Поздним вечером в переулке, примыкающем к самой богатой до войны улице Старой Горы, пожилой кендер, жмурясь от ветра, подошел к запертой задней двери хлебного магазина. В воздухе смердело какой-то дрянью; кендер сморщился, чихнул раз, потом еще раз. Этот магазин был одним из немногих еще не разграбленных в городе. И дракон его не сжег – промахнулся или еще по какой-то причине, – и солдаты тоже почему-то не стали грабить его.

Открыть замок кендеру сразу не удалось. Но Лавим Попрыгунчик не желал признаваться себе, что справиться с этим совсем простым замком ему мешает уже возраст. Ему совсем-совсем недавно исполнилось только шестьдесят – разве же это возраст? Да любому кендеру известно, что дядя ПрыгСкок перестал считать себя юношей, только когда ему перевалило за семьдесят!

Действительно дядя ПрыгСкок дожил до вполне солидного возраста – девяносто семи лет, – и прожил бы, может, и еще, но в конце концов ужасный призрак Ригаровского Болота всетаки его «достал». Впрочем, Лавим.

Попрыгунчик вовсе не был уверен, что ужасный призрак и вправду «достал» дядю ПрыгСкока, – эта сомнительная информация поступила от отца двоюродного брата его тетки, а вся семья знала, что рассказы тетушки Эвалии только при очень большом желании можно было назвать правдивыми. Несомненно, более правдивым был рассказ племянника сестры его матери – рассказ о том, что это сам дядя ПрыгСкок «достал» призрака. Такая версия куда более устраивала всех в семье.

Кендер немного постоял, потом оглянулся, прислушался – не идет ли кто? – и снова занялся замком на задней двери магазина.

Видел он еще преотлично, ну а руки, если они и дрожали немного, то, по убеждению Лавима, это от голода, а вовсе не от старости. В магазин он как раз и хотел проникнуть, чтобы взять там хлеба насущного, а затем он закрыл бы замок еще надежнее, нежели сейчас. Усердье и труд, как известно, все перетрут. Замок наконец щелкнул – раз, другой, третий – и открылся. Бесшумно входя в магазин, Лавим не преминул отметить про себя, что этот замок вовсе не годится для сохранения чего-то от кого-то; а значит, коль висит такой негодный замок, это можно рассматривать как приглашение посетить магазин.

На столе лежал небольшой каравай хлеба. Лавим забрал его и подумал, что завтра утром булочник просто благодарить, будет ночного посетителя, ведь он; спас магазин от разорения мышами; безусловно, мыши толпами рванулись им сюда, поняв, что в этот магазин можно попасть так легко!

Потом, забрав с полки три медовых кекса, Лавим существенно уменьшил опасность возможного нанесения ущерба магазину крысами. Затем, наполнив сумочку сладкими пончиками, он защитил незадачливого булочника от муравьев – муравьи ведь так любят сладкое! – и завершил обход булочной тем, что заполнил свою сумку сдобными булками, – конечно же, исключительно в целях зашиты булочника от тараканов.

Чрезвычайно довольный тем, что булочник, придя утром в магазин, почувствует себя невероятно счастливым человеком, Лавим Попрыгунчик выскользнул за дверь, закрыл замок и направился в таверну.

Лавим Попрыгунчик был чрезвычайно любознательным кендером и сейчас его очень интересовало: остались ли еще в таверне гномские крепкие вина? Ведь захват города чужаками – заражение паразитами, как сказал бы его отец, – делал такую возможность маловероятной. В последнее время лишь очень немногие торговцы приезжали в Старую Гору, да и у тех, как правило, всё отбирали при въезде солдаты Верминаарда. Но Лавим уповал на лучшее. Его отец а он был, без сомнения, очень мудрым кендером, и сын его, что тоже без сомнений, пошел в отца – всегда говорил: сумка никогда не наполнится, если ее сначала не открыть пошире.

Вооруженный отцовским оптимизмом, Лавим отправился в таверну, подкрепляясь по дороге медовым кексом.

В шумной и душной таверне Станах чувствовал себя очень неуютно. Здесь пахло мокрой шерстью, кожей, кислым вином и элем. Впрочем, эти запахи были ему знакомы по тавернам, в которых они с Кианом проводили время в Торбардине. Неуютно же он ощущал себя потому, что не видел здесь никого из знакомых. Вообще, в таверне Тенни было сейчас больше людей, чем Станах видел их за всю свою жизнь, и лишь немногие из них, усевшиеся маленькими группами, были знакомы друг с другом. Духота была такая, что Станах даже удивлялся: как он здесь еще не задохся!

Если бы здесь был Музыкант, он бы не преминул сказать, что люди вдыхают и выдыхают больше воздуха, чем гномы. Но Станах не знал, где сейчас Музыкант и жив ли он, хотя и надеялся, что жив. Ведь Музыкант – маг, и к тому же хороший маг.

Станах пришел в Старую Гору на закате, холодным ветреным вечером. Он хотел есть, и ему нужен был кров – и то и другое он нашел у Тенни.

Однако, кроме еды и ночлега, он нашел и кое-что еще. Сомнений не было, Меч Бури в Старой Горе; по крайней мере, прошлой ночью его видели в городе, и именно в таверне Тенни.

Станах слегка подергал себя за бороду. Когда он пришел в таверну, в общем зале стоял гул – посетители обсуждали пари, которое накануне вечером заключил молодой бродяга при игре в ножи: против трех кошельков он поставил свой меч. Прекраснейший меч! Золото и серебро… и пять сапфиров на рукояти…

«Невероятное пари, – думал Станах. – Ну да, конечно невероятное». Он стал осторожно расспрашивать посетителей о бродяге и о Мече, но, где мог быть сейчас Меч Бури, так узнать и не сумел.

Какой-то человек сказал ему, что с бродягой вчера был его приятель эльф. Станах отпил из кружки и огляделся. В таверне был всего один эльф и вчера, и сегодня – высокий и стройный. Сейчас он беседовал с рыжеволосой барменшей.

Станах внимательно посмотрел на него. На эльфе были охотничьи кожаные брюки, высокие ботинки; на поясе – нож в ножнах, за спиной – лук и колчан со стрелами. Оружие он носил так, что было с первого же взгляда ясно: в лесу он проводит значительно больше времени, чем в тавернах. Охотник. Или бродяга.

Хозяин подозвал рыжеволосую помощницу к себе. Его голос перекрыл шум в таверне. И в ту же минуту дверь открылась и в зал, удушающе смердя, вошло безобразнейшее существо. Как по команде, все в таверне замолчали.

– Солдафон, – послышался чей-то шепот.

Станаху захотелось только одного – закрыть глаза, чтобы не видеть того, кто шел через притихший зал. Когда он был ребенком, нечто похожее на Солдафона снилось ему в жутких ночных кошмарах. «Он, должно быть, – решил Станах, – послан сюда наблюдать за поведением горожан».

Подобно чудовищам из детских снов Станаха, Солдафон был ростом с самого высокого человека, чрезвычайно широк в груди и в плечах, с головой ящера и гребнем на спине. На нем была металлическая кольчуга, но Станах не смог бы сказать, где у чудовища чешуйчатая кольчуга, а где его собственная чешуйчатая шкура. Казалось бы, его ноги не были приспособлены для ходьбы, но, как ни странно, Солдафон передвигался на них вполне уверенно. А какие страшные – безжизненные, тусклые, черные – были у него глаза! Посмотришь – и сразу становится ясно: ничего похожего на сострадание или милосердие никогда не светилось и не будет светиться в этих глазах.

Драконид поднял голову. Отблески света от камина и от светильников заплясали на кольчуге и на чешуе. Драконид двигался медленно, как змея, распрямляющаяся из своих колец. Станах пробыл в Старой Горе всего сутки, но уже узнал, что дракониды чрезвычайно раздражительны и почти всюду, где они появляются, проливается кровь.

Каждый из посетителей таверны как бы уменьшился в росте. Полотенце на руке бармена висело, словно флаг, говорящий о готовности к капитуляции. В зале ясно ощущался общий страх.

Рука Станаха будто сама по себе скользнула те эфесу меча. Барменша стояла боясь дышать, с белым как мел лицом; на ее щеках сейчас отчетливо выделялись веснушки. Неожиданно она всхлипнула. Солдафон сразу повернулся в ее сторону.

Он почувствовал, что девушка испугана, и пристально уставился на нее. Его узкий раздвоенный язык быстро облизывал безгубый рот. Пальцы Станаха еще крепче сжали рукоять меча. Стоявший возле бара эльф медленно двинулся к дракониду. Лук эльфа сейчас был бесполезен, но его правая рука уже сжимала нож. Станах сразу и хорошо понял холодный взгляд голубых глаз эльфа и быстро кивнул ему. Гном улыбнулся девушке; ее глаза цвета изумруда расширились от ужаса.