Преодолевая усталость, вызванную таким усилием, госпожа Батори отворила дверь, спустилась по парадной лестнице, прошла по двору, не без труда отперла калитку, выходившую на улицу, и очутилась на Страдоне.

Было уже далеко за полночь; поэтому на улице было темно и безлюдно.

Госпожа Торонталь, пошатываясь, пошла по тротуару; пройдя шагов пятьдесят, она остановилась у почтового ящика, опустила в него письмо и направилась назад.

Но теперь, когда она исполнила свою последнюю волю, силы окончательно её покинули, и она без чувств упала у ворот своего особняка.

Здесь её и обнаружили через час. К воротам прибежали Силас Торонталь и Сава. Умирающую перенесли в её комнату, но она всё не приходила в сознание.

На другой день Силас Торонталь сообщил Саркани о случившемся. Ни тому, ни другому и в голову не пришло, что госпожа Торонталь вышла ночью из дому для того, чтобы опустить в ящик письмо. Но зачем же она уходила? Они не могли придумать никакого объяснения этому странному поступку, и это очень тревожило их.

Больная прожила ещё сутки. Только судороги, изредка пробегавшие по её телу, доказывали, что она ещё жива; то были последние усилия души, готовой отлететь. Сава держала её за руку, словно желая удержать её в мире, где она без матери будет такой одинокой! Но уста умирающей теперь безмолвствовали, и с них уже больше не срывалось имя Батори. Теперь совесть её успокоилась, она выполнила свою последнюю волю, и ей уже не о чём было просить, не надо было молить о прощении.

На следующую ночь, в три часа, когда Сава сидела одна возле матери, умирающая сделала движение и коснулась рукою руки дочери.

Глаза её приоткрылись. Потом взгляд её остановился на Саве. Её глаза так красноречиво молили о чём-то, что Сава невольно спросила:

– Мама… ты хочешь что-то сказать?

Госпожа Торонталь утвердительно кивнула головой.

– Хочешь поговорить со мной?

– Да! – отчётливо произнесла госпожа Торонталь.

Сава склонилась к её изголовью, а умирающая жестом попросила её придвинуться к ней поближе.

Сава приникла к голове матери, а та прошептала:

– Дитя моё, я умираю!

– Мама! Мама!

– Тише! – прошептала госпожа Торонталь. – Тише! Чтобы нас никто не услышал!

Она продолжала с усилием:

– Сава, я должна вымолить у тебя прощение за всё зло, которое я тебе причинила… у меня не хватило сил этому помешать…

– Что ты, мама! Ты никогда не причиняла мне зла. Тебе не за что просить у меня прощения.

– Поцелуй меня ещё раз, Сава… в последний раз… в последний… В знак того, что ты прощаешь меня…

Девушка осторожно коснулась губами бледного лба умирающей.

У госпожи Торонталь хватило сил обвить рукою шею дочери. Приподнявшись и пристально всматриваясь в её черты, она прошептала:

– Сава! Ты не дочь Силаса Торонталя! Ты мне не дочь! Твой отец…

Договорить она не смогла. Судорожным движением она вырвалась из рук Савы и испустила последний вздох.

Девушка склонилась над покойницей. Она попыталась вернуть её к жизни, но тщетно.

Тогда она стала звать на помощь. На её зов сбежались люди. Одним из первых появился Силас Торонталь.

При виде его Сава невольно отшатнулась, охваченная непреодолимым отвращением. Теперь она имела право презирать, ненавидеть его: ведь он ей не отец! Так сказала умирающая, а умирающие не лгут!

Сава вышла из комнаты; её привело в ужас то, что открыла ей несчастная женщина, любившая её, как родную дочь, и вместе с тем она была в отчаянии, что покойная не успела сказать ей всю правду до конца.

Через день состоялись пышные похороны. Банкира окружала толпа друзей, которых всегда много у богача. Рядом с ним за гробом шёл Саркани, подчёркивая тем самым, что не произошло никаких изменений и что он-намерен вскоре стать членом семьи Торонталей. Саркани твёрдо надеялся на это; но он прекрасно знал, что, если этому плану и суждено осуществиться, всё же предстоит преодолеть ещё немало препятствий. Впрочем, Саркани считал, что смерть госпожи Торонталь скорее ему на руку, ведь Сава лишилась теперь своей защитницы.

С другой стороны, в связи с кончиной госпожи Торонталь свадьба опять откладывалась. Пока семья будет в трауре, не может быть и речи о венчании. Приличия требовали, чтобы после смерти госпожи Торонталь прошло по крайней мере полгода.

Разумеется, это вызвало крайнюю досаду Саркани, – ему не терпелось добиться своего. Но делать нечего, приходилось считаться с общепринятыми обычаями. Между ним и Силасом Торонталем то и дело происходили бурные объяснения. И всякий раз банкир говорил:

– Я тут бессилен. Но вам нечего беспокоиться, – ведь месяцев через пять свадьба непременно состоится.

Как видно, негодяи прекрасно понимали друг друга. Саркани приходилось соглашаться с доводами банкира, и тем не менее он выражал своё неудовольствие.

Вдобавок оба они были встревожены странным поступком умирающей. Саркани даже пришло в голову, не собиралась ли умирающая тайком кому-то отправить по почте письмо.

Он поделился своими догадками с банкиром, которому это предположение показалось весьма правдоподобным.

– А если так, – твердил Саркани, – то это письмо грозит нам большими неприятностями. Ваша жена всегда была на стороне Савы и настроена против меня; более того – она поддерживала моего соперника. Что, если у неё накануне смерти хватило сил выдать наши тайны? В таком случае нам с вами, пожалуй, благоразумнее уехать из Рагузы – ведь оставаться здесь рискованно.

– Если бы это письмо было написано, – сказал ему несколько дней спустя Силас Торонталь, – на нас уже обрушились бы неприятности. А ведь до сих пор всё идёт по-прежнему.

Саркани нечего было ему возразить. В самом деле, покамест всё было спокойно, и казалось, им не грозит никакой беды.

Между тем беда надвигалась, но совсем иная, чем они предполагали. Произошло это через две недели после смерти госпожи Торонталь.

После кончины матери Сава стала уединяться и не покидала своей комнаты. Она не выходила даже к обеду. Банкир чувствовал себя в её присутствии неловко и не искал случая остаться с нею с глазу на глаз. Он предоставлял ей полную свободу и жил своей жизнью на другой половине дома.

Саркани резко осуждал поведение Силаса Торонталя. Ведь при таком положении вещей ему уже совсем не удавалось видеть Саву. Поэтому он резко высказывал банкиру своё неудовольствие. Хотя в первые месяцы после похорон не могло быть и речи о свадьбе, Саркани не хотелось, чтобы Сава думала, будто он отказался от мысли об этом союзе.

В конце концов Саркани стал так настойчив, что Силасу Торонталю пришлось сдаться, и шестнадцатого августа он велел передать дочери, что хочет с нею переговорить в тот же вечер. Он предупредил её, что при их разговоре будет присутствовать Саркани, а потому думал, что Сава откажется прийти. Но он ошибся. Девушка ответила, что готова исполнить его желание.

Вечером Силас Торонталь и Саркани, сидя в большой гостиной, с нетерпением ждали прихода Савы. Первый решил прибегнуть к своей отцовской власти и не идти ни на какие уступки. Второй намеревался быть сдержанным, больше слушать, чем говорить, и надеялся, что ему удастся разгадать тайные помыслы девушки. Он по-прежнему опасался, что ей кое-что известно.

В указанное время Сава пришла в гостиную. При её появлении Саркани встал, но на его поклон девушка не ответила, даже не кивнула головой. Она словно не замечала его, или, вернее, не хотела замечать.

По знаку Силаса Торонталя она села и с равнодушным видом стала ждать, когда с нею заговорят. В траурном платье она казалась ещё бледнее.

– Сава, я вполне понимаю, что ты убита горем, и до сих пор не нарушал твоего уединения. Но после этого прискорбного события волей-неволей приходится решать кое-какие материальные вопросы. Хотя ты ещё и не совершеннолетняя, надо поставить тебя в известность, какая часть наследства приходится на твою долю…

– Если речь идёт только о моих материальных интересах, – ответила Сава, – то незачем продолжать этот разговор. Я не притязаю ни на какое наследство!