– За этот меч можно купить полгорода.

– За него можно купить и весь город или даже два таких, как этот. Так, значит, Хаук не вернулся за мечом?

– Нет. Меч у меня.

Когда Хаук ушел, Кельда унесла меч в кладовку, завернула в мешок из-под муки и спрятала его между бочками старого вина. Это было лучшее вино Тенни, и никто, кроме него, не имел права прикасаться к этим бочкам; а сам Тенни сегодня ночью к ним наверняка не прикоснется.

Она весь вечер думала о мече, о золоте и сапфирах на его рукояти. Может быть, она и хотела бы продать меч, а потом уйти из города… Но куда ей было идти?

– Отдать меч тебе?

Тьорл задумался:

– Ты действительно хочешь отдать его мне?

– А что с ним делать?

– Продай кому-нибудь.

Кельда покачала головой:

– И что потом?

– Не знаю. Уйдешь отсюда.

– Некуда мне идти. Моя семья… Все мои родные убиты. Кто же отважится ныне ходить один по стране? И мне, конечно, не следует этого делать, особенно если вместо меча у меня будут деньги. – Она посмотрела на него в упор. – Кроме того, это меч твоего друга. Почему ты хочешь, чтобы я продала его?

– И вовсе я этого не хочу. Я только удивляюсь, почему ты не хочешь его продать. Ну да ладно, не будем об этом. Рано или поздно, но Хаук придет за ним.

Кельда вернулась к своей работе.

– Я ведь уже сказала: он отдал меч мне.

Тьорл, не споря, кивнул.

– Конечно. Но ты имеешь право на маленькую месть моему другу Хауку.

– Он засмеялся и отошел от бара. – Не отдавай ему меч так просто, леди. Заставь его немного попотеть за это, а?

Кельда ничего не ответила, она глядела, как Тьорл выходит из зала, потом услышала, как он идет по лестнице, ведущей в комнаты на втором этаже. Зашла в кладовку, достала меч, поплотней завернула его в старую мешковину и отнесла в свою холодную, продуваемую всеми ветрами мансарду. Там она села на покрытую шерстяным одеялом кучу соломы, служившую ей постелью, развернула мешковину, вынула меч из ножен и немного полюбовалась золотом и серебром, сапфирами и сталью.

И Хаук рискнул, играя в нож, поставить на этот меч?! Он что, сошел с ума или был пьян?

В кожаных охотничьих брюках, в высоких сапогах, он был похож на бродягу. А его голос… да таким голосом удачливому охотнику кричать или уверенному в себе дуэлянту бросать вызов! Обладателю такого голоса должно казаться унизительным просить прощение… Вдруг она поймала себя на мысли: она хотела бы, чтобы Хаук поскорее, завтра утром, пришел за мечом.

И тут же она вспомнила, что должна бы сердиться на него. «Маленькая месть», – сказал эльф. Кельда улыбнулась. Она решила, что и вправду имеет право на маленькую месть.

Окрашенные кровью камни отмечали путь восьмисот беглых рабов, донельзя измученных, шатающихся, израненных людей. Многие падали от изнеможения; некоторые, отлежавшись, поднимались сами, другим помогали подняться на ноги их товарищи. Третьи, упав, умирали. Впереди шли мужчины, за ними – женщины с младенцами на руках, старших детей, чтобы не потерялись, они привязывали веревкой к поясу. Голодные, все время голодные, они смотрели по сторонам – искали хоть чего-нибудь съедобного. Но отыскать съедобное в этих местах было невозможно. Ничто здесь не росло, никакая дичь не водилась.

Голодные… Все они были голодны донельзя.

Холмы вставали перед ними. Это были Кровавые Холмы – красный цвет точно соответствовал их названию; бесплодные нагромождения покрытых пылью камней. Вода в этих местах была солоноватой и затхлой. Никто не останавливался у ручьев и озер, чтобы наполнить фляжки и попытаться, напившись, водой заглушить голод.

Лишь немногие из беглецов задумывались: а почему, собственно, Торбардин должен; предоставить им убежище? Вообще, мало кто был еще в силах думать, и уж вовсе ни один из них не представлял себе, что с ними будет, если гномы откажут им, в приюте.

– Мы заставим их слушать нас, – сказал Танис.

И эти слова придавали людям силы идти – людям, которым некуда было идти.

– Ну, хватит! Довольно! – Голос Гнейсса прорезал тираду Ранса, как луч света рассекает темноту ночи. Стены Большого зала были сплошь увешаны сотканными из цветных сверкающих нитей гобеленами, изображающими эпизоды гномской истории. Однако даже гобелены не уменьшили силы голоса Гнейсса.

В Зале Совета танов постоянно гремели громкие словесные баталии, и сегодня здесь все было как всегда. Пламя укрепленных в серебряных подставках светильников трепетало, как при сильном ветре. Тени метались по стенам и колоннам, исчезали в густом мраке сводчатого потолка. Но вот шесть гномских вождей, собравшихся в Зале Совета танов, наконец замолчали.

Хорнфед, тан Хайлара, потомок Верховных Королей, терпеливо ждал, когда шум уляжется;

Рилгар – маг племени дерро, с черными глазами и черной душой, тан Тейвара и интриган-убийца – смотрел на Гнейсса не мигая, как змея на кролика. Ранс, союзник Рилгара, всегда неуравновешенный и злой, стоял, задыхаясь от ярости и потеряв дар речи; он ждал, когда его приступ неистовства пройдет и он сможет снова говорить. Туфа расчесывай пальцами свою красную бороду, обдумывая, как себя вести, чтобы, никого не поддерживая, никого и не оскорбить: он всегда говорил и действовал, взвесив все «за» и «против». Овражный гном Блаф, не обращая: внимания ни на грубые, оскорбительные выкрики Ранса, ни на резкую отповедь Гнейсса, уснул и сейчас уже слегка похрапывал.

Ранс, тан Дергара, сжал кулаки и выставил вперед каменный подбородок. Уж кого-кого, а его было трудно заставит, замолчать.

– Нет, это уж слишком! Вы говорите: восемь сотен? – Как хороший актер, он понизил голос. – Я говорю: нет. Неужели мы будем давать приют каждому бездельнику и бродяге, нашедшему путь к нашим воротам?! Нет. – Он презрительно фыркнул. – А в следующий раз вы еще скажете: пусть приходят к нам гномы холмов.

Все посмотрели на Гнейсса, сейчас пока еще молчавшего. Гнейсс был серьезен, хотя ему и хотелось улыбнуться. Он мельком взглянул на Туфу, тана Клара и вождя единственного клана гномов холмов, обитающего в Торбардине. Презрительная реплика Ранса о гномах холмов, даром ему не обойдется; Взгляд карих глаз Туфы, обычно ласковый и добрый, сейчас стал жестким;

«Ага, – подумал Гнейсс, – этот уже на стороне Хорнфела».

Хорнфел тоже понял это и улыбнулся. «Ну, ну, – подумал Гнейсс, – разулыбался… Всем и так понятно, что Туфа уже твой».

Гнейсс вздохнул и забарабанил пальцами по мраморному подлокотнику своего кресла. Блаф из Ахора проголосует за предложение Хорнфела. Он всегда поступал так, если, конечно, не спал. Овражный гном был жалким, ничтожным созданием, но Гнейсс хорошо понимал, что Хорнфел не будет пренебрегать ничьей поддержкой. Хотя бы и поддержкой овражного гнома.

А Блаф между тем блаженно спал, голова его мирно покоилась. на подлокотнике кресла. Так Блаф и проспал счастливо весь этот ночной Совет, и даже вопли Ранса не разбудили его.

Однако сам Гнейсс еще не решил, как он будет голосовать. Вообще-то он, как и Ранс, не хотел, чтобы в Торбардин были допущены люди; вместе с тем он не был удивлен, что Хорнфел готов предоставить приют в Торбардине восьми сотням беглецов, ведь в Хайларе уже не раз бывали люди. В последние три года Хорнфел, например, был очень дружен с долговязым желтоволосым магом, – кстати, любопытно, а где сейчас этот Музыкант?

Рилгар наклонился к подлокотнику кресла, всем своим видом показывая, что ему до смерти надоела эта бессмысленная перебранка. Гнейсс взглянул на тана Тейвара и вздрогнул: Рилгар, почувствовав направленный на него взгляд, посмотрел в его сторону и улыбнулся.

Это была улыбка змеи, гревшейся на солнце и широко раскрывшей пасть. Встретив взгляд этих змеиных глаз, Гнейсс сразу же отвел свои в сторону. Он вдруг представил себе, что Рилгар сейчас подслушивает его мысли! Колдовство Черной магии и ещё более черные мысли делали сейчас глаза мага племени дерро черными. Казалось, он очень доволен, придумав какой-то свой план, и этот план он во что бы то ни стало исполнит.