Через несколько минут восемь Ил-2 взяли курс на запад. На подходе к аэродрому истребителей сопровождения связались с их КП. А вскоре и две четверки Ла-5 во главе с Афанасенко занимают свое место в общем боевом порядке. Вдали показалась серебристая полоса реки. Маскируясь облачностью, идем в направлении южнее Могилева. Зенитная артиллерия открыла сильнейший заградительный огонь. Маневрируя в сплошных разрывах, подаю команду: «В атаку!» – и с разворотом пикирую на переправу.

Был хорошо виден результат удара: переправа через Днепр разрушена! На бреющем полете продолжаю штурмовку автомашин и повозок, скопившихся возле реки. У переправы возник большой пожар. Движение через Днепр прекращено.

И только после выхода из атаки я бросил взгляд в сторону Могилева: там полыхали пожары. А по дорогам с юга и юго-востока в направлении города двигались войска.

После удара по переправе пришлось слетать еще два раза. Поэтому усталость давала о себе знать, ведь спать пришлось всего часа четыре, не больше. Солнце уже опускалось к горизонту. Клонило ко сну. Разостлав возле землянки свою «самурайку» (так летчики окрестили меховую безрукавку, кажется, еще на Халхин-Голе), я лег и сразу же заснул. Ничто, даже рев мотора поблизости стоявшего самолета, не могло нарушить глубокий сон. Но мое блаженство продолжалось несколько минут. Снова вызывают на КП. Снова вылет. Натягиваю свою бессменную потертую «самурайку»: в ней я чувствую себя спокойно – привык воспринимать ее как необходимую (даже обязательную!) часть летного снаряжения. Как планшет, например, или карту.

С этой безрукавкой была целая история. Как-то после боя мы забрались отдыхать в сарай, разлеглись на соломе, вместо подушки я подложил безрукавку – приятно лежать на мягкой шерсти. А тут вдруг вызывают: срочно надо вылетать. Перекинул планшет через плечо, бегу, придерживая его рукой, и чувствую: чего-то не хватает, вроде легкость во мне какая-то непонятная. На ходу пытаюсь вспомнить, не забыл ли чего? И тут спохватился – «самурайка»! Вернулся в сарай, а она как в воду канула. Всю солому ребята перерыли, нигде нет, а я лететь без нее не могу. Наконец, Семен Кныш разыскал – за доски завалилась. Потом частенько надо мной товарищи подшучивали:

– У Кузьмы «самурайка», что борода у Черномора – в ней вся сила.

А я ее, несмотря ни на какие шутки, упрямо надевал и в жару, и в холод – она мне напоминала родной дом и все, что было связано с дорогим довоенным временем. Ни разу не летал без нее. А после войны пришлось сдать в Харьковский исторический музей. Там она находится и сейчас.

Солнце светит прямо в глаза – трудно ориентироваться. Висящая весь день дымка к вечеру стала еще гуще. Впереди ничего не вижу. Зажимаю сектор газа и ладонью высвободившейся левой руки заслоняюсь от солнца. Местность просматривается только под самолетом и сзади. Днепр еле виден. Горящий Могилев оставляю слева. Подхожу к станции, обозначенной на карте. Она стоит на развилке дорог: от главной магистрали Могилев-Минск ответвляется грунтовая дорога, идущая на северо-запад.

Такой цели давно не приходилось видеть. До пятисот машин! Во многих местах они сбились в несколько рядов, пытаясь обогнать друг друга. Вражеских истребителей нет. Изредка бьет малокалиберная зенитная артиллерия. Делаю левый доворот и перехожу в пикирование. Вслед за мной пикируют Иван Бобров, Алексей Брага, Михаил Рыжов. Восемь штурмовиков идут в атаку. В нескольких местах дорогу удачно перекрывают серии бомбовых взрывов. Снижаясь, продолжаем штурмовку.

– «Орехи», штурмуем вдоль дороги! Внимательно следите за высотой!

Перекрестие прицела разделяет пополам дорогу, она с бешеной скоростью несется на самолет. Длинная пушечная очередь прошивает колонну. Цель сплошная, в несколько километров длиной! Есть возможность за один заход атаковать несколько раз. Так мы и поступаем: снижаясь до самой земли, делаем небольшую «горку», и снова штурмовка. Потом еще раз, еще и еще…

– «Орехи», стрелкам бить по фашистам! – подаю команду летчикам. И сразу после разворота вижу, как воздушные стрелки поливают пулеметным огнем вражескую колонну.

Зенитки прекратили стрельбу. В колонне много пожаров, гитлеровцы в невообразимой панике. После третьей атаки стрелять больше нечем, и я подаю команду на сбор.

Солнце было совсем низко над горизонтом, на обратном пути его слабые лучи скользили по нашим спинам. Мы шли над самой землей, и странно – меня вдруг стал одолевать сон. Я отчаянно крутил головой, до боли кусал губы, щипал себе руки, щеки. Ничего не помогало. А рев мотора стал для меня приятной колыбельной песней. Чувствую, силы на исходе… Я… засыпаю. При таком состоянии величайшей глупостью был бы бреющий полет. Мгновение – и самолет врежется в землю. И я повел группу на подъем. Высота шестьсот метров. Открываю левую и правую боковые форточки кабины, чтобы глотнуть свежего воздуха и прогнать сон… Но я уже лежу вверх лицом на зеленой-зеленой траве… Глубокая небесная голубизна режет глаза… А вокруг яблони, вишни. И все в ослепительно белом цвету. Одна яблоневая ветка от легкого дуновения ветра приятно щекочет лицо. Перелетая с цветка на цветок, жужжит у самого уха пчела. И вдруг налетает ураган, безжалостно срывает лепестки и, смешав их с пылью, уносит прочь. Яблоневая ветка больно хлестнула по лицу и… я проснулся! Самолет «юзом» на левое крыло «сыпался» к земле. Тугая воздушная струя, ворвавшаяся в левую форточку, била мне в лицо. Это она привела меня в чувство! Ведь катастрофа была неминуема.

Да, я уснул, на какое-то мгновенье, но уснул.

Уже у самой земли мне удалось вывести самолет в нормальное положение. Ведомые шли немного выше меня в беспорядочном строю: своим падением я разогнал всю группу. Но к аэродрому обе четверки подошли плотным боевым порядком – «крыло в крыло».

После доклада о результатах вылета пришлось признаться командиру полка о том, что я уснул в самолете.

– Больше этого не повторится, товарищ подполковник, – начал было я оправдываться.

Но командир полка меня прервал:

– Надо что-то делать, Филимоныч. Летчики совсем не отдыхают.

Во время короткого разбора вылета выяснилось, что все ведомые подумали, будто я тяжело ранен, потерял сознание и пошел к земле, а потом сознание снова вернулось.

Так закончился этот день, напряженный и радостный: наши войска вплотную подошли к Могилеву. А 28 июня город был освобожден.

После освобождения Могилева немецко-фашистское командование, боясь окружения, начало поспешно отводить свои войска на запад по автостраде Могилев – Минск. Лесисто-болотистая местность Белоруссии вынуждала противника отходить в основном только по автостраде и отдельным проселочным дорогам. Они были забиты колоннами автомашин, танков, артиллерии и живой силы местами на несколько километров. Под стремительным натиском наших войск отступление гитлеровцев было дезорганизовано. Воздушное противодействие фактически отсутствовало. Одиночные вражеские истребители появлялись в отдельных случаях, но, как правило, с нашими боя не принимали. Зенитная артиллерия действовала беспорядочно.

28 июня летчики нашей дивизии приступили к уничтожению гитлеровских войск на автостраде между местечками Белыничи и Березино. У Березино штурмовики взорвали мост через реку Березина, и захватчикам был отрезан путь отступления. Образовалась огромная пробка. Вражеские войска на автостраде со своей техникой были обречены на полное уничтожение. В эти дни мы делали по три-четыре вылета.

На десятки километров автоколонна в несколько рядов была объята пламенем. Фашисты, пытаясь спастись, разбегались в стороны от автострады, но там они попадали в болота и трясину и под непрерывным огнем штурмовиков находили себе бесславный конец. Автострада превратилась в огненную реку, а штурмовики все шли и шли.

Но и в этих условиях одинаково опасны как ослабление бдительности, так и безоглядное увлечение атакой. В одном из боев летчик Алексей Мещеряков и воздушный стрелок Артем Вершинин, увлекшись атакой, забыли об осмотрительности. Два «мессершмитта» вывалились из облаков. Длинная очередь, и самолет Мещерякова пошел к земле. Мы видели, как один из членов экипажа выбросился с парашютом. Второй, видимо, был убит в кабине. Только через неделю узнали, что выпрыгнул Мещеряков. Немцы хотели живым взять советского летчика. Алексей дрался до последнего патрона. Он успел написать записку: «Русские летчики в плен не сдаются». Она так и осталась в сжатом левом кулаке, а правой рукой он стиснул пистолет. В обойме – ни одного патрона. Комсомолец младший лейтенант Алексей Мещеряков последний патрон оставил себе и без колебаний предпочел фашистскому плену смерть.