Впротчем же, — следовало в завершение, — в случае сугубой неосуществимости оного, Госпожа Устроительница не огорчит себя визитацией оных в платье партикулярном.

Арчи прислушался к себе. Эмоций не было.

Филочка меж тем млела в восторге.

— Это так мило, чижик! Так чудесно, ведь правда?! — Она, хоть и офицер-спецназовец в немалых чинах, была все-таки слишком женщиной, чтобы сдержать эмоции. — Графиня Япанча-Бялогурски, это классно! Я читала в «Сплетнике»… — И тотчас с истинно дамской непоследовательностью воскликнула в совершеннейшем ужасе: — Но мне же совсем нечего надеть!

Честно говоря, обладая фигурой майора Бразильейру, можно было, абсолютно ничем не рискуя, явиться на прием любого уровня нагишом.

Или в сатиновых трусах на вате.

Прекрасно это зная, ожившая античная статуэтка желала, однако, чтобы ей непременно сие многократно напомнили и доказательно обосновали.

Не тут-то было.

Арчи беспощадно молчал.

Подождав с минуту, Фила заговорила сама с собой:

— Синее? Нет, старье. Лучше красненькое с птичками, оно как раз бальное. Нет, нет! Лучше… О! Дура я, дура… Это ж маскарад! Милый, а, милый, — она чувствительно ткнула Арчи в бок. — Знаешь, кем я наряжусь? Я наряжусь майором спецназа!

Фыркнула. И озабоченно спросила:

— А ты?

— Я не пойду, — пробурчал Арчи.

Филочка обмерла, некрасиво округлив ротик.

— Что?!

— Я не пойду, — повторил Арчи. — Иди сама.

Он не лукавил. Глухое раздражение, до сих пор тщательно скрываемое, вырвалось наконец наружу.

Отыгрываться на девчонке, к тому же старшей по званию, разумеется, никуда не годилось, хотя и стоило бы… но уж этим великосветским кикиморам он решительно ничем не был обязан.

Спохватились. Зовут. А почему не раньше?!

Нет уж.

Не дождутся.

Ежели графиня действительно от души приглашает, пускай явится лично. А ежели нет, так на нет и суда нет. Подумаешь, Япанча-Бялогурски! Великая цаца! Микроб, между прочим, и вовсе дюком де Ришелье писался. Прикупил титулок по случаю, на аукционе, вместе с замком, гербом, фамильными призраками и прочим хламом. И хули толку? Лучше не стал.

Баранина вкуснее.

— Малыш, — проникновенно сказала Фила, придвигаясь почти вплотную. — Они ведь приглашают тебя с невестой, а не меня с женихом. Как же я пойду без тебя?

— Ножками, — порекомендовал штабс-капитан.

— Но-о-ожками?

Дивные фиолетовые очи заволокло предгрозовою мглой.

— Шесть дней, — разгибаясь коброй, прошептала майор Бразильейру. — Шесть дней выгрыз из моей жизни… за что, Господи, за что? — Шепот ее сделался зловещ. — Я, дура, ему пиво холодное таскаю, я его на руках ношу, а он… — Филочка всхлипнула было, но тут же овладела собой. — Да мы в спецназе таких ловили и в унитаз мордой! Капитанишка!

Арчи лучезарно улыбнулся.

— Жандарм! Арчи хихикнул.

— Опричник!

Арчи заурчал от удовольствия.

— Щенок!

— Р-р-р, — сказал Арчи, заостряя уши, и умничка Фила осеклась на середине тирады.

— Извини, чижик, — проворковала она, вновь опускаясь на песок. — Твоя букашечка погорячилась, хороший мой… разве наш мальчик уже не хочет побаловать свою малышку?

Затем они оказались так близки, что слов не нужно, а десять минут спустя согласие Арчи идти на раут перестало нуждаться в вербальном оформлении.

Но — уймитесь, сплетники! Ничего предосудительного не произошло на хрустящем, словно бы накруто прокрахмаленном белоснежии пляжа. Просто двое молодых людей окончательно убедились в том, что они взаимно не противны друг дружке. И пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает!

— Пойдем, милый, — сказала в конце концов Филочка, неохотно отстраняясь.

И карусель завертелась.

Четыре с четвертью часа, остававшихся до начала раута, были растерзаны тысячами мелких забот, словно неосторожный бычок оголодавшими пираньями. Было много споров, очень много суеты и еще больше крика. Но все в этом мире преходяще, и ровно в двадцать ноль-ноль, резко откинув травяную завесу, майор Бразильейру, совершенно умопомрачительная в новеньких десантных полусапожках с высокой шнуровкой, сапфировом гарнитуре поверх пятнистого кителя и прическе, взбитой a la m-me de Pompadure, явила себя восхищенному взору Арчибальда, а следом в гостиную вкатился робокуафёр, бережно держа в манипуляторах идеально отутюженный белый смокинг.

— Ты готов, чижик?

— Всегда готов, — откликнулся Арчи, предъявляя хвост.

— Умница моя… Настоящий зайчик. А не мешает?

— Привык.

— Солнышко мое! — Филочка слегка, так, чтобы не размазать помаду, мазнула губами по его щеке. — Одевайся скорее, и пойдем. Только чур, не напиваться. Ты мне еще пригодишься…

— Так точно, — козырнул Арчибальд, на миг прервав непростую процедуру повязывания галстуха. — Есть не напиваться, госпожа майор!

Увы, не все в руцех человечьих, и пути грядущие неисповедимы. Арчи не знал еще, что следующие сутки ему предстоит провести в койке, мучась головной болью и самобичеванием. Не полегчает и после, хотя Филочка, незлобивая по натуре, не станет наезжать излишне жестоко, ограничившись сообщением, что сам, мол, виноват и жди теперь следующего случая…

Жизнь жестока.

Хмельной ветерок багамского приволья, смешавшись с немножко рома, малой толикой виски, некоторым количеством шампанского и совсем на донышке коньяку, зло подшутил над не привыкшим к подобным мероприятиям штабс-капитаном.

Грубо говоря, он укушался, как слепой кутенок.

Но можно ли не выпить, когда один за другим провозглашаются тосты в твою честь?

Мыслимо ли было отказать в брудершафте душке Савушке, канонику Их Святейшества («…ах, Арчик, ну право слово, не будьте же таким гадким…»), в фёрейндшафте Его Высокородию полномочному послу («… не скрою, любезный Аршеваль, иные из моих супруг очарованы Вами…») и в либеншафте самому Степану Тимофеичу, даром что генерал-полковнику, а совсем свойскому мужику («…какой я тебе Тимофеич, Арчушка? Стенькой зови! Как войско кликало, так и тебе кликать велело…»)?

Боже, боже, сколь несправедлив был он к ним!

Простые, милые люди, тяжким трудом достигшие определенного веса в обществе и ничуть не чванящиеся своим положением. Добрые, отзывчивые сердца. Вот ведь, к примеру, давеча Арчи, жестикулируя в приливе чувств, расшиб хвостом фарфоровую вазу эпохи Юань, вследствие чего с ним, смутившимся донельзя, едва не сделался припадок ликантропии. И что ж? Эти столпы beau mounde, эти истые сливки общества, слывущие меж согражданами персонами сухими и надменными, с добродушием и истинной чуткостию отнесясь к юношеской невзгоде, нисколько не злословили, а, напротив, выведя на террасу, подальше от глаз строгой невесты, отпаивали ядреным пивком, не позабыв доплеснуть этилового спиртику…

Ах, какие звездные россыпи плясали вокруг!

Какие синие шестиножки ласково терлись о колени, пытаясь взобраться по смокингу, но ни одна из них не захотела пойматься на память, и это было чертовски обидно, но все равно весело!

Жаль, право, что иные подробности дивной ночи напрочь стерлись в памяти. Майор же Бразильейру в ответах на вопросы была на удивление необъективна…

Судите сами: можно ли поверить, что он, Арчибальд Доженко, полиглот, политолог и, между прочим, в некотором роде юрист, затеял метать мобильные компофоны на дальность (это уже после того, как попытался на пари объездить одного из участников раута, кстати, что за дурацкое имя — Росинант?), а ближе к рассвету, ведомый домой на галстухе, блажил вовсю, требуя подавать сарынь на какую-то кичку?!

Бред, бред и бред.

Положительно, лишь в воображении женщины, разъяренной тем, что в центре внимания оказалась не она, могут расцвести пышным цветом такие ни с чем не сообразные инсинуации…

— Филочка, а нет ли у нас еще пи-и-ива? — простонал Арчи. Молчание.

— Фи-ильчик…

Ни звука.

Арчи понял: подниматься придется самому.

Бросили. Все. Вот только одинокий стакан рассола сиротливо ютится на самом краешке стола. Да поперек зеркала — кровавой помадой — надпись: «Я тебе не княжна!»