— Так точно, сэр.

— Все. Приступайте к строевой. Процесс пошел.

Личное присутствие тхаонги уже не было необходимо. А ведь совсем недавно, в первую неделю после вторжения равнинных, все было совсем иначе. Люди ждали повелений, готовые слушать и выполнять, не размышляя…

Умоляющие взгляды жгли затылок, словно уголья. А Дмитрий шел и молчал, до хруста стискивая зубы. Настигни их погоня, он дрался бы до последнего и сломал бы в рукопашной любого здешнего чемпиона, а то и троих, если, конечно, не бугаев вроде Убийцы Леопардов…

Располагай он хоть ротой — да что там, хватило бы и пары взводов! — он развернул бы бойцов и, пожалуй, сумел бы на какое-то время выбить врага из руин Дгахойемаро…

Но не было ни погони, ни боеспособных войск. А усталые беженцы, вереницей бредущие сквозь ущелья, ждали от Пришедшего-со-Звездой самую малость — чуда. Не ведая, что курс волшебства не входит в учебные программы Академии…

Порой нгуаби хотелось выть от ненависти к себе.

А потом они пришли.

Лощина, лежащая меж каменистых холмов, оказалась теплой и влажной. Словно в родных низинах, росли здесь столетние бумианы, раскинувшие ветви, подобно воинам, приготовившимся к пляске, и кроны их сплетались в навес, способный выдержать даже укол копья Тха-Онгуа, безумствующего в вихрях тропического ливня.

Только непривычно студеные струи стремительного ручья, надвое рассекающего урочище, да еще прозрачный, по утрам нежно искрящийся воздух не позволяли забыть, что всего лишь в трех днях пути лежат первые снега.

Обустройство лагеря взял на себя мудрый Мкиету.

Начали, как положено, с круглого женского дома. Затем сплели длинные мужские, приподняв их сваями на локоть от земли, чтобы не искушать змей. Отрыли землянку дгаанге, не боящемуся ядовитых гадов. Вокруг камня-алтаря, вынесенного на спинах из пылающего Дгахойемаро, установили шесты, украшенные тотемами Красного Ветра. Жарким цветком распахнулся костер, охватив горную козу, жертву ясноглазому Тха-Онгуа, и заструился в Высь светлый дым, призывая воинов под стяг дгаангуаби.

Присев на корточки у ручья, Дмитрий смочил ладонь, обтер вспотевший лоб и криво усмехнулся.

Словно сговорившись, умудренные жизнью мвамби, старейшины дгаа, сочли за благо придержать лучших юношей при себе, отправив на зов красной стрелы самых захудалых, в военное время пригодных разве что занимать койки полевого лазарета.

Первое пополнение…

Пяток худеньких двали. Отданы в науку Мгамбе.

Один хромой. Демобилизован вчистую.

Один сухорукий. Туда же.

Двое одноглазых. Прикомандированы к обозу.

И семеро чесоточных. Каковых дгаангуаби пришлось исцелять. Собственноручно.

До сих пор при одном лишь воспоминании об этом к горлу подкатывал тошнотный комок…

Говорят, некогда французские короли умели наложением рук лечить золотуху. Не исключено. Дмитрий и сам как выяснилось, мог гнать недуги, причем — спасибо местной магии! — вполне успешно. Но если древние венценосцы, как писано в хрониках, и впрямь ловили при этом кайф, они, несомненно, были извращенцами. Все. Поголовно. Никакой златоуст не сумел бы заставить лейтенанта Коршанского изменить мнение. Уже первого пациента он пользовал, содрогаясь от омерзения, а к бедолаге Мтунглу сержант тащил его едва ли не волоком, и после процедуры светлый дгаангуаби долго проблевывался, забившись в отдаленные кусты.

Ничего не поделаешь, положение обязывает…

Впрочем, Мтунглу оказался очень полезной тенью. Верной, неотступной, незаметной. А в искусстве владения метательным ножом не уступающий, пожалуй, и. М'куто-Следопыту.

— Нгуаби… — голос тени шелестел почти неслышно, словно подхваченная ветром тень голоса. — Пора!

Верно. Нельзя задерживаться. Его долг быть везде и всюду.

Воины должны видеть своего тхаонги…

Дмитрий шел по лагерю, небрежно приветствуя встречных.

Плац.

Разбившись на пары, двали осваивают азы рукопашного боя.

Стрельбище.

Мишени утыканы копьями и стрелами.

Самые отличившиеся юнцы, согнувшись над невысокими столами, заняты разборкой огнестрельного оружия.

У них большой день: сегодня каждому будет дозволено выстрелить по сушеной тыкве из трофейного автомата…

— Мгамба!

— Я, сэр!

— Как успехи? '

— Отлично, сэр!

Чего и следовало ожидать.

Мужчины дгаа — прирожденные бойцы. Еще деды их, жившие до явления великого Дъямбъ'я г'гe Нхузи, объединившего племена в народ, хаживали по ночам в близлежащие поселки за головами. И хотя Тот-Который-Принес-Покой именем Красного Ветра запретил Темную Охоту, иные из старцев полагают: нельзя было отменять столь благородный обычай…

Круглый женский дом.

Сюда не заглянешь.

Табу.

Три длинных мужских дома пусты.

Здесь только спят.

Зато из четвертого, без труда проникая сквозь плетеную стену, доносится надтреснутый голос Мкиету, изредка прерываемый удивленными восклицаниями.

Мьюнд'донг не пустует никогда.

Там хранятся маски ушедших вождей. Там, на дне глиняной корчажки, живет неумирающий огонек, частица Первопламени, породившего изначальных дгаа…

Все свободное время мужчины принадлежит мьюнд'-донгу.

Кто-то чистит оружие, кто-то, прихлебывая кислое пиво, болтает о пустяках, иные дремлют под ритмичное постукивание молоточка в руке поселкового кузнеца.

Там начинаются праздники и завершаются пиршества, там остаются на ночевку мирные путники и желанные гости.

И ни на миг не уходя, витают в сгустках дыма под потолком тени предков…

Когда рождается мальчик, счастливый родитель мажет резной порожек капелькой крови, добытой из нежного пальчика, и жрец-дгаанга бьет в крохотный белый барабан, радуя Высь вестью о приходе на Твердь нового дгаа. А через восемь коротких лет дитя с расцарапанными коленками и смешно болтающейся косичкой под прощальные причитания матушки уходит жить в мьюнд'-ДОНГ…

Отныне и навсегда пребудет над ним опека мью, мужской семьи, связанной узами много более крепкими, чем кровное родство. Под бдительным надзором старших собратьев станет неопытный двали мужать, от весны к весне совершенствуясь в знаниях, необходимых мужчине, познает премудрости звериных троп и рыбных заводей, закалит тело ярым огнем и острым камнем, уподобится изворотливостью змее, зоркостью — хищноклювой г'ог'ии, а сила рук приблизится к мощи мдвёдиныхлап…

Оставив за спиною шестнадцать полных весен, пройдет двали испытания, о коих не должно говорить вслух, срежет косицу и под развеселый перестук праздничных барабанов препояшет украшенные свежими узорами чресла первой в жизни набедренной повязкой.

С этой ночи ему дозволено возиться с девушками, постигая через дозволенное науку любви.

Он уже не двали. Но еще и не воин.

Лишь выследив в одиночку дикого зверя, определенного жребием, сразившись с ним и одолев, получит он от собратьев по мью боевой пояс, выкроенный из шкуры речного клыкача, тайное воинское имя и право жениться. Он становится ггани, хозяином хижины, и может ночевать под своим кровом, пока над сельвой не пролетит красная стрела…

Два десятка юношей, внимающих Мкиету, даже не заметили Дмитрия, неслышно появившегося в мьонд'-донге.

— Убив мдвёди, обретешь его силу. Убив тьяггру, станешь прыгуч и ловок. Убив крокке, будешь терпелив в засаде. Но помни: воину пристало быть щедрым. Печень врага отдай духам и в час беды смело проси их помощи…

Старейшина приоткрыл глаза и замолчал, поднятием кулака приветствуя дгаангуаби.

Мальчишки прикрыли глаза ладонями.

Пройдя по упругим циновкам к табурету, укрытому шкурой белого леопарда, Дмитрий присел, и у ног его растеклась по травяному коврику тень. — Продолжай, почтенный. Меня — нет. С некоторой ностальгией вспомнилась Академия. Третий курс. Кафедра политоптимизма.

Полковник Заплавный, существо улыбчивое и безвредное, был, как и Мкиету, осанист и благообразно сед. Но, в отличие от дивных лекций душки-полкана, неторопливые рассказы старейшины не припахивали бредом…