Между тем Хаккабут явно не разделял общего мнения, что колонии угрожает серьезная опасность. Он был уверен, что живет по-прежнему на земле, лишь частично пострадавшей от катастрофы, и надеялся рано или поздно любым способом уехать с острова Гурби и снова заняться торговлей на средиземноморском побережье. Не варя никому и ничему, он вообразил, что против него готовят заговор, чтоб завладеть всем его достоянием. Именно поэтому, подозревая обман, он не желал признать гипотезу, утверждавшую, что Галлия лишь осколок Земли, уносимый в межпланетное пространство; именно поэтому он день и ночь неусыпно стерег свое добро. Однако до сих пор все подтверждало, что в околосолнечном мире странствует новое небесное тело — новая планета, все население которой состоит из англичан на Гибралтарском утесе и колонистов с острова Гурби; Хаккабут мог сколько его душе угодно сидеть, наставив на горизонт древнюю подзорную трубу, похожую на дырявую дымовую трубу, — у берегов не появлялся ни один корабль и ни один купец не спешил обменять свое золото на сокровища «Ганзы».

Прослышав о планах на зимовку и о приготовлениях к переезду, Хаккабут сначала по своему обыкновению ничему не поверил. Но когда он увидел, как шкуна, нагруженная зерном и скотом, направлялась на юг, он убедился, что капитан Сервадак и его товарищи решили покинуть остров Гурби.

Тогда-то Хаккабута и одолели мучительные сомнения. Что ожидает его, беднягу, если все окажется правдой? Неужели он действительно на берегу не Средиземного, а Галлийского моря? Неужто никогда больше он не увидит свое отечество, свою добрую старую Германию? Неужто ему не суждено больше обсчитывать простаков покупателей на триполитанском и тунисском побережьях? Ведь ему грозит разорение!

Хаккабут стал чаще наведываться на берег, пытаясь вступать в разговор то с испанцами, то с русскими, но в ответ слышал лишь весьма соленые шутки на свой счет. Он попробовал улестить Бен-Зуфа, предложив ему несколько понюшек табаку, однако тот решительно отклонил его подношения, сославшись на «приказ начальства».

— Нет, старина Завулон, — говорил Бен-Зуф, — не возьму ни понюшки! Запрещено! Лопай сам свой товар, пей, нюхай его, Сарданапал ты этакий!

Сообразив, что надо действовать по пословице: «Не помогли святые угодники, так взывай прямо к богу», Хаккабут обратился к Сервадаку с вопросом, верны ли дошедшие до него слухи, и выразил надежду, что французский офицер не станет обманывать такого бедняка, как он.

— Ну да, черт возьми, все это истинная правда, — отвечал Гектор Сервадак, которому надоел вздорный старик. — Вы едва успеете перебраться в Улей Нины!

— Спаси и помилуй меня предвечный бог и Магомет, — пробормотал Хаккабут, и в этом возгласе выразилась вся сущность вероотступника-торгаша.

— Хотите, я дам вам матросов, и они отведут «Ганзу» в бухту у Теплой Земли? — предложил капитан Сервадак.

— Мне хотелось бы добраться до Алжира, — ответил ростовщик.

— Повторяю вам еще раз, что Алжира больше не существует!

— Во имя аллаха, возможно ли это?

— Спрашиваю в последний раз, хотите ли вы отвести тартану на Теплую Землю и зимовать с вами?

— Помилосердствуйте! Ведь там мое добро разграбят!

— Не хотите? Что ж, тогда мы отведем «Ганзу» в безопасное место без вас и против вашего желания!

— Без моего согласия, господин губернатор?

— Да, я не могу допустить, чтобы ценный груз бессмысленно погиб из-за вашего глупого упрямства.

— Вы меня разоряете!

— Вы скорее разоритесь, если мы оставим вас здесь, — ответил Сервадак, пожимая плечами. — А теперь убирайтесь к черту!

Хаккабут поплелся к своей тартане, воздевая руки к небу и негодуя по поводу неслыханной алчности «нечестивцев».

К двадцатому марта работы на острове Гурби закончились. Оставалось только перебраться на Теплую Землю. Термометр показывал в среднем около восьми градусов ниже нуля. Вода в колодцах превратилась в лед. Колонисты решили на следующий день погрузиться на «Добрыню» и переехать в Улей Нины. Заодно решили отвести туда же и тартану, несмотря на все возражения ее владельца. Лейтенант Прокофьев заявил, что если «Ганза» останется в Шелиффской гавани, она будет затерта льдами и неминуемо раздавлена. В бухте же Теплой Земли тартана будет лучше защищена, а если даже и погибнет, то удастся спасти хотя бы ее груз.

Вот почему сразу же после того, как шкуна отчалила, «Ганза» тоже снялась с якоря, невзирая на вопли и проклятия Хаккабута. Четверо русских матросов по приказу лейтенанта Прокофьева взошли на борт «Ганзы»; корабль-лавка, как назвал его Бен-Зуф, поднял паруса и, покинув стоянку у острова Гурби, направился на юг.

Трудно передать, какою бранью ссыпал матросов жалкий скряга, с каким ожесточением он твердил, что ни в ком не нуждается и ни у кого не просит помощи. Он рыдал, стонал, всхлипывал, но сквозь притворные слезы его серые глазки метали искры. И если бы через три часа, после того как тартана пришвартовалась в бухте Теплой Земли и Хаккабут убедился, что он вместе со своим имуществом находится в полной безопасности, кто-нибудь подошел бы к нему поближе, то был бы поражен, увидев, какой откровенной радостью горели глаза торгаша, когда он бормотал:

— Отвели судно задаром! Дураки! Идиоты! Ничего не взяли с меня за это!

В словечке «задаром» снова проявилась вся его сущность: он был не способен понять, что можно оказывать услуги бескорыстно.

Отныне и бесповоротно остров Гурби был покинут людьми. На последнем клочке французской колонии остались только птицы и те животные, которые ускользнули от загонщиков, но и они должны были замерзнуть. Не найдя другого пристанища, птицы снова слетелись на остров, и это лишний раз убеждало в том, что земля кругом бесплодна.

В этот день капитан Сервадак и его товарищи торжественно вступили во владение своим жилищем. Улей Нины понравился всем, и каждый радовался тому, как удобно, а главное как тепло в новом доме. Общей радости не разделял только Хаккабут; он не пожелал даже заглянуть, вовнутрь и сидел один на тартане.

— Боится, должно быть, что его заставят платить за квартиру, — сказал Бен-Зуф. — Ну, да ладно! Придет час, когда он сам выползет из своего логова, мороз выгонит старую лисицу из норы!

Вечером в большом зале отпраздновали новоселье, За горячим ужином, приготовленным на огне вулкана, собралось все население Галлии. Во время пира не раз поднимали бокалы, в которых играло французское вино из погреба «Добрыни», — пили за здоровье генерал-губернатора и его «административного совета». Разумеется, Бен-Зуф принял добрую часть этих почестей на свой счет.

Ну и весело же было! Особенное оживление внесли испанцы: один взял гитару, другой кастаньеты, и все запели хором. Затем Бен-Зуф исполнил знаменитую «песенку зуава», широко известную во французской армии; но лишь тот, кто слышал ее в виртуозном исполнении денщика капитана Сервадака, способен оценить ее по достоинству:

Затем состоялся бал, бесспорно первый бал на Галлии. Матросы с «Добрыни» сплясали русскую и заслужили бурное одобрение публики даже после фанданго, изумительно исполненного испанцами. К концу вечера Бен-Зуф показал сольный номер, блеснув в модном танце, весьма принятом на Монмартре, с такой грацией и мужественной силой, что снискал самые искренние похвалы Негрете.

К девяти часам торжества окончились. Всем захотелось подышать свежим воздухом, потому что после танцев, особенно при здешней температуре, было очень жарко.

Шествие возглавлял Бен-Зуф; он вел своих приятелей по главной галерее, выходившей на побережье Теплой Земли. Капитан Сервадак, граф, лейтенант Прокофьев, не торопясь, шли позади. Вдруг до них донеслись крики. Они ускорили шаг; в сухом и чистом воздухе оглушительно, словно оружейная пальба, раздавались восклицания, однако вовсе не выражающие ужас: то были крики «ура» и «браво».