Волк молчал, нервно водя руками по поверхности стола. Какая Лиза, какое Бутово, он уже не мог думать ни о чём другом. Только не это. Если оно вернулось, это конец всему… Нет, так просто не может быть. Боря, нужно срочно позвонить Боре. Появится Карлинский, и всё сразу будет хорошо.

– Леонид Витальевич, ну всякое случается, я понимаю. Знаете, сколько я всякого на своём веку повидал? Поругались, покричали, побили посуду, дошли до нужного градуса. Мужик бабу толкнул, она головой об угол ударилась, и всё, получите труп. Ножом – это реже, конечно, ножами обычно наоборот, бабы мужиков протыкают. Бытовуха – она со всеми бывает, и с простыми, и с известными. Но известным-то полегче. Вы сейчас чистосердечное напишете, объясните, как что произошло. Подтвердим вам состояние аффекта, у нас судебный психиатр – мировой мужик. И наверняка ваш поклонник. Да что я говорю, вас же все знают! Да все будут на вашей стороне! Может, эта курва вам изменяла, а? Может, вы её с молодым застали? Тогда аффект вообще ничего не стоит подтвердить!

Волк резко вскинулся, посмотрел на следователя в упор:

– М-мне не из-из-из…

И снова замолчал. Теперь в его глазах плескался настоящий ужас. Да, оно вернулось. Господи, нет, пожалуйста, нет!

– Вы поймите, вас же на деле никто не посадит. Аффект, убийство по неосторожности. Плюс возраст и все ваши заслуги вкупе с чистосердечным. Да любой присяжный вас оправдает. Ну будет условный срок. И тихо всё сделаем, чтобы скандала избежать, мы же понимаем, вы человек публичный.

Михайлюк всячески хотел замять дело, насколько вообще можно замять сто пятую статью. Ему было искренне жаль заслуженного старика. Ведь ясно же, что непреднамеренное, вон как его трясёт. Мало ли, что там произошло. Может, у него не получилось, а девка импотентом обозвала. Ну у него в мозгах что-то и замкнуло. И что ж теперь, ему жизнь ломать? Но все обстоятельства были против Волка, и сам он как в рот воды набрал. Хоть бы изложил свою версию произошедшего, так нет, сидит, дёргается, только глазами сверкает и седой башкой мотает.

– Ну что, Леонид Витальевич? Будем признательную писать?

Волк вдруг начал сползать по стулу.

– Мне не-не-не хо…

То, что ему нехорошо, Михайлюк и сам догадался. И сориентировался быстро.

– Петро! – крикнул он кому-то в коридор. – Давай сюда! Бегом! Вызови доктора!

Леонид Витальевич отрицательно замотал головой, но на него никто не обратил внимания.

– Сейчас позовём, – огромный, сильно смахивающий на орангутанга в форме охранник Петро был абсолютно невозмутим. – Романыч почти даже трезвый, я его час назад видел.

– Иди ты к чёрту со своим Романычем! Скорую вызови, – Михайлюк с сомнением посмотрел на трущего грудь певца, – А артиста в наш лучший «номер». Одиночный. И деликатней, Петро, деликатней. Это ж не обычный наш контингент.

– Да знаю я, – вздохнул Петро и осторожно, хотя и без малейшего усилия приподнял Волка. – Вставайте, пошли.

Леонид Витальевич поднялся. Ему уже было всё равно, куда и зачем. Ноги подкашивались, голова кружилась, но хуже всего – не слушался язык. Он вышел в коридор, сопровождаемый охранником, который, впрочем, его не держал, а поддерживал, насколько мог аккуратно, под руку. Но едва сделав шаг, он нос к носу столкнулся с человеком, которого меньше всего ожидал тут увидеть.

Не медля ни секунды, Натали с ходу залепила ему пощёчину.

– Сволочь! Козёл! Доигрался? Сколько можно, Лёня? Сколько, я тебя спрашиваю, можно?

Пощёчина у неё получилась славная, аж голова мотнулась в сторону. Петро профессионально дёрнулся, но Волк его остановил жестом, показывая, что всё в порядке.

– Вы кто, женщина? И как сюда попали? – возмутился охранник.

– Жена я его, вот кто! И меня сюда вызвали, среди ночи! – завизжала женщина. – Я, в чём была, лечу к вам, а вы спрашиваете, кто я такая?!

Петро озадаченно разглядывал нарядную дамочку в вечернем тёмно-зелёном платье, туфлях на высоком каблуке, с сумочкой в тон и при полном макияже, пытаясь понять, откуда она тут материализовалась. Волк же стоял с обречённым видом и молчал.

– Меня по телефону уже спрашивают, не знаю ли я Елизавету Петрашевскую! – продолжала орать дамочка. – Нет, я её не знаю! Кто это, Лёня? Очередная из твоих баб? И что ты натворил? Почему ты здесь? Она что, несовершеннолетняя? Знаешь, это последняя капля! Я с тобой разведусь! Что ты молчишь? Сказать нечего?

– Не-не-не…

– Ой, не начинай, пожалуйста! Не надо разыгрывать спектакль, что тебе плохо, и все должны вокруг бегать. Меня ты своими фокусами не проведёшь! Похотливая скотина!

Волк развернулся и сам пошёл по коридору, благо, тут было только одно направление. Петро, опомнившись, за секунду его догнал. Натали ещё что-то кричала им вслед.

– Жена, – понимающе то ли спросил, то ли констатировал охранник. – Бабы кого угодно в гроб загонят. У меня такая же.

Наконец-то его оставили в покое. Приглашённый врач пытался выяснить, чем Волк болеет, на что жалуется, но так и не получив внятного ответа, разобрался сам – уже побелевший, трёхлетней давности, но всё ещё хорошо заметный шрам, идущий через всю грудь, мог рассказать гораздо больше, чем его заикающийся обладатель. Доктор снял кардиограмму, измерил давление и дал какие-то таблетки. Волк их взял, но пить не стал, на дальнейшие вопросы о самочувствии утвердительно покивал, и от него отстали. И вот теперь он лежал в одноместной камере, с болотно-зелёными крашеными стенами, на узкой и скрипучей кровати таким же болотно-зелёным казённым и дурно пахнущим одеялом. Единственное в комнате окно было зарешёчено, красноречиво свидетельствуя, что в этой комнате ты не просто больной, ты зэк. И не расслабляйся. Все эти вежливые «Леонид Витальевич» и на «вы» – не более, чем игра в доброго следователя, чуть ли не поклонника артиста. А вот запоры на металлической двери звякнули весьма натурально. И жрать тебе, Леонид Витальевич, принесут сегодня в жестяной миске, если вообще принесут.

Он никак не мог успокоиться, мысли метались и путались. Грязный подъезд в Бутово, незапертая дверь, Лиза в луже крови, нож в его руке, скрутившие его милиционеры. Потом, конечно, опомнились, а когда узнали, разговаривали куда вежливей, но в первый момент Волк, привыкший к уважительному обхождению, испытал настоящий шок – ему заломили руки, прижали к холодной стене и в грубой форме обыскали.

Лиза, господи! Бедная девочка! Сколько у неё было планов! Как она радовалась, что попала в его коллектив, что начнёт выступать с ним на лучших площадках страны. Отличный старт для молодой певицы. И он как будто чувствовал, что должен приехать сегодня. Приехал. Старый идиот. Теперь всё против тебя! Следователь вон прямым текстом предлагает признательную написать.

Но, как ни странно, не угроза быть обвинённым в убийстве пугала Волка больше всего. Все ужасы сегодняшнего дня, начиная с мёртвой Лизы и заканчивая бьющим в глаза светом в комнате допросов отступали перед диким, звериным страхом – оно вернулось. Спустя четыре десятка лет! Сейчас, когда он ожидал от жизни каких угодно неприятных сюрпризов: потери голоса или зрительского интереса, проблем со здоровьем и естественного ухода близких людей, импотенции, в конце концов. Ожидал и внутренне себя готовил. Какие-то ожидания оправдывались, какие-то, к счастью, нет. Он пока что был востребован как артист, а голос хоть и не звучал как в молодости, но всё же оставался вполне приличным, даже приобрёл новые бархатистые оттенки. Да и с женщинами, слава Богу! Но это! Вот чего он совершенно не предполагал. И что могло в один миг перечеркнуть всё, чего он так упорно добивался на протяжении всей жизни!

Телефон у него не забрали. Тоже, видимо, из уважения. Но звонить по нему он всё равно не мог, а смс-ками пользоваться не умел. Ещё прочитать кое-как получалось, а набрать уже нет. Впрочем, ведь Борьке можно и так позвонить, он всё поймёт.

Щурясь без очков, он кое-как отыскал нужную запись, нажал вызов. Карлинский ответил не сразу, но Волк проявил настойчивость и наконец услышал знакомый, нарочито ленивый голос.