Язычники-ярлы тоже иной раз сталкивались между собой, оспаривая новые владения. Однако власть Ролло в Нормандии была достаточно сильна, чтобы держать их в повиновении. К тому же в таких случаях он действовал довольно жестко, и виселицы у въезда в любое поселение никогда не пустовали – законы северного вождя были суровыми.
– О Ру! – вопили те, кто требовал справедливости от своего правителя, выбегая к дороге, чтобы привлечь к себе внимание Ролло, и рассчитывая на скорый суд.
Бернард, остававшийся при Эмме, когда Ролло отправлялся вершить суд, сообщил ей, что конунг опирается на скандинавский закон, по которому, если совершена кража, то и вор, и его укрыватель равно наказывались виселицей. Если же кто-нибудь возводит обвинение на другого без достаточных на то оснований, он платит крупный штраф.
– У Рольва нет, как у франков, судей и нотариев, которым нужно платить жалованье за разбор тяжб. Поэтому все вопросы общинам приходится решать самим. Лишь самые сложные дела и каверзные споры остаются правителю. Допустим, кто-то украл из кузни железный лемех и скрылся. Кузнец имеет право бросить клич «аро!», что, в сущности, означает обращение «О, Ру!», и ежели вор покинул пределы селения, то клич этот, как призыв искать вора, передается из селения в селение, от общины к общине, от фьефа к фьефу[23] до тех пор, пока похититель не будет пойман и вздернут в петле. – Это очень хороший закон, – продолжал Бернард. – Немудрено, что тяжб о краже в Нормандии становится все меньше.
Однажды Ролло возвратился после отправления правосудия в отдаленном городке мрачным и смущенным.
– Нелепое дело, трижды разрази меня гром! Глупая поселянка спрятала в доме плуг собственного мужа, завалив его тряпками. А когда муж объявил о краже и все принялись искать вора, промолчала, надеясь, что община чем-либо возместит «утраченное». Позже она призналась во всем мужу, и теперь уже оба молчали, пока обман внезапно не открылся.
– И как поступил суд? – поинтересовалась Эмма.
Они сидели в пропахшем навозом и прелым тростником круглом помещении старой башни, где на столе среди горящих плошек была разложена нехитрая снедь.
Ролло ответил не сразу. Отодвинув блюдо с жареной рыбой, он вытер губы тыльной стороной ладони.
– Закон есть закон. Обоих обвинили в краже и повесили. А чтобы впредь никому не повадно было шутить подобным образом, поселяне, признавшие женщину более виноватой, повесили ее особым образом – голой и за ноги.
– Но ведь это же была не настоящая кража! – возмутилась Эмма. – Нет, Салическая правда франков[24] куда милосерднее.
Ролло глотнул из бурдюка и мрачно уставился на девушку.
– Милосердие – это семя, которое надлежит бросать в уже подготовленную почву. Иначе его чахлый побег будет быстро заглушен бурьяном беззакония и подлости.
Однако Эмма все не могла успокоиться, и тогда Ролло обратился к Бернарду:
– Завтра по пути в Руан мы свернем в лес Марре и покажем ей, что мои законы дают добрые всходы.
И Эмма действительно убедилась в этом, когда на другой день у развилки дорог на суку старого дуба увидела два тяжелых золотых браслета, поблескивавших на солнце среди яркой весенней зелени.
– Они висят так уже скоро год, – облокотясь о луку седла, сказал Ролло. – И никто не осмеливается снять их из опасения прослыть вором, кого рано или поздно настигнет клич «аро!».
Поистине воля и разум ее тюремщика были достойны восхищения. Тюремщика ли? Она забывала об этом. Ни с кем и никогда она не чувствовала себя столь свободной, как рядом с Ролло. Их желания во всем совпадали: когда Эмма чувствовала, что устала, Ролло приказывал сделать привал; когда ей хотелось веселиться, он предлагал устроить скачки или другие развлечения; когда она чувствовала голод или жажду – сейчас же находилось, чем утолить их. Поневоле Эмма заподозрила, что эти многочисленные совпадения объясняются тем, что Ролло пристально наблюдает за ней.
После таких поездок, длившихся иногда целую неделю, они возвращались в Руан. У конунга всякий раз накапливались дела в столице, Эмма же, как всегда, уединялась на острове в аббатстве Святого Мартина, особенно остро ощущая отсутствие Ролло. Поэтому, едва прослышав, что он готовится к новой поездке, она сама отправлялась в его дворец и, смирив гордость, заявляла, что хотела бы отправиться с ним. За показной дерзостью Эммы скрывался страх, что конунг откажет ей, но, если ему и приходилось иногда делать это, он всегда добавлял:
– В следующий раз я обязательно возьму тебя.
Эмма верила, потому что Ролло никогда не лгал. И она ждала его возвращения с таким нетерпением, что даже Атли замечал:
– Похоже, что ты и шагу ступить не можешь без Ролло.
Эмма отмалчивалась. Она была не слепа и видела, что Атли не нравятся ее отлучки. И если он до сих пор ни словом не обмолвился об этом, то только потому, что полностью доверял Ролло.
Но была еще Снэфрид. И, как поведала Эмме Сезинанда, та пару раз заезжала в аббатство и справлялась о том, куда уехал ее муж с рыжей невестой Атли.
– И мне не понравился ее взгляд, – заметила жена Бернарда. – Будь поосторожней, Эмма. Ведь о Снэфрид поговаривают, что она ведьма.
Но Эмма только смеялась. Ей было хорошо, оттого что Ролло предпочитал ее общество компании своей загадочно-прекрасной жены.
Однажды, набравшись смелости, Эмма спросила у Ролло:
– Почему твоя королева никогда не интересуется делами своего супруга?
Лицо Ролло стало непроницаемым.
– Зачем? Она – моя женщина, и этого совершенно достаточно.
Несмотря на холодность его тона, Эмма рискнула продолжить:
– Но я вижу, что ваши женщины принимают живейшее участие в делах мужей. Куда большее, чем жены франков, у которых это не принято. Снэфрид же ни до чего нет дела.
– Так и должно быть. Что толку, если женщина начнет докучать своими советами и просьбами?
– Но Снэфрид ведь не простая наложница викинга. Ты сделал ее королевой, а это значит…
– Да хранят нас боги от вмешательства женщин в дела правления! И разве ты, Эмма, незнакома с вашими хрониками и не помнишь, что творилось во Франкии, когда в деяния мужей вмешались две женщины – Брунгильда и Фредегунда?
И снова этот варвар удивил Эмму своими познаниями. Она вспомнила: ну конечно, Ролло ведь любит беседовать с отцом Франконом о прошлом франков.
Но когда она рассказала об этом разговоре Атли, тот заметил, что Ролло не терпит, когда кто-либо касается его отношений со Снэфрид.
– Пожалуй, Ролло и сам сознает, что Снэфрид не та женщина, которая должна быть у такого великого правителя, как он. Ему нужна такая, которая своим происхождением закрепит его право на эти земли и даст ему крепких наследников. Увы, он никогда не расстанется со своей финкой.
И Атли рассказал Эмме, как Снэфрид отказалась от короны Норвегии, чтобы бежать с Ролло.
Эмма была поражена, но вместе с тем поняла, что Атли гораздо сильнее недолюбливает жену брата, чем она полагала. Когда она попыталась расспросить его о причинах этой неприязни, Атли перевел разговор на курьезный случай, когда Ролло не пожелал даже выслушать послов короля Карла, предлагавшего ему руку принцессы Гизеллы, если конунг согласится креститься и признает власть Каролингов.
– Ролло решил, что я должен стать его наследником, и считает, что если свяжет нас с тобой браком, то это будет порукой надежного союза с могущественным и популярным среди франков герцогом Робертом.
В это мгновение взгляд его был красноречивее слов.
– Ты знаешь мое условие, Атли. Попробуй уговорить Ролло.
Она не хотела думать о том, что произойдет, если Ролло даст согласие. Ей хотелось одного – скакать вместе с ним по равнинам, ловить его взгляд, смеяться, слышать его голос. Она все еще оставалась пленницей, Ролло не отменял своего решения поженить их с Атли, но, пока конунг молчал о своих планах, Эмма была счастлива. Счастлива, что ее не принуждают, что ее развлекают и лелеют, счастлива, что сможет видеть Ролло.
