В этом она была абсолютно права. Мьюнд'донг был уже полон. Когда они вошли под своды, присутствующие как один поднялись и почтительно поклонились, коснувшись лба раскрытыми ладонями.
Вождь, милостиво кивнув, мягко опустилась на низкий табурет, покрытый шкурой леопарда. Оглядела собравшихся.
— Садитесь, почтенные!
Зашуршали одежды, зашелестел смутный шепоток.
В просторном полутемном зале было торжественно и тихо. Вокруг горящего костра чинно восседали на циновках суроволицые мужчины. Красные накидки, окаймленные черной полосой и украшенные прядями волос, скрывали их торсы и плечи. Некоторые щеголяли шапочками, усеянными мелким речным жемчугом. У иных в длинных черных с проседью кудрях, перетянутых через лоб алой лентой, торчали пестрые перья.
Зрелище было непривычное, но очень внушительное.
Все старейшины родов, признающих себя потомками Красного Ветра, сидели под сводом мьюнд'донга, почтительно взирая на вошедших вождя и нгуаби.
Но не только они.
— Ты видишь? — шепотом спросила Гдламини.
Дмитрий кивнул. Он видел: кроме людей дгаа, объединенных некогда жесткой рукой Дъямбъ'я г'ге Нхузи, здесь были и те, кто предпочел сохранить свою вольность, уйдя в сельву, и, не отказываясь от родства, хранить старые имена своих племен и кланов. Редко, очень редко приходили доныне люди Межземья в Дгахойемаро, и только великая радость или большая беда могли собрать их всех вместе.
Но вот они здесь, и они глядят на него снизу вверх.
— Ты — нгуаби, — еще тише шепнула Гдлами. — В твоей власти все воины, в твоих руках судьба народа дгаа. Помни это!
— Я помню…
— Хорошо. И хватит шептаться. Совет начинается. Смотри. Слушай. Жди. Я дам тебе слово.
Мальчики в набедренниках проворно пробежали меж рядов, разнося бодрящие орешки нгау. Каждый из старейшин брал пригоршню, разминал и закладывал за щеку Старики молча жевали орехи согласия, сосредоточенные и важные, преисполненные уверенности в себе и уважения к столь высокому собранию.
Минута за минутой истекали в пропасть тишины.
— Жду ваших мудрых слов, отцы народа дгаа! — раздался наконец спокойный голос Гдламини. — Высокий Совет слушает!
Спустя миг поднялся тощий сутулый старик с перебитым носом, судя по пестрой повязке на лбу — пришелец из самых захолустных краев Межземья.
— Высокочтимая дгаамвами, великий нгуаби, уважаемые собратья! — откашлявшись, начал он. — Я пришел издалека, и я сам не знаю, хороши или плохи мои вести. Всем известно: Дганкьё, мой поселок, издавна враждует с мохнорылыми, живущими отдельно от своих селений… («Хуторянин!» — догадался Дмитрий.) …Но уже четыре луны у нас гостят две руки нгандва, людей с равнины, и мохнорылые боятся переходить наши рубежи. Это хорошо. Равнинные не обижают нас, живут мирно. Бранят мохнорылых. Сулят, что к нам Железный Буйвол не пойдет. Это тоже хорошо. Но и уходить они не желают. Ждут еще воинов. Это плохо. Гость, пришедший без приглашения и сам приглашающий новых гостей, может выгнать и хозяина. Это совсем плохо. Скажите: что нам делать?
Отрывисто кивнув в знак окончания речи, сутулый присел на циновку. Тотчас его сменил следующий оратор — этого крепкого, хотя и седого, как луна, старца Дмитрий раньше уже видел на одном из сборищ.
— Зачем спрашивать? Когда приходят чужие с оружием в руках, жди беды, — низким басом зарокотал он. — К нам, в Тгангкхулоа люди нгандва тоже приходили много раз. Тоже жили смирно. Тоже ругали мохнорылых. Потом пришли еще воины с быстрым громом. Брали кабана, брали рис, брали орехи. Без спросу пили священное пиво. Сманили с собой четверых глупых двали, те ушли и не вернулись. Думаю, терпеть больше нельзя. Нужно защищаться. Пришло время нам всем, людям Межземья, обратиться к тебе, вождь, — могучий старец почтительно поклонился Гдламини. — Вели созывать воинов. Наши люди встанут под ругу дгаангуаби…
Вслед седому крепышу говорили иные из пришлых. И с каждым словом на душе у Дмитрия становилось все тревожнее.
Из спокойных рассказов старейшин Межземья проистекало одно: равнинные сменили тактику. Они уже не лезут напролом, пытаясь во что бы то ни стало уложить рельсы побыстрее. Они поумнели. Скорее всего у них сменилось командование, и новый начальник границы мудрее своего предшественника.
Он избегает открытой войны с унсами, во всяком случае — до поры до времени. Вместо этого он прижимает поселки лесных дгаа. Ставит гарнизоны. А скоро, надо думать, начнет и брать заложников. А затем пополнять свои отряды воинами, привыкшими воевать в предгорьях.
Это опасно. Жаль, что не все старейшины высокогорного края сообразительны…
Прислушавшись, нгуаби поморщился.
— Зачем торопиться? — тонким голоском говорил пожилой старейшина Бимбью, горного селения, по четверть года утопающего в снегах. — Мы, народ дгаа, живем спокойно. Это вы, отказавшиеся от единства, страдаете. Кто поручится, что это не гнев Тха-Онгуа обрушился на вас?
Словно подтверждая сказанное, протяжно застонал в полумраке бубен дгаанги.
— Я был сегодня в деревне, говорил с людьми, — внятно и размеренно заговорил Мкиету, старейшина Дгахойемаро. — Я не пропустил мимо ушей ничего. Люди Дгахойемаро говорят: это не наша война, мы должны отойти от нее. Нгандва с равнины не обижают нас. И побратимов наших, мохнорылых, перестали беспокоить. Так что же общего у нас с войной? Пусть те, кто отказался быть вместе со всеми дгаа, сами решают свои дела с людьми равнины. Нам, горным, нет до этого дела…
В отличие от вождей Межземья, озлобленных и готовых воевать, старейшины предгорных селений, не говоря уж о поселках высокогорья, рассуждали взвешенно и немного отстраненно. Понятное дело: ведь не в их края вползала с равнины беда, волоча за собою дымный след. И Дмитрию, блестяще сдавшему экзамен по тактике разрастания локальных конфликтов, было все тяжелее сохранять на лице предписанную обычаем маску благожелательного бесстрастия.
Он ждал своей очереди говорить.
А когда Гдламини величаво кивнула ему, встал с табурета спокойный. Речь сложилась, и он не опасался сбиться. Напротив, заговорил медленно и твердо, невольно подражая манере выступавших ранее.
— Не думаю я, почтенные отцы, что правы многие, говорившие: равнинные нгандва унялись. Змея не перестает быть змеей, сменив шкуру, и клыки ее остаются ядовитыми. Люди с равнины не умеют воевать в горах. Они пришли, чтобы вынудить дгаа встать под свои знамена. Вспомните: что они сделали в Тгумумбагши? Грабили, насиловали, убивали. Что сделали они с нашими охотниками? Убили. Да, они перестали обижать мохнорылых. Но надолго ли? Не поддавайтесь обману, отцы. Готовьтесь к битвам сейчас, чтобы змея не ужалила завтра. Дорог каждый день, пока дожди еще мешают равнинным…
— Жажда битвы слепит тебе глаза, тхаонги, — тотчас откликнулся Мкиету. — Ты говоришь о том, что будет, но грядущее ведомо одному лишь Тха-Онгуа. А сейчас равнинные перестали творить зло, каждый подтвердит это. Они не нападают на людей дгаа. И побратимов наших не трогают. Нам нечего опасаться людей нгандва. Пусть делают в Межземье, что хотят. Это не наша беда.
Мкиету еще покряхтывал, опускаясь на циновку, а могучий старец из Тгангкхулоа уже вскочил. На сей раз в голосе его не было спокойствия.
— Глаза у всех нас темные, собратья, а мысли разные, — в горле у него сипело и булькало. — Это потому, что мы по-разному узнали равнинных. Кто близок к рубежам, говорит одно, кто обитает в отдалении от границ — полагает иначе. Но всем известно: сельва не любит чужих. Сельва уважает только силу. Если не дать чужакам отпора, они растопчут наши законы и надругаются над обычаями. А показав свой нрав, люди дгаа смогут требовать почетного мира. Нгуаби прав: что бы ни было, готовиться следует к худшему. Оолу рога не помеха.
Тишина сломалась, сменившись многоголосым говором.
Забыв о приличиях, старейшины спорили, стараясь перекричать друг дружку. Одни предлагали выжидать, не дразнить равнинных. Другие соглашались создать в поселках отряды, способные выступить в любой момент, но не желали начинать первыми. В общем шуме тонули голоса немногих, уже сейчас готовых послать под руку нгуаби вооруженных двали.
