6. Институт будущего
Анализируя патриотическую оппозицию, выявляя парадоксы и противоречия в ее политическом поведении, проводя анализы и сравнивая отдельные составные части того, что не представляет, как это видно из анализа, никакой целостности, я вовсе не стремился доказать отсутствие в России оппозиционного политического субъекта. Описывать столь подробно то, что как бы не существует… Вряд ли описывающий после работы такого рода может испытать весь тот комплекс чувств и впечатлений, который привычно именуют самореализацией. Сама по себе эта игра в тотальное отсутствие не представляется мне сколь-нибудь продуктивной. Не утешают и ссылки на необходимость расчистить путь иному, тому, что рекламирует себя в качестве нового. Ибо я не понимаю, о каком новом идет речь и почему "происходящее у" нас сегодня зовет себя новым. А ведь оно настаивает на подобном самоопределении, навязчиво и крикливо рекламируя себя как "новое русское". Что в нем нового? Что в нем русского? Долгое время не слишком искушенное большинство пытались убедить в том, что оно на протяжении двух поколений пребывало в аду, а теперь переходит к нормальной жизни, что капитализм, рынок, национализм, из них вытекающий, ограбление населения (то бишь первоначальное накопление) и прочие реалии того процесса, который, как мы знаем, "пошел", хотя и тягостны, но объективно закономерны и нормальны. Я не принимал и не принимаю этой точки зрения, но, даже становясь на нее, не могу понять, почему это надо называть новым. Скажите в этом случае, что вы -другие русские, иные русские, нормальные русские. Все будет лучше, чем лживо объявлять себя новыми. Еще проще говорить о становлении буржуазных отношений, чья несовместимость с субстанцией российской истории и феноменом небуржуазной метанациональности была показана мной выше. Но ликовать по поводу того, что в конце XX в. в России идет процесс, имевший место в XVIII в., а то и ранее; ликовать, именуя это старое новым, – значит, как мне думается, извращать само понятие нового. Вещи надо называть своими именами. Они от этого лучше не становятся, но приобретают хотя бы минимальную удобоваримость. Итак, я утверждаю следующее.
1. В конце XX в. в России (СССР) произошел сброс исторического времени на два столетия, как минимум. Формирующиеся отношения есть отношения именно старые.
2. Поскольку этот сброс не был подкреплен хотя бы социально-инженерным проектом движения от этого старого – хоть куда-то, хоть в какое-то будущее, поскольку разрушение было революционным, а созидание почему-то предполагалось эволюционным и органичным, то сброс запустил весь механизм инверсий исторического времени, и мы находимся в ситуации всеобъемлющего регресса.
3. Этот регресс почти не имеет тормозов, и общество может двигаться достаточно далеко в свое прошлое, вплоть до патриархально-родовых отношений.
4. В этом движении возникает особый субъект, именуемый "патриотической оппозицией". Этот субъект борется не против регресса как такового, а за свое место в нем, т.е. он реализует политическую функцию не в политическом, а совсем в ином времени и пространстве. Действуя таким способом, этот субъект начинает мутировать определенным образом и по определенной программе, становясь, по сути, катализатором тех же регрессивных тенденций.
5. В этих условиях особенно пагубно действует фактор иллюзорной модернизации. В случае патриотической оппозиции мы имеем дело с особым и интересным с теоретической точки зрения феноменом двойной иллюзии: демократам казалось (а кое-кому кажется до сих пор), что они догоняют Запад, а патриотам кажется, что они догоняют (вот-вот догонят и перегонят) ненавидимых демократов. Иллюзия догоняния и перегоняния приводит к своеобразному регрессивному консенсусу (выработке правил проведения банкетов и презентаций посреди нарастающей катастрофы).
6. Весь этот процесс скомпрометировал само понятие будущего, нового, качественно иного.
7. Эта компрометация происходит в весьма специфической общемировой ситуации, которая за счет процессов, указанных в предшествующих шести пунктах, из критической прямо у нас на глазах превращается в тупиковую. В результате малоинтересные сами по себе и до предела заангажированные бессубъектные лица – бритые и бородатые, интеллигентные и хамоватые, патлатые и стриженые, лживо-воодушевленные рынком и лживо-скорбящие о былом величии – превращаются в нечто зловещее и, я бы сказал, бессубъектно-значимое, что тоже представляет собой интереснейший феномен, заслуживающий теоретического рассмотрения. Такое рассмотрение не может быть осуществлено без хотя бы краткой экспликации того, что я более или менее условно именую "институтом будущего".
Дело в том, что происходящий в России процесс есть одновременно и существенная часть общемирового процесса. Симптомы глобального неблагополучия множатся у нас на глазах. Россия первой приняла вызов глобального кризиса, и в этом пионерстве есть, мне думается, как крупные и очевидные минусы, так и пока еще почти неуловимые плюсы. Много говорится о циклах русской и мировой истории. Эти циклы не представляют собой для исследователей, которые относятся к истории всерьез (а я отношу себя именно к такой категории), просто модифицированные повторы одного и того же инварианта. Можно сколько угодно описывать морфологические совпадения фаз рождения и умирания цивилизаций. Не зря, видимо, Шпенглер, особо смаковавший смертность цивилизационных субъектов, именовал себя учеником Гераклита. Спор о цикличности, видимо, вообще лишен особого смысла, ибо рано или поздно он адресует к транспонятийному, к символу и неким духовным реалиям, к интуиции целого, к интеллектуальному откровению, говорящему о существовании существенно нового как субстанции общемирового исторического процесса. В связи с этим, не вступая ни в какие особые споры, я просто предлагаю читателю свою модель исторических циклов – не круговых и не спиральных, как это принято, а "пучковых", представляющих собою совокупность сужающихся и расширяющихся потоков, входящих время от времени в критические фазы. Я изображаю их в виде исторических горловин (рис. 1).
Рис. 1
Модель движения исторического субъекта (народа, цивилизации) в рамках исторического цикла
Различные цивилизации проходят эти, всегда малоблагоприятные эволюционные горловины различными способами. Описание этих способов могло бы быть (и, видимо, будет) предметом отдельной монографии. Если же свести это описание к образу, то получится следующее: горловины циклов как бы закрыты некими историческими заслонками; цивилизационная субстанция, двигаясь к горловине, все более сжимается, но горловина при этом остается закрытой. Для того чтобы открыть ее, сжатый до предела субъект должен тем или иным способом извлечь из себя и вложить в историческую заслонку в виде своего "пропуска" некий особый шар, который я и называю "институт будущего" (рис. 2).
Рис. 2
Модель входа исторического субъекта в горловину между циклами
Что это за шар? Здесь, как и в вопросе об исторических горловинах, нужно говорить либо очень много, либо почти ничего, адресуясь в последнем случае к интеллектуальному и иному опыту читателей. Что я и делаю. Вложенный в заслонку шар открывает новый исторический цикл, и историческая субстанция данной цивилизации прорывается в новый цикл, трансформируясь и становясь существенно новой. При этом институт будущего в этом превращении играет особую роль, действуя внутри турбулентного исторического потока неким особым образом, сходным с тем, который в термодинамике именуется действием пресловутого "демона Максвелла". Институт будущего сочетает в себе проективно-теоретические формы исторической рефлексии и основанного на ней метаисторического прогноза с формами духовной и "высокой социальной" инженерии. Он является их синтезом, ибо, с одной стороны, его задача – преодолевать энтропию, собирать и вести, т.е. обладать самобытием в катастрофической горловине, а с другой стороны, поскольку исторический процесс в пределах горловин нелинеен, бифуркационен, этот институт не может не проявлять себя теоретико-проективным образом, так как в противном случае перевод потока исторической субстанции в то или иное русло становится неуправляемым, а значит, как показывает теория, вероятность сбросов в мутационные и тупиковые ветви бифуркационной горловины становится слишком большой. В этом смысле институт будущего и знает, и не знает будущее, ибо, двигаясь внутри исторического коллапса, он пребывает и вне его. Разумеется, этот институт обладает и некой социальной организацией, и встроенными механизмами саморазвития, и инфраструктурой развернутых коммуникаций с той исторической субстанцией, частью которой, носителем кодов которой он является. Нет ничего более преступно ошибочного, нежели понимание института будущего как формы, внешней по отношению к движущейся субстанции всемирной и цивилизационной истории.