Катя прекрасно знала, что у неё неверная концовка, но правильный пассаж у неё не получался технически, и она играла, как выходит, надеясь, что никто не заметит вольной трактовки Лассо. Преподавательница, древняя старушка, ветеран школы, чуть ли с не дореволюционных времён учившая детей музыке, была уже глуховата и подслеповата, дорабатывала последний год и не требовала слишком многого от учеников.

Лёня хотел что-то сказать в своё оправдание, но тут очень некстати в зале появился Армен. К тому времени его давно уже отчислили из музыкалки за неуспеваемость, и теперь он приходил просто так, в гости, к немалому раздражению Лёни.

– Какие-то проблемы, Кэт? – небрежно поинтересовался он, подходя поближе.

– Никаких, – фыркнула девушка.

– Ты уверена? – Армен фривольно положил руки на талию Кати, с интересом разглядывая Лёню, будто впервые увидел.

– Ру-уки убе-ери, – прошипел возмущённый до глубины души наглым, собственническим жестом Лёня. – Не-емедленно!

– А то что? – усмехнулся Армен. – Слушай, задохлик, шёл бы ты отсюда. Я давно жду повода тебе морду набить. Что ты всё возле Катьки ошиваешься?

– Я оши-иваюсь? Это ты оши-иваешься! Ру-уки убе-ери!

Кто кого первым толкнул, никто бы не разобрался. Взвизгнула Катька, заревел Армен, на шум подбежали ребята, уже расходившиеся после репетиции. Они даже не сразу поняли, кто сцепился, а растащив, обалдели – Лёня, тихоня Волк, против бугая Армена? Причём потери значились с обеих сторон: у Лёньки шла кровь из носа, были разбиты костяшки пальцев, а у Армена заплывал глаз.

– Я тебя закопаю, слышишь, заика? – бушевал Армен, вырываясь из рук ребят.

Лёнька молча шмыгал носом, из которого тоже капала кровь, и тяжело дышал.

– Тихо, тихо, – вмешался Женька Курочкин, дерьмовый флейтист, но видный комсомолец. – Никто никого закапывать не будет. Совсем с ума посходили? Лёня, не ожидал от тебя. Ты же пианист, посмотри на свои руки!

Но Лёня смотрел только на Катьку, которая уже отдала Армену свой платок, и в упор не замечала его ранений.

– Чего вы не поделили? Ну? Лёня? Армен? Ты что вообще тут делаешь?

– Он за мной пришёл, – подала голос Катька. – А заика на него набросился.

Ребята засмеялись, слишком уж неправдоподобно звучало её, в общем-то, недалёкое от истины, объяснение.

– Ладно, всё, расходитесь, – махнул рукой Курочкин. – Выясняйте отношения за пределами школы, пожалуйста! Лёня! Береги руки, через два дня концерт!

– Да-а по-ошли вы со сво-оим ко-онцертом! – прошипел Лёня, вырвался из объятий все ещё державшего его пацана и вылетел из репетиционного зала.

– И не ходи за мной, заика! – уже в спину ему крикнула Катька. – Надоел хуже горькой редьки!

Потом была легендарная попойка с Борей в бамбуковых зарослях, с последующим купанием в ледяном море, и блаженное забытьё на старом топчане у печки.

Лёнька проспал школу и валялся до обеда, пока со смены не пришла Серафима Ивановна.

– Ты чего дома? – с порога поинтересовалась она, окидывая внука цепким взглядом.

– У нас се-егодня че-етыре уро-ока то-олько, – не моргнув глазом, соврал Лёня.

– А с руками что?

Бабушка полоскалась в умывальнике и переодевалась в домашнее, не прекращая допрос.

– Да та-ак, упа-ал неуда-ачно.

– Удачнее надо падать, – припечатала Серафима Ивановна с некоторым одобрением в голосе. – А к носу надо было лёд приложить или просто холодную тряпку. Так синяк будет неделю сходить.

Лёнька про себя чертыхнулся. Торопясь к приходу бабушки привести в порядок кровать и распотрошить портфель, создав видимость посещения школы, он совсем забыл посмотреться в зеркало.

Он надеялся, что бабушка сразу ляжет спать после дежурства, но та взялась за тесто.

– Капуста пропадает, пирожки хочу сделать, – пояснила она. – Если нечем заняться, иди вон капусту шинкуй.

Лёня принялся за капусту. Помогать по хозяйству ему нравилось, особенно когда дело касалось готовки. Он с удовольствием мог и картошки начистить, и даже нажарить, если бабушка уходила на сутки.

Лёня увлечённо шинковал капусту большим, остро заточенным тесаком, концентрируясь только на том, чтобы не попасть по пальцу. Вот, отличное занятие. И, главное, можно молчать. Почему бы ему не стать поваром? К чёрту музыку!

– А, кстати, тебе разве на репетицию не надо? – вдруг спохватилась бабушка, накрывая таз с тестом чистым полотенцем.

– Не-е на-адо, – буркнул Лёня.

– У вас же вроде концерт на днях?

– Бе-ез ме-еня обойду-утся.

– Так!

Бабушка решительно отставила таз, вытерла руки о передник и села напротив Лёни.

– Рассказывай!

Но ничего рассказывать он не хотел. Уж тем более не собирался посвящать бабушку в перипетии их отношений с Катькой. Если они вообще были, эти отношения. Сейчас ему казалось, что он всё выдумал – и дружбу, и её внимание. Как она там сказала? Зануда, задохлик и заика? Однако бабушка ждала ответа.

– Я бро-ошу му-узыкалку.

– Причина?

– Не хо-очу бо-ольше. Надое-ело.

Бабушка задумчиво на него посмотрела, дотянулась до папирос, лежавших на краю стола, закурила. Она курила со времён войны, принципиально «Беломор», ничуть не стесняясь ребёнка.

– Понимаешь, в чём дело, Лёня, – спокойно проговорила она. – Ты ведь не просто способный к музыке. У тебя талант. И поэтому бросить ты не можешь.

– Мо-огу. О-очень да-аже про-осто.

– Не можешь. Видела я твоего Илью Степановича на той неделе, на улице встретились. И он давай мне рассказывать, какой дар тебе дан свыше. Так вот, дурак твой Илья Степанович. Сам дурак и тебе свою дурь передаёт. Талант – это никакой не дар, Лёня. Талант – это кредит, который человек, его получивший, потом всю жизнь отдаёт с процентами. Тебе вот нравится готовить, да?

Лёня кивнул.

– Но ты можешь этого и не делать. Если я тебя не попрошу, ты не будешь готовить, вовсе забудешь про кулинарию. А не играть ты не сможешь, потому что к музыке у тебя талант, а не способность. Не ходи в школу, если не хочешь. Но тогда и к инструменту не подходи. И пианино давай продадим. Потому что если ты не доучишься, то это не игра, а халтура получается. Представь, что я бы не доучилась в мединституте и пошла бы людей оперировать. Допустил бы кто такое? Нет. Так что не хочешь – не учись. Но чтобы за пианино я тебя тогда не видела.

Лёня только плечами пожал. У него не было ни малейшего желания садиться за инструмент. Он вообще видеть не хотел ни пианино, ни ноты, ни двери музыкальной школы. К тому же и разбитые руки саднили.

Вечер того же дня ему запомнился особенно хорошо. В доме пахло капустными пирожками. Бабушка уже спала в своём закутке, а Лёнька слонялся по комнате, не зная, чем себя занять. На улице шёл дождь, типичный сочинский осенний дождь, от которого невозможно укрыться под зонтиком, и даже резиновые сапоги до колен не помогут. Можно только пересидеть его дома, желательно привалившись к печке. Вроде бы и не холодно, но промозгло, сырость пробирает до костей, и, если дождь идёт не первый день, а неделю, хочется удавиться от тоски. Лёня сгрыз два пирожка, хотя был сыт. Попробовал читать, но даже любимые «Мушкетёры» не полезли. Включил телевизор, но в дождь и без того слабый сигнал телеантенны постоянно пропадал, и кроме помех он ничего не увидел. В конце концов он всё-таки сел за пианино. Крышку открывать не стал, достал чистую тетрадку и от скуки начал по памяти расписывать партитуру популярной песенки «Бэсаме мучо», которую недавно они слушали у Борьки дома на патефоне. Борька с недавних пор свёл какое-то секретное знакомство, благодаря которому ему удавалось находить совершенно уникальные «заморские» пластинки. Пластинки попадали к Борьке на время, с возвратом, поэтому он слёзно просил Лёньку разложить «классную мелодию» на ноты. Лёньке, замотанному концертом, было как-то недосуг, а теперь вот появилось время. Хорошо было бы, конечно, снимать по слуху, но не бежать же сейчас, под дождём и на ночь глядя к Борьке. Да он и отдал уже, наверное, пластинку.