– Тима, смотри, это Грабовьюк! – крикнул Новиков по СПУ. Маслов утвердительно кивнул головой. Из-за неисправности СПУ Маслов мог только слушать. Он уже и сам определил, что это самолет командира, и сразу «прилип» к нему на своем месте справа.

Но Грабовьюк идет явно не тем курсом, что надо. Об этом Новиков сообщил Маслову, однако тот молчит и по-прежнему идет рядом с командиром.

– Курс не тот, понял? – спрашивает Новиков.

Маслов кивает головой: «Понял».

– Выходи вперед и иди ведущим! – настаивает Новиков.

«Нет», – крутит головой Маслов.

– Мы идем неправильно! Стань ведущим и бери прежний курс! – со злостью снова кричит Новиков, а сам думает: «Что с ним происходит? Как будто там и штурмана нет в кабине. Куда же Гузь смотрит?»

Маслов снова крутит головой: «Нет!»

Так они вышли на Унечу. Затемненный город ощетинился мощным зенитным огнем. Новиков дает сигнал «Я свой» – выпускает две зеленые ракеты, но наши зенитки бьют по-прежнему. Маслов гасит бортовые огни, пытается уйти от зениток и теряет из виду самолет Грабовьюка. Пролетели еще несколько минут, и он подает штурману записку: «Кончается горючее!»

– Что будем делать, прыгать? – спрашивает Новиков.

Маслов отрицательно покрутил головой.

– Садимся?

Кивает: «Да!»

Новиков начал стрелять ракетами, освещая землю, чтобы найти подходящую площадку. При очередном выстреле ракета осветила ровное поле. Тимофей готовится к посадке, Новиков продолжает стрельбу из ракетницы. Перед приземлением они увидели в нескольких километрах справа большой взрыв, Маслов, как всегда, и в этих условиях сел мастерски, но, конечно же, не на колеса, а на «живот». Это было ровное цветущее гречишное поле.

– Почему ты не послушался меня – не вышел вперед и не стал ведущим? – был первый вопрос Новикова, как только оба вылезли из самолета.

– А ты кто такой? – на вопрос ответил вопросом Маслов. – Салага, вот кто ты. А там вел ас, сам Гузь! Понимаешь?

Недалеко от места вынужденной посадки они услышали лай собак – значит, близко деревня – и пошли. В первой же хате узнали, что это Лизогубовка. Новиков взглянул на карту:

– Отсюда двадцать километров на восток – Почеп. Видишь, куда мы залетели вместо Новозыбкова?

– Вижу-то вижу, – в раздумье начал Маслов. – Но почему они пошли таким курсом? Здесь что-то не то. Подобного у Грабовьюка и Гузя никогда не было. Куда же они делись? – с большим беспокойством рассуждал вслух Тимофей. – А Вендичанский где?

– Отдохнем до утра, а завтра все прояснится, – ответил Новиков с неменьшей тревогой в голосе.

Хозяйка дома зажгла каганец, поставила на стол летчикам кувшин парного молока, положила полбуханки мягкого ржаного хлеба, а сама достала из старого сундука накрахмаленную полотняную простыню и стала застилать скрипучую самодельную кровать.

– Хозяюшка, может быть, мы на дворе где-нибудь примостимся? – спросил Маслов.

– В сарае лежит свежескошенное сено, так вы ж летчики, разве можно… – нерешительно ответила женщина.

– Так это то, что надо, – обрадовался Новиков. – Спасибо за простыню, но вы ее спрячьте. Сено есть – больше нам ничего не надо.

В это время, несмотря на поздний час, в хату вошла женщина средних лет. В углу возле печки они о чем-то поговорили, затем она попросила у хозяйки спичек и сразу ушла.

В сопровождении хозяйки Маслов и Новиков вошли в сарай. Пьянящий запах свежего сена перенес их из только что пережитого в домашний уют. Вот так же когда-то в детстве они все лето спали кто в сарае, а кто и просто во дворе на соломе, подолгу любовались красотой звездного неба, мечтали о далеких загадочных мирах. Но сейчас летчиков так одолела усталость, а еще больше нервное напряжение, что они сразу уснули.

Однако спать пришлось недолго. Их разбудила хозяйка, вошедшая в сарай с тем же каганцом. В тусклом мигающем свете летчики увидели старика с берданкой на изготовку, троих подростков и женщину, которая приходила за спичками.

– Документы у вас есть? – строго спросил старик. Новиков первый подал удостоверение личности.

– Ану-ка, Егорка, читай, да повнимательней, – тоном приказа обратился дед к стоящему рядом пареньку, – а то при этом свете да еще без очков не вчитаю.

Прильнув к мигающему каганцу, мальчик с серьезным видом взрослого перечитал всю маленькую книжечку и вскрикнул:

– Деда председатель, это же свои! Наши летчики!

– Ну, тогда другое дело, это хорошо, когда свои, – просветлел дед и отрекомендовался: – Председатель я сельсовета здешнего. Да что же это так не везет нашим? – уже сочувственно продолжал. – Тут недалеко только сейчас разбился самолет, и с вами беда стряслась.

Как сильный электрический ток ударила эта весть Маслова и Новикова, сон и усталость мгновенно пропали.

По распоряжению председателя сельсовета ребята сейчас же снарядили подводу и все поехали к месту происшествия. Невдалеке от села нашли обломки Су-2 и тела двух летчиков. Это были… Павел Ануфриевич Грабовьюк и Григорий Алексеевич Гузь. Штурман лежал недалеко от летчика с перебитыми ногами. Но что это? Обе ноги забинтованы! Сомнений не было, что Григория над целью тяжело ранили, перевязку смог сделать, но, видимо, скончался еще в воздухе. Истекая кровью, Грабовьюк летел сколько мог, затем его силы иссякли… Трудно, невозможно передать состояние Новикова и особенно Маслова. Они были ошеломлены случившимся.

На второй день Маслов и Новиков вместе с местными жителями похоронили своих товарищей, любимцев всего полка. На краю села вырос небольшой холмик. Надгробных речей не было. Плакали женщины, по щекам катились скупые слезы двух боевых друзей, по-взрослому серьезные стояли детишки.

Из двух пистолетов в накаленном знойном воздухе трижды сухо треснули выстрелы – последняя дань солдатам, отдавшим жизнь за Родину.

В ту ночь Иван Вендичанский благополучно возвратился на свой аэродром.

Механик самолета Георгий Жорник до утра не сомкнул глаз: он всю ночь прокоротал на стоянке самолета, с которой проводил в бой своего командира Павла Грабовьюка, все ждал его возвращения. И весь день ему все казалось, что вот сейчас в небе появится одиночный самолет, зайдет на посадку и он увидит на фюзеляже большую цифру «10», потом встретит и будет сопровождать самолет до самой стоянки. Павел Ануфриевич выключит мотор, вылезет из кабины и скажет свое привычное: «По работе материальной части замечаний нет».

Вечером возвратились в полк Маслов и Новиков. Они рассказали все, как было. Весть о гибели товарищей потрясла весь полк. Был митинг, посвященный их светлой памяти. А Жорник, глотая слезы, только и мог сказать:

– За гибель моего командира и его штурмана я не буду щадить себя ни в чем, чтобы самолет, который мне доверят, никогда не подвел летчика в бою.

После митинга Георгий пошел на опустевшую стоянку, долго стоял с поникшей головой и все смотрел на самолетный чехол, что лежал перед ним. Потом нагнулся к ящику из-под патронов, открыл крышку и что-то извлек. Прижимая небольшой предмет к губам и никого не стесняясь, обливал его слезами и горячо целовал.

Это была темно-синяя с голубой окантовкой, но уже изрядно изношенная и пропитанная потом пилотка, которую оставил на земле Павел Ануфриевич перед вылетом.

Прибывшее из Харькова подкрепление самолетами заметно убывало. Безоблачное белорусское небо по-прежнему дышало огнем. Ежедневно, а иногда и по нескольку раз в день, как это было 15 июля, аэродром подвергался бомбардировке гитлеровской авиацией.

Техники уже почернели от недосыпания и усталости, лица у них осунулись. Но и под грохот бомб они весь день исправные самолеты снаряжали в бой, легко поврежденные восстанавливали, а в короткие ночи возвращали к жизни, казалось, безнадежно изуродованные машины. Утром все повторялось.

Командир полка понимал, что люди работают (бой – это тоже работа) с невероятным напряжением физических и моральных сил. Но возможности человеческого организма имеют свой предел. Чтобы не перейти его, необходима какая-то психологическая разрядка. И Павел Иванович нашел ее. Когда поздно вечером пришел на командный пункт Немтинов, Мироненко предложил.