Сумеречную тишину муулеле, дома холостяков, нарушали только сонные всхлипы и посапывания сверстников, но Сийту отчетливо услышал усталый, чуть хрипловатый голос отца, три весны тому ушедшего по Темной Тропе: «Он спит, сынок. Когда-нибудь он проснется. Обязательно проснется. И если ты дождешься, это станет Знаком твоей судьбы. Если же нет — будет ждать твой сын. Как ждали ты, и я, и мой отец, и отец моего отца».
За двенадцать весен Сийту и Живой Камень научились понимать друг друга, и, хотя Знак Судьбы предпочитал дремать, в особо важные для Ситту Тиинки дни он неизменно напоминал о себе, предлагая побеседовать, обещая очистить мысли и укрепить дух.
И сейчас, всматриваясь в медленный круговорот разноцветных искорок, изицве всем телом ощущал волны покоя, одна за другой наплывающие из матовой глубины, подхватывающие и уносящие в даль памяти.
Вот: маленький мальчик идет по степи. Душистые травы высоки, и никак нельзя выпустить крепкую отцовскую руку, иначе можно потеряться и не найтись. Но отец рядом. Он рассказывает удивительную сказку, которую запрещено пересказывать и старшему братцу, и сестренкам. О Великой Синей Воде, о Таинственных Островах, уничтоженных злым огненным ливнем, о заросших лесами Забытых Городах, где когда-то жили боги.
И хотя малышу Сийту многое непонятно, он слушает разинув рот и просит еще и еще повторить длинную, но ненадоедающую сказку, тем более увлекательную, что ее никогда не услышат ни глупые сестренки, ни даже большой и разумный шестилетний старший братец…
Плывут волны покоя, нежат, баюкают.
Вот: голенастый подросток идет по степи. Душистые травы высоки, по самую грудь, а рядом отец. Он рассказывает — в который уже раз — длинную, нудную, до оскомины опостылевшую сказку, раздражающую большого и разумного Сийту бессмысленностью каждого слова. Разве бывает синяя вода? Достаточно поглядеть на Кшаа, чтобы убедиться: вода зеленая. Что такое острова и почему они таинственные? Почему отец называет поселки странным словом «города», и если они забытые, откуда он-то о них знает?
Множество вопросов. И один дурацкий ответ: «Подрастешь — сам все поймешь». А о вещах по-настоящему важных отец не любит говорить вовсе. Стоит спросить, как заработан шрам на груди или как отец в юности хаживал с ватагой ттао'кти, родитель, махнув рукой, скажет: «Что вспоминать? Пустяки!»
Сийту не хочет обижать отца. Он делает вид, что внимательно слушает, но думает о другом: о несправедливости Творца Тха-Онгуа, позволяющего его старшему — подумаешь, год разницы! — братцу именно сейчас, когда, Сийту так страдает, бултыхаться у запруды вместе с дружком Ваякой из Кшантунгу, таким же оболтусом, как сам братец…
Течет река времени, кружатся, затягивают водовороты лет.
Вот: двое в степи. Горячий ветер. Горячее дыхание трав. Горячие руки отца. «Смотри мне в глаза, сынок!» Отцовские пальцы охватывают ладони сына, на одно невероятно длинное мгновение врастая в них. И привычный мир исчезает, а в сознание юного Сийту врываются звуки, краски, ощущения, для которых нет названия в простом и понятном языке нгвандванья — как злой огненный ливень, опаливший Древние Острова, лежащие за Великой Синей Водой, и уничтоживший Счастливые Города, где жили люди, подобные богам, а может быть — сами боги, называвшие себя людьми.
Парень Сийту чувствует в себе сто, а то и гораздо больше ста поколений предков. У него множество имен, он сейчас и отец, и дед, и прадед, тщетно ждавшие Знака Судьбы и передававшие свое ожидание по наследству первому сыну, не заставшему в живых отцовского отца. И глубже, глубже в омут прошлого! Он — давний свой пращур, он пытается сохранить последние крохи исчезающих древних знаний, но с ужасом видит, что дичающим сородичам-пахарям они уже не нужны. А на самом дне памяти предков он, Сийту, уводит немногих уцелевших из-под огненных потоков, уводит их по дрожащему, пляшущему, сотрясаемому подземными бурями перешейку в края, куда — он чувствует! — нет пути гневу Неведомых…
Они шли много дней, шли без пищи и почти без воды не пытаясь спасать обессилевших, провалившихся в змеистые трещины, смытых ревущими валами. Они шли, и каменный мост рассыпался за ними, навсегда отсекая беглецов от покинутой родины. А потом ветер угас, с небес перестал сыпаться горький пепел, и позади лежала только спокойная синева. В обожженные лица пахнуло жизнью. И тогда беглецы разделились: тех, кто не боялся трудностей, увел к далеким белым горам храбрый Г'ге Нхузи, Красный Ветер. А он, Сийту, остался со слабыми на теплых равнинах. Он заботился о них еще много весен, до самого ухода на Темную Тропу.
И звали его в те дни Тха-Онгуа.
Творец.
…Все кончилось так же внезапно, как началось. Был душный запах трав, был горячий ветер и жаркое солнце. И молодой Сийту не сразу понял, что отец уже не держал сына за руки, а тяжело опирался на его плечо. «Отведи меня домой, сынок», — тихо сказал он.
Спустя три дня мать, распустив волосы, пела похоронную песню…
Мельтешение искорок понемногу угасало. Живой Камень влил свои силы в сердце человека, знающего свою судьбу, и, утомленный, вновь погружался в дрему.
Ситту Тиинка, Засуха-на-Сердце, Правая Рука Подпирающего Высь, Начальник Границы Сияющей Нган-Двани, одним неторопливым плавным движением сел, поджав под себя ноги. Тело было звонким и упругим, а голова — ясной, как горный ручей.
Будет только то, что будет, и не быть ничему, чему не должно быть.
Он найдет Города предков. И, если будет нужно, померяется силами с Неведомыми. Это его судьба. Если же Камень шутит, обманывает, лжет — тогда ничто не имеет смысла. И нет нужды передавать в наследство сыну свое разочарование. Вот почему уже двенадцать весен, ложась с женщинами, он входит в них только через дкеле. Его первое и пока единственное дитя — дочь, а сын родится в Счастливом Городе. Или не родится вовсе.
Где Великая Синяя Вода, непонятно. Но ясно, что не на востоке, куда текут Уурра и Кшаа; их сладкие воды, как известно, зелены. Значит, нужно посылать разведчиков. Не только за северные горы, где он всевластен, но и в жаркие пустыни, лежащие за южной степью, и на закат, заросший дремучими лесами. А потом понадобится очень много людей, оолов, повозок с припасами и инструментами, чтобы одолеть любую дорогу и выстроить на берегу Синей Воды лодки и плоты. Хватит ли на это власти Начальника Границы? Нет. А власти Подпирающего Высь? Хватит с лихвой.
Поэтому он придет в столицу лишь тогда, когда Могучие все поймут правильно. Пусть посылают сколько угодно гонцов: места здесь дикие, болота топкие, а немирные дгаа крайне кровожадны. Кто посмеет обвинить в злостном непослушании изицве, до которого так и не доберутся вестники?
Но никаких ссор с Могучими. Ни сейчас, ни после.
Ситту Тиинка — не безумец Ваяка. Да, огненных лодок давно не было в Выси, но кто сказал, что они не прилетят никогда? А он не хочет снова увидеть белое пламя, сжигающее равнины. К тому же Могучим интересна только тропа для Железного Буйвола. Хорошо! Начальник Границы уже обуздал буйных горцев, а очень скоро расчистит весь путь к перевалам. И конечно, он защитит Могучих от М'буулы М'Матади, кем бы ни был этот безумец, взбаламутивший юг. Правда, он может не успеть спасти инкоси Муй Тотьягу — уж больно тот неповоротлив и глуп, а у верного изицве слишком много дел в горах; все знают: ни вождь, ни нгуаби немирных дгаа еще не изловлены. Да и вести из столицы, скорее всего, будут запаздывать. Места-то здесь дикие, болота топкие…
Ситту Тиинка скорбно поцокал языком. Он страшно отомстит за возлюбленного короля! Он принесет великие жертвы и со всеми почестями предаст огню нежное тело невинно убиенного владыки и останки двух-трех возможных соискателей резного табурета, которым, конечно, тоже не уцелеть в годину нашествия фанатиков с юга. А за новым Подпирающим Высь Могучие будут как за каменной стеной. Работников и припасов они получат сколько угодно, даже больше, чем получают сейчас. Пусть себе тянут буйволиную тропу к плато, посмеиваясь над наивным любопытством исполнительного, но увлеченного путешествиями дикаря…
