И в самом деле, после стольких необъяснимых космических явлений страхи Бен-Зуфа были довольно основательны.
Двадцать шестого марта при необыкновенно ясной погоде и сухом воздухе температура упала до двенадцати градусов ниже нуля.
На каком расстоянии от Солнца находилась теперь Галлия? Какой путь она прошла по своей орбите с того дня, которым помечена последняя записка неизвестного ученого? Ответить на этот вопрос не был в состоянии ни один из обитателей Теплой Земли. Видимое уменьшение солнечного диска уже не могло служить основой даже для самого приблизительного вычисления. К сожалению, таинственный астроном перестал сообщать о результатах своих наблюдений. Капитан Сервадак больше всех сокрушался о том, что оборвалась своеобразная переписка с земляком, — он по-прежнему придерживался мнения, что автор записок — француз.
— Почем знать, — говорил капитан Сервадак, — может быть, наш астроном посылал нам письма в разных футлярах или бочонках, но они не дошли ни до острова Гурби, ни до Теплой Земли. А теперь море замерзло, и у нас нет никакой надежды получить весточку от этого чудака!
Как читателю уже известно, море действительно замерзло. Вода перешла из жидкого состояния в твердое при тихой погоде и при полном безветрии. Вследствие этого ледяной покров был гладким и ровным, точно на замерзшем пруде или катке клуба конькобежцев. Кругом ни единого бугорка, ни малейшей впадинки, ни-одной трещины. От края до края тянулась зеркально-гладкая ледяная поверхность.
Как резко отличалась эта картина от вида полярных морей на Земле! Там льдины, айсберги, торосы под напором ветра ломаются и громоздятся друг на друга, ежеминутно теряя равновесие и опрокидываясь. Такие ледяные поля представляют собой беспорядочное скопление ледяных глыб, смерзающихся самым причудливым образом, и плавучих гор с шатким основанием, превосходящих высотой мачты крупных китобойных судов.
Ничто не постоянно в этих арктических или антарктических океанах; там все находится в вечном движении; ведь ледяной покров не обладает прочностью металла — поэтому при первом же порыве ветра, при легком колебании температуры картина сразу меняется. Это похоже на беспрерывную смену сказочно прекрасных декораций. Здесь же, на Галлии, морская гладь приняла устойчивую и определенную форму, более определенную, чем когда она была открыта для всех ветров. Она превратилась, — и надолго, вероятно, — в необозримую белую равнину, более плоскую, чем пески Сахары или русские степи. С усилением морозов панцирь, сковавший воды Галлийского моря, будет становиться все плотнее; он останется столь же твердым до наступления оттепели… если только оттепель когда-нибудь наступит!
Русские, привыкшие к виду северного моря, к его неровному ледяному покрову, с удивлением, но и с удовольствием смотрели на спокойную гладь застывшего Галлийского моря: его безукоризненно ровный лед сулил раздолье для конькобежцев. На «Добрыне» нашлись всех размеров коньки, которые и были предоставлены в распоряжение любителей этого спорта. Таких оказалось множество. Русские научили испанцев бегать на коньках, и вскоре в безветренные и ясные дни, когда мороз не слишком щипал щеки, не осталось ни одного галлийца, который не выписывал бы на льду изящнейшие пируэты. Малютка Нина и юный Пабло совершали чудеса ловкости, вызывая всеобщее одобрение. А капитану Сервадаку вообще легко давались все виды гимнастических упражнений, поэтому он вскоре достиг на этом спортивном поприще такого же совершенства, как его учитель граф Тимашев. Блистал своим искусством и Бен-Зуф; правда, ему и прежде уже не раз доводилось бегать на коньках на огромном монмартрском катке, который «ничуть не меньше моря»!
Этот сам по себе здоровый вид спорта был полезен еще и тем, что отвлекал жителей Теплой Земли от мрачных мыслей. Кроме того, коньки могли служить быстрым способом передвижения. Так, лучший конькобежец Галлии — лейтенант Прокофьев — неоднократно пробегал на коньках расстояние между Теплой Землей и островом Гурби, то есть десять лье за два часа.
— Вот что заменит на Галлии железные дороги старого мира, — шутил капитан Сервадак. — В сущности коньки те же рельсы, только укрепленные на ноге путешественника и передвижные!
Между тем температура неуклонно падала, и термометр показывал в среднем пятнадцать — шестнадцать градусов мороза. С уменьшением тепла уменьшалась и сила света, точно Луна все время закрывала собой солнечный диск, как при солнечном затмении, На все окружающее легла какая-то мрачная тень, навевая тоску. Это вызывало у всех состояние душевной подавленности, с которым приходилось бороться. Но разве могли изгнанники земного мира, прежде находившиеся в гуще кипучей человеческой деятельности, не ощущать пустоты, царившей вокруг них? Разве они в силах были забыть о том, что Земля, уже сейчас находящаяся на миллионы лье от Галлии, продолжает удаляться? Разве они смели надеяться увидеть Землю снова, когда оторвавшийся от нее осколок уносил их все дальше в межпланетное пространство? И кто мог утверждать, что этот осколок не покинет когда-нибудь пределов солнечной системы и не унесется в звездные миры, где станет вращаться вокруг нового солнца?
Пожалуй, из всей галлийской колонии только граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев отдавали себе отчет в происходящем. Тем не менее их товарищи, хотя и не посвященные в тайны грозного будущего, смутно чувствовали, что происходит нечто беспримерное в истории человечества. Так возникла необходимость отогнать от них мрачные мысли, заставляя их то учиться, то развлекаться, а катание на коньках внесло приятное оживление в однообразие трудовых будней.
Сказав, что все жители Теплой Земли в большей или меньшей степени увлеклись этим спасительным занятием, мы, конечно, не имели в виду Хаккабута.
Дело в том, что Хаккабут, несмотря на сильные морозы, ни разу не показывался с той самой поры, как его привезли на Теплую Землю. На «Ганзу» никто не заглядывал, потому что Сервадак строго запретил общаться с Хаккабутом. Но судя по тому, что из трубы, выведенной из его каюты, шел дымок, хозяин тартаны никуда не отлучался. Как ни старался он беречь топливо, он сам себя вводил в расход, отказываясь перейти в Улей Нины, где к его услугам было даровое отопление лавой. И все же он предпочитал жечь свой уголь, лишь бы не расставаться с «Ганзой». Кто бы тогда охранял драгоценный груз на его судне?
Впрочем, тартана и шкуна были установлены таким образом, что могли выдержать длительную зимовку, — об этом позаботился лейтенант Прокофьев. Оба судна прочно стояли в бухте, закованные в ледяную броню. Но в целях предосторожности галлийцы, по примеру зимовщиков в полярных морях, обкололи лед вдоль корпусов обоих судов. При этом лед скопляется только под килем и не давит на бока корабля, грозя раздробить судно на мелкие щепки. Если же уровень ледяной поверхности моря поднимется, то вместе с ним поднимутся шкуна и тартана, а после таяния они, надо полагать, восстановят свою нормальную осадку.
Итак, Галлийское море уже замерзло на всем протяжении, и, посетив остров Гурби, Прокофьев убедился в том, что необозримый ледяной покров простирается на север, восток и запад.
Лишь один уголок огромного водного бассейна составлял исключение — то озерко у центральной пещеры, куда ниспадал огненный поток расплавленной лавы. Здесь, среди скал, вода не замерзала, и ледяная корочка, образующаяся на морозе, мгновенно растапливалась. При соприкосновении с лавой вода закипала и на ее клокочущей поверхности непрерывно всплывали пузырьки. Казалось бы, этот сохранившийся кусочек моря должен был бы привлекать рыболовов, но, как говорил Бен-Зуф, «вареная рыба не клюет».
В первых числах апреля погода переменилась, небо стало пасмурным, однако температура не поднималась. Дело в том, что падение температуры зависело здесь не от каких-либо особых атмосферных условий или от большей или меньшей влажности воздуха. В полярных областях земного шара, подверженных влиянию атмосферных условий, скачки температуры целиком зависят от того, куда перебросится ветер. На Галлии этого быть не могло. Холод, царивший на новом сфероиде, не да вал значительных колебаний температуры, так как вызывался постепенным удалением планеты от источника света и тепла; он должен был непрерывно усиливаться до тех пор, пока не достигнет температуры, являющейся, по данным Фурье, предельной температурой мирового пространства.
