Благо ты подальше от этого бардака. Не вздумай возвращаться. Разве в гости? Буду ждать.

Твоя старенькая мама.

Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе. И целую".

Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом, больно хлестанула Таню. В какой-то момент ей показалось, что сама задыхается. Несомненно, Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнула память разговора с Шеровым. Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.

Появился Фахри. Таня мутно молчала. Словно отвечая ее размышлениям по теме, Наблус проронил:

— А как я с машиной твоей ковирался, помнишь? Он не улыбался. Взгляд был твердым, без намека на ностальгические воспоминания о приключениях прошлых лет.

Нет. Вопрос — как указательная стрелка «Alarm».

— Что ты знаешь о его смерти? — спросила Таня.

— Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.

— Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?

— Думаю, что и ты.

Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?

— Ладно, сквитаемся, — тяжело выдохнула она.

— Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.

Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.

— Послушай, зануда! Шеров — не Анна Каренина, а я — не тупее паровоза. — Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. — Надо будет — всему свое время.

— Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? — хитрил Наблус.

— Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?

— В нем ты и я — между-между.

— Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?

— Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.

— Некрофилия или терроризм? Наблус расхохотался:

— Один мертвец много жизни спасает.

— Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?

Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.

— Через его каналы большие еврейские деньги уходят.

— А значит, остальное можно купить на месте? Он помолчал и, обезоруживающе улыбнувшись, будто предлагая вылазку в зону отдыха на Борисовские пруды, заявил:

— Мы его уберем. Ты и я. Я перекрою чуть-чуть кислород, который поступает на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль и злобу копить, правда, Рыжая?

— Ну что ж, я давно твоя должница за акцию по ликвидации Ларика. — Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец:

— Тогда лады.

Когда наш рейс в Осло?

Наблус протянул ей билеты.

Полыхнуло неожиданно. Из-за крыши вырвался язык пламени, Таня увидела, как в одной из комнат второго этажа занялась огнем занавеска, из открытой форточки повалил дым. Она прильнула к окуляру, навела на входную дверь. Из нее выбегали люди — двое, трое, пятеро. Она отчетливо видела выражение незнакомых лиц — растерянное, испуганное. У одного, высокого, полностью одетого, лицо было злое и решительное. Губы и руки шевелились, он явно отдавал какие-то распоряжения. В руках у второго появился автомат. Еще двое бросились, пригибаясь, вдоль фасада, один побежал к «мерседесу». Наблюдая за ними, Таня едва не упустила Шерова. По наитию повела линию прицела чуть выше и засекла его на балконе. Он перегнулся через перила и кричал что-то вниз. Она поймала в перекрестье его лысую макушку.

Надо же, какой плюгавый…

— И тогда я сказала…

Почти бесшумно передернулся автоматический затвор.

— Послушайте, маленький… Палец замер на спусковом крючке.

— Можно мне вас немножко… Плавный, неспешный выдох.

— Убить.

Как плевочек просвистел. Красным цветком распустилась на темечке седьмая чакра. Вадим Ахметович перевалился через перила и нелепой куклой шлепнулся на козырек, выступающий над черной дверью.

С другой стороны фьорда в тихие воды полетела ненужная более винтовка.

Таня поднялась. Происходящее на том берегу ее больше не трогало. Она нырнула в густой сосняк и, выйдя по нему за гребень, скинула маскировочную куртку, кепи, перчатки, стянула заляпанные грязью штаны, под которыми оказались вполне пристойные и ничуть не промокшие серые слаксы, переобулась, сменив мягкие пластиковые сапожки на кроссовки, сложила все хозяйство в заранее заготовленную ямку, обтерла лицо гигиенической салфеткой, которую отправила туда же, вылила сверху содержимое металлической фляжки, привалила камнем. Когда доберутся до тайничка, найдут в нем лишь расползающиеся ошметки, никакой идентификации не подлежащие.

На дорогу она вышла через час. В это раннее утро на дороге было пусто, но Таня решила не рисковать и до Нужного места добиралась лесочком. Вскоре показался заброшенный каменный амбар без крыши. Озираясь по сторонам, она приблизилась, обошла строение кругом. За амбаром, не видный с дороги, стоял видавший виды черный «джип». Мотор работал на холостом ходу, на водительском месте — фигура в знакомой клетчатой кепочке и черной кожаной куртке. Уже не таясь, она пересекла несколько метров, отделяющих автомобиль от стены амбара, открыла дверцу, плюхнулась на переднее сиденье.

— Трогай, Фахри.

В затылок уперлось что-то холодное, металлическое. В окошке мелькнула ухмыляющаяся рожа в синей фуражке, красноречиво выставилось короткое автоматное дуло. Фахри повернул голову — только это был не Фахри.

— Спокойно, мадам. Королевская криминальная полиция. Вы арестованы.

На ее застывшем лице проступила жуткая, леденящая улыбка.

— За не правильную парковку? Незнакомец в одежде Фахри испустил усталый вздох.

— Фрекен Теннисон, вы обвиняетесь в убийстве иностранного гражданина Вадима Шерова… Руки, пожалуйста.

На запястьях защелкнулись никелированные браслеты.

— А?! Что?!

Таня встрепенулась, резко оторвала голову от подушки, села.

— Ты кричала, — хрипловатым со сна голосом сказал Павел.

— Сон…

— Опять во дворце летала?

— Если бы… — Она успокоилась, только дышала часто. — Такое привиделось…

Жуткое, непонятное. Двойное какое-то.

— Двойное?

— Ну, будто я там — и не я в то же время. Словно на себя со стороны смотрю, как в кино. Только это не кино, и я в нем — совсем не я. Стройная, подтянутая, кудри рыжие по плечам…

— Рыжие? — Павел непроизвольно вздрогнул.

— И очень красивая, только красота такая… снежная, нечеловеческая даже.

Недобрая красота… И будто ведет меня — и не меня — кто-то по коридору, длинному-предлинному, и пол в коридоре том каменный, холодный, а я босая. На глазах повязка, но я все вижу, только не сама, а та я, которая со стороны… Ну вот, совсем запуталась…

— Нет-нет, я все понимаю.

— И вот отворяют передо мной комнату, большую вроде, но пустую, только посередине кресло высокое, а к нему провода тянутся. И тут я понимаю, что меня — то есть ту, которая во сне — сейчас в этом кресле казнить будут. Сердце так в пятки и ухнуло… Будто падаю. И проснулась.

— Да уж… Это знаешь как называется?

— Как?

— Перевозбуждение, вот как. Которую ночь уже не спала толком, землю родную через столько лет увидела, новые впечатления, новые знакомства… и старые тоже.

Сегодня вон до половины пятого по городу гуляли. Вот дурь всякая и мерещится.

Постарайся заснуть, а? Таблетку дать? — Он бережно дотронулся до ее черных волос, откинул со лба упавшую прядь.

— Да ну ее! И так глаза в кучку… — Таня сладко зевнула. — Привидится же такое, честное слово…

Павел полежал немного, закинув руки за голову, потом осторожно, чтобы не потревожить жену, выбрался из постели, подошел к окну, закурил. Замер в той же позе, что и сутки назад, задумчиво глядя в окно.

Он знал, какая женщина явилась Тане. Сегодня днем слышал голос, а теперь этот странный, леденящий сердце сон… А ведь говорят, в последние мгновения жизни сознание, а может быть душа, испускает такой мощный энергетический импульс, что его способны уловить другие — одаренные особой чувствительностью или состоящие в особых отношениях с умирающим. Так что же, получается, что…