— А каково твое мнение? — обратился граф к Прокофьеву.

— Есть только один способ объяснить изменение орбиты, — отвечал Прокофьев, — других быть не может.

— Какой же? — с волнением спросил Сервадак, словно предчувствуя, что скажет лейтенант.

— Надо предположить, что от Земли отделился осколок, а вместе с ним и часть земной атмосферы, — сказал Прокофьев, — и что этот осколок движется в пределах солнечной системы по новой орбите, уже не совпадающей с орбитой Земли.

Приведя это объяснение, казавшееся таким правдоподобным, лейтенант Прокофьев умолк. Молчали и его собеседники. Глубоко подавленные, они задумались над тем, какие неисчислимые последствия повлечет за собой эта мировая катастрофа. Если действительно от земного шара отделился огромный осколок, куда он стремится? Какова величина эллиптической орбиты, по которой он сейчас движется? На какое расстояние от Солнца он отдалится? Какова будет продолжительность его обращения вокруг центра притяжения? Умчится ли он, подобно кометам, на сотни миллионов лье в межпланетное пространство или же вскоре будет притянут обратно к всемирному источнику тепла и света? И, наконец, совпадает ли плоскость его орбиты с земной орбитой, можно ли надеяться, что когда-нибудь он снова встретится и соединится с Землей, от которой был отторгнут?

Первым прервал молчание капитан Сервадак, громко воскликнув:

— Ну нет, черт побери! Ваше объяснение, лейтенант, многое помогает понять, но оно неприемлемо!

— Почему же, капитан? — удивился Прокофьев. — Напротив, оно, как мне кажется, отвечает на все вопросы.

— В том-то и дело, что нет! Есть по меньшей мера одно возражение, и ваша гипотеза его не опровергает.

— А именно? — спросил Прокофьев.

— Что ж, — сказал Сервадак, — постараемся друг друга понять. Вы утверждаете, что осколок земного шара, превратившийся в некий новый астероид, движется по околосолнечному миру, унося с собою нас вместе с частью средиземноморского бассейна от Гибралтара до Мальты?

— Утверждаю.

— А как тогда вы объясните появление странного материка, замкнувшего со всех сторон море? И чем объясняется строение его берегов? Если бы от земного шара отделилась какая-то часть и унесла нас в мировое пространство, на ней, конечно, сохранилась бы земная кора — граниты, известняки; между тем поверхность нашего астероида покрыта какими-то сростками минерала, состав которого нам совершенно неизвестен!

Замечание капитана Сервадака являлось серьезным возражением против теории Прокофьева. В самом деле, можно было вообразить, что от земного шара отделился осколок, захватив с собой часть земной атмосферы я бассейна Средиземного моря; можно было даже допустить, что его вращение вокруг собственной оси и обращение вокруг Солнца не совпадают с движением Земли; но почему вместо цветущих берегов, окаймлявших Средиземное море на юге, западе и востоке, возникла эта голая и отвесная стена без всякой растительности, эта неведомая горная порода?

Возражение Сервадака поставило Прокофьева в тупик, и он ограничился тем, что сослался на будущее, которое, конечно, разрешит все неразрешенные вопросы. Тем не менее он не считал нужным пренебречь теорией, которая объясняла столько необъяснимых до сих пор явлений. Что же до первопричины космического переворота, то она по-прежнему оставалась тайной. Можно ли предположить, что от Земли отделилась такая огромная масса и умчалась в пространство в результате какого-то взрыва под земной корой? Почти невероятно! Сколько еще неизвестных в этом уравнении со многими неизвестными…

— В конце концов, — сказал в заключение Сервадак, — не все ли равно, на каком новом астероиде я лечу в околосолнечном мире, — была бы с нами Франция!

— Да, Франция… но и Россия! — добавил граф.

— И Россия! — повторил француз, с готовностью принимая законное желание графа.

Однако, если действительно осколок Земли двигался по новой орбите и имел форму сфероида, то при его милых размерах можно было опасаться, что часть Франции и во всяком случае большая часть Российской империи остались на Земле. В равной мере это относилось и к Англии; к тому же полное отсутствие связи между Гибралтаром и Соединенным королевством в течение шести недель ясно указывало на то, что восстановить ее невозможно ни с суши, ни с моря, ни посредством почты и телеграфа. В самом деле, если остров Гурби, где продолжительность дня и ночи была одинакова, находился на экваторе астероида, то Северный и Южный полюсы отстояли от острова на расстоянии, равном половине окружности, пройденной «Добрыней» во время плавания, иначе говоря на расстоянии тысячи ста шестидесяти километров. Таким образом, Северный полюс отстоял на пятьсот восемьдесят километров к северу от острова Гурби, а Южный полюс находился на таком же расстоянии к югу. И когда обе эти точки были нанесены на карту, выяснилось, что Северный полюс оказался на уровне побережья Прованса, а Южный полюс попал в африканскую пустыню, на двадцать девятую параллель.

Мог ли Прокофьев и сейчас отстаивать свою новую теорию? Действительно ли отделился какой-то большой осколок от Земли? Утверждать это со всей решительностью было невозможно. Только будущее могло разрешить эту загадку; и все же мы берем на себя смелость утверждать, что, если лейтенант Прокофьев еще не открыл истины, то сделал шаг, приблизивший его к цели.

Когда шкуна вышла из узкого пролива, соединявшего Средиземное море у Гибралтара, снова наступила прекрасная погода. Попутный ветер благоприятствовал экспедиции, и, несясь на всех парах и парусах, судно быстро устремилось на север.

Мы говорим север, а не восток, потому что испанское побережье исчезло целиком, во всяком случае исчезло все пространство между Гибралтаром и Аликанте. Там, где, соответственно их географическим координатам, должны были находиться Малага, Альмерия, мыс Гата, мыс Палое, Картахена, их не оказалось. Море затопило всю эту часть Пиренейского полуострова; тогда судно направилось на запад, к прежней Севилье, но на месте андалузского побережья возвышались скалистые берега, похожие на берега возле Мальты.

В этом месте море глубоко врезалось в новый материк, образуя острый угол, вершину которого должен был бы занимать Мадрид. Затем, спустившись к югу, береговая полоса выдавалась в море и, как грозный коготь, нависала над тем местом, где должны были находиться Балеарские острова.

После того как экспедиция, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы этой группы островов, уклонилась от взятого курса, она сделала совершенно неожиданную находку.

Двадцать первого февраля в восемь часов утра матрос, стоявший на носу корабля, закричал:

— Бутылка в море!

В такой бутылке мог храниться ценный документ, имевший отношение к последним событиям.

Услышав возглас матроса, все, в том числе граф Тимашев, Гектор Сервадак и лейтенант, выбежали на палубу. Шкуна приблизилась к плывущему по волнам предмету, и матросы выловили его из воды.

Оказалось, что это не бутылка, а кожаный футляр от небольшой подзорной трубы. По краям он был плотно запечатан воском, и, если его бросили в море недавно, вода не должна была в него проникнуть.

Прокофьев внимательно осмотрел находку в присутствии графа и Сервадака. На футляре не было фабричного клейма. Воск на крышке был совершенно цел, и на нем сохранился оттиск печати с инициалами «П.Р.».

Лейтенант Прокофьев сломал печать, открыл футляр и вынул какую-то бумагу. Она не пострадала от пребывания в морской воде. Это был листок из записной книжки, разграфленный в клетку, на котором крупным, размашистым почерком кто-то написал следующие слова, сопроводив их вопросительными и восклицательными знаками:

«Галлия???

Ab sole[6] 15 февр. расст.: 59 000 000 л.!

Путь, пройденный с янв. по февр.: 82 000 000 л.!

Va bene![7] All right!

[8] Прекрасно!!!»