Разумеется, среди сторонников двора, так же как и среди конституционалистов, это нападение на дворец названо было преступлением; но король все-таки еще оставался королем, имеющим право на кое-какие почести. Долго ли это продлится? Самые легковерные люди не дали бы ему и двух месяцев царствования после всех полученных им угроз и оскорблений. И как известно, они не ошиблись бы, так как шесть недель спустя, 10-го августа, Людовик XVI был изгнан из Тюильри, и, низложенный, заключен в Тампль, откуда должен был выйти только, чтобы сложить голову на площади Революции.

Если велико было впечатление этого покушения в Париже, во всей Франции, то невозможно представить себе, как сильно было оно за границей. В Кобленце раздались вопли отчаяния, ненависти, мести, и немудрено, что отзвук их дошел до маленького уголка Пруссии, в котором мы сидели. Если эмигранты начнут наступать, да к ним еще присоединятся Имперские войска (как их уже называли), то начнется ужасная война.

В Париже все это знали, и были приняты энергичные меры, чтобы быть готовыми ко всему. Быстро образовалась организация федералистов. Так как патриоты считали короля и королеву ответственными за угрожавшее Франции нашествие, комиссия собрания решила, что вся нация вооружится и будет действовать самостоятельно, без вмешательства властей.

А что нужно было для этого? Нужно было только объявление законодательного собрания о том, что «отечество в опасности!»

Все это мы узнали через несколько дней после возвращения Жана, и новость сильно взволновала нас.

Известие распространилось по городу 23-го утром. Во всякое время можно было ожидать сообщения о том, что Пруссия ответила Франции объявлением войны. Через город с быстротою молнии приносились эстафеты, курьеры, передавались распоряжения из одной части армии в другую. Говорили, что сардинцы тоже должны присоединиться к Имперским войскам, что они уже выступили и угрожают границе. К несчастью, это была истинная правда.

Все это повергло семейства Келлер и де Лоране в величайшую тревогу, а мое положение становилось все труднее и труднее.

Все чувствовали это, и, если я молчал, то исключительно оттого, что не хотел усугублять всеобщего беспокойства.

Словом, времени терять было нечего, и так как свадьба была решена, то следовало отпраздновать ее без замедления, о чем в тот же день и условились.

По общему соглашению выбрано было 29-е число. До этого дня можно было успеть выполнить все формальности, которые в те времена были крайне просты. Обряд должен был совершиться в церкви, в присутствии обязательных свидетелей из числа лиц, имеющих сношения с семействами Келлер и де Лоране. Я выбран был одним из свидетелей. Какая честь для старшего вахмистра!

Положено было действовать как можно осторожнее и никому не говорить о предстоящем событии, кроме свидетелей, присутствие которых необходимо. В эти тревожные дни надо было стараться не привлекать к себе внимание. Калькрейт сейчас бы сунул нос в это дело. Кроме того, лейтенант Франц мог с отчаяния выкинуть какую-нибудь штуку и тем вызвать осложнения, которых нужно было во что бы то ни стало избежать.

Что касается приготовлений к свадьбе, то они займут немного времени. Все будет очень просто, без всяких празднеств, которые в другое время, конечно, устроили бы с большим удовольствием. Теперь же будет только обряд венчания и больше ничего.

Торопиться, торопиться! Не время было действовать согласно поговорке: «поспешишь – людей насмешишь».

Но несмотря на все принятые меры, тайна наша, оказывается, выплыла наружу. Конечно, соседи, – ох, эти провинциальные соседи! – весьма интересовались происходившим в обоих домах. Разумеется, и мы, и господа де Лоране иногда посещали друг друга в необычное время, чем и возбудили любопытство окружающих. Калькрейт также не упускал нас из виду, без сомнения приказав своим агентам зорко следить за нами. Может быть, нам не так-то легко будет привести в исполнение наш план.

Но хуже всего было то, что слух о свадьбе дошел до лейтенанта фон Граверта. Ирма сама случайно слышала, как товарищи лейтенанта разговаривали об этом.

Оказывается, лейтенант, узнав новость, в сильном припадке гнева заявил товарищам о своем намерении употребить все средства, чтобы помешать браку.

Я надеялся, что Жан ничего не узнает, но, к несчастью, слова эти были ему переданы. Он, говоря со мной об этом, едва сдерживал негодование, и мне стоило большого труда успокоить его. Жан хотел идти к лейтенанту Францу лично требовать объяснений, хотя сомнительно было, чтобы офицер согласился иметь дело с простым буржуа.

Наконец мне удалось успокоить его, дав понять, что такой поступок может все испортить.

Жан согласился со мной, обещав больше не обращать внимания на слова лейтенанта, каковы бы они ни были, и занялся исключительно приготовлениями к свадьбе.

День 25 июня прошел спокойно. Оставалось всего четыре дня. Я считал часы и минуты, оставшиеся до свадьбы. Только бы повенчать их скорее, а там уж можно приняться и за окончательное решение другого важного вопроса – о нашем выезде из Бельцингена.

Но над нами между тем собиралась гроза, и гром ударил вечером того же дня, то есть 25-го числа. В 9 часов вечера пришло страшное известие…

Пруссия объявила Франции войну. Это был первый резкий удар, за которым должны были следовать другие, еще более резкие. Но не будем забегать вперед и подчинимся воле Провидения, как говорит наш кюре с высоты своей кафедры.

Итак, война с Францией объявлена, а я, француз, нахожусь в неприятельской стране! Пруссаки могли и не знать, что я солдат, но мне было лично очень тяжело. Долг предписывал мне явно или тайно покинуть Бельцинген и как можно скорее занять свое место в рядах полка. Теперь уже не могло быть и речи об отпуске, до окончания которого оставалось шесть недель. Королевский Пикардийский полк стоял в Шарлевиле, всего в нескольких лье от французской границы. Он, конечно, примет участие в первых боях. Надо быть там.

Но что будет с сестрой, господином де Лоране и Мартой? Ведь их национальность может вызвать очень серьезные осложнения. Немцы грубы от природы, и, когда разгораются их страсти, не понимают деликатности. Я содрогаюсь от ужаса при одной мысли о том, что Ирма, Марта и ее дедушка отправятся в путь через Верхнюю и Нижнюю Саксонию в то время, как там продвигаются прусские войска.

Им оставалось одно: уехать вместе со мной, воспользовавшись моим возвращением во Францию, причем надо было отправляться сейчас же и самым кратчайшим путем. На мою преданность, разумеется, они могли вполне положиться. Если даже Жан с матерью присоединятся к нам, то, мне кажется, мы все-таки будем в состоянии пробраться.

Но согласятся ли на это Келлеры? Мне казалось это так просто: разве госпожа Келлер не француженка? И Жан ведь тоже наполовину француз и мог ожидать только хорошего приема по ту сторону Рейна, в особенности когда его там узнают. Итак, по-моему, колебаться было нечего. Было 26-е число. Свадьба состоится 29 июня; тогда незачем будет дольше оставаться в Пруссии, и мы на другой день после свадьбы можем покинуть Бельцинген. Правда, нужно было ждать еще три дня, для которых мне надо запастись терпением. Ах, почему Жан и Марта еще не поженились!

Да, конечно! Но этот брак, которого мы так желали, о котором я так мечтал… этот брак немца с француженкой, был ли он возможен теперь, когда между обоими государствами объявлена война?..

Правду сказать, я боялся задавать себе этот вопрос, важность которого сознавали все, но в данную минуту избегали говорить о нем. Все мы чувствовали на сердце давящую тяжесть. Что-то будет?.. Нельзя было ни предвидеть, ни предотвратить событий!

26 и 27 июня ничего нового не случилось. Войска продолжали проходить. Полиция, казалось, усилила наблюдение за домом госпожи Келлер. Несколько раз я повстречался с агентом Калькрейта, бросавшим на меня взгляды, за которые непременно получил бы пощечину, если бы я не боялся этим повредить нашему делу. Это наблюдение, – главным образом за моей особой – тревожило меня; я был как на иголках, и вся семья Келлер разделяла мое беспокойство.