотя пристань была невысокой, если бы викинг упал, его могло придавить бортом покачивающегося судна. Однако Олафу, хоть и с трудом, но удалось сделать шаг вперед – и толпа перевела дыхание.
Стоявший рядом с Эммой охранник Бернард рассмеялся.
– Он сделал это, чтобы показать свою удаль. Тот, кто осмелился бы броситься к нему на помощь, стал бы всеобщим посмешищем. Олаф всегда был большим шутником.
Эмма видела, как Олаф шагнул к Ролло и тот, все еще смеясь, хлопнул его по плечу. Вокруг них сомкнулось кольцо воинов, приближенных Ролло, рабов, спешивших ошвартовать драккар. Все новые норманны сбегали по сходням. Начался дождь, и бревна причала стали скользкими.
– Пора возвращаться, Эмма, – позвал ее Бернард, – сейчас польет, как из дырявого меха. А на пир нас позовут.
Именно в этот момент Эмма перехватила взгляд Ролло.
Обнимая прибывшего друга, Ролло исчез в толпе. Люди стали постепенно расходиться, так как пошел дождь, и Эмме ничего не оставалось, как отправиться через мост на остров, где темнели стены аббатства.
В жилых помещениях Святого Мартина царила суматоха. Пронесся слух, что прибывшие викинги, едва ступив на землю Нормандии, уже начали подготовку к пиру.
– Для них что день, что ночь – все едино, – ворчала Сезинанда, развешивая перед камином плащ Эммы. – Эти варвары не ведают, что такое усталость. Бернард велел приготовить нарядную тунику и готов хоть сейчас отправиться во дворец. Говорят, Ролло уже послал Рагнара в башню за Снэфрид.
Эмма вдруг резко тряхнула головой.
– Вот что, Сезинанда, вели взбить мне перины. И пусть подогреют воду для купания и принесут чистую рубаху.
– Но, Птичка, ты – невеста Атли, за тобой могут прислать в любую минуту!
Эмма пожала плечами.
– Это еще не значит, что я должна куда-то идти.
Все это было чистой бравадой. На деле Эмма страстно желала, чтобы ее позвали, чтобы Ролло прислал за ней. Однако она специально много времени провела в лохани и еще дольше сушила волосы у камина. Никто за ней не явился, и Эмма решила, что сделала правильно. По крайней мере, челяди не о чем будет болтать впоследствии. И тем не менее она чувствовала себя задетой, едва ли не оскорбленной.
Забравшись в остывшую постель, она натянула до кончика носа роскошное меховое покрывало и подумала о Снэфрид Лебяжьебелой. Эта женщина, конечно, уже прибыла в Руан. Что ж, достойная пара язычников… Эмма раздраженно ворочалась с боку на бок, воображение рисовало ей картины, в которых Ролло сжимал в объятиях беловолосую финку…
Эмма вспомнила набег датчан, когда Атли вынужден был обратиться к Снэфрид за помощью. Все понимали, что ему не под силу отразить нападение, ведь именно по его вине датчане смогли достичь Руана и взять город в осаду. Эмма в те дни слышала немало грубых и непочтительных слов о брате конунга-правителя и видела, что Атли растерян. И тогда он решил обратиться к той, кого викинги величали валькирией и почитали как королеву, хотя за глаза и звали ведьмой. Явившись в Руан с войсками, она сражалась поистине геройски, и Эмма невольно восхищалась ею. Снэфрид добилась победы, обратила в бегство данов и отстояла владения своего мужа.
За этим последовала казнь пленных викингов. Кровожадность Снэфрид была непомерной, но Атли не смел противиться ей. Исполняя обязанности правителя в отсутствие конунга, он, облаченный в венец и мантию, занял место на галерее дворца и лишь согласно кивал в ответ на распоряжения супруги брата. Пленных было много, и Снэфрид назначила им страшное наказание, которое называлось «свиньей». Несчастным выкалывали глаза, вырывали языки, обрезали уши, затем рубили руки по локоть и ноги, прижигали раны и выбрасывали тела на дорогу за городскими воротами. Запах крови – теплый и тошнотворно сладковатый, с привкусом железа – отвратительным облаком поднимался над площадью перед дворцом. Палачи валились с ног от усталости, и викинги сами довершали их работу. Эмма пыталась уйти, мучимая тошнотой, но ее удерживал прибывший из Байе Ботто Белый, который помог Лебяжьебелой справиться с незваными гостями.
– Ты ведь собираешься стать одной из наших, Эмма, – твердил он. – Так пусть же люди Ролло не подумают, что ты жалеешь их врагов.
Затем он сообщил ей, что, когда покончат с простыми воинами, примутся казнить ярлов. Вместо позорного наказания «свиньей» Снэфрид согласилась предать их смерти, которую дети Одина зовут «кровавым орлом». И Эмма, близкая к обмороку, вынуждена была смотреть, как датских ярлов ставили лицом к столбу, связывали им руки, а затем, взрезав со спины подреберье, вырывали из раны легкие и сердце.
Прислушиваясь к хрипу и предсмертной икоте несчастных, Ботто ругался в усы:
– Сосунки, бабы в юбках! Воин только тогда является героем, когда демонстрирует презрение к смерти и умеет сдержать крик. Поделом! В другой раз будут знать, что в Нормандии им нечего ждать ни славы, ни золота…
Эмма пыталась внушить себе, что эти истекающие кровью люди всего лишь грубые варвары, алчные бродяги, сеющие смерть и ужас, и она должна ненавидеть их. И все же, когда визг очередной жертвы слился с пронзительным хохотом Снэфрид, она не выдержала:
– Святые угодники, окажите милосердие тем, кто доверился этому исчадию преисподней!
Ее восклицание донеслось и до ушей стоявшего неподалеку Рагнара. Эмме было безразлично, передадут ли ее слова супруге Ролло, однако она была крайне удивлена, когда на следующий день ее позвали на пир, устроенный в честь Лебяжьебелой.
Эмма сидела за одним из нижних столов, украдкой наблюдая за воинственной супругой конунга и невольно отводя глаза, когда замечала, что и та, в свою очередь, поглядывает в ее сторону. Норманны поднимали рога, осушая их во славу своей предводительницы. Эммой овладело вдруг странное чувство, которое подталкивало ее делать то, что могло бы отвлечь внимание пирующих от Лебяжьебелой: она пела, когда ее просили, была оживлена, шутила. Когда же Ботто провозгласил здравицу в ее честь и многие викинги шумно поддержали его, то девушка почувствовала, что ей удалось добиться своего.
Внезапно Ботто придвинулся к ней и, дыша в самое лицо, сипло зашептал:
– Девушка, прозванная Птичкой, ты могла бы превзойти Сванхвит!
– Что ты говоришь? Почему?
Она опомнилась – и испугалась своего вопроса. Острые глазки седоусого викинга из Байе лукаво поблескивали.
