Тип оппозиции

6. Странная (она же карманная) оппозиция (КО)

Уровень соглашения с властью

Соглашается поддержать непопулярные меры правительства без властных уступок со стороны оного.

Тип оппозиции

7. Очень странная оппозиция (ОСО)

Уровень соглашения с властью

Соглашается на те же меры сотрудничества, как и ее предшественница КО, но при этом не снимает лозунг "Долой временное оккупационное правительство!", т.е. сама себя обвиняет в коллаборационизме. Феномен унтер-офицерской вдовы из "Ревизора" Гоголя, которая само себя высекла.

Создавая странные политические субъекты, оппозиция в конечном итоге превратилась в то, с чем боролась. Она стала режимом, его сутью и квинтэссенцией. Ибо квинтэссенцией всего замысленного как раз и был неразвивающийся мир замкнутых политических и прочих монад, лишенных внутренней связи, но объединенных консенсусом неразвития. Неразвитие подается как идеал. Пока еще скорбят о новых технологиях, но более для проформы. На деле же аппарат самореализовался, уничтожив идеальное начало в стихии всеобщего постмодерна и осуществив чужую идею конца истории в превращенных формах и, конечно же, в отдельно взятой стране. Диалектика перехода от морока к превращенным формам достаточно проста и в общем-то описывается определенным рецептом анекдотического характера, согласно которому "бублик делается так: берется дырка и обмазывается тестом". Всмотримся в сей кулинарно-онтологический прием, осуществляемый и уже почти осуществленный теми, кто все еще именуют себя оппозицией.

Что мы увидим? Все приметы застоя. Они налицо. И они есть выражение того тупика, в который вообще нас загоняет принцип копирования. Мы уже получили безыдеальное общество в результате двух катастроф: одной шумной, с разгромом коммунизма, осуществленным правящим классом (интереснейший пример превращенной формы, для анализа которого здесь у меня просто нет места, и я адресую читателя к своим работам "Уроки Октября" и "Россия и ее Зазеркалье"). И второй – бесшумной, с крахом демократического либерального идеала в ходе превращения власти в собственность. В последней фазе, когда собственность начнет превращаться в новую власть, она в поисках каких-то идеальных легитимации вновь начнет в той же стратегии догоняющей модернизации устремляться в некий новый тупик, устремляя в него и общество. Этим тупиком будет заимствованный у Запада национализм, который на русской почве, да при содействии новых постмодернистов обратится, боюсь, все в ту же труху с непредсказуемыми и для России, и для мира последствиями. И снова – национализм ничем не плох сам по себе. Как ничем не плохи для меня и коммунизм, и демократия. Плоха же эта страсть тупого рабского слепого подражанья, страсть копирования с примесью паскудного самолюбования. Здесь гибель России, здесь, а не в национальном, коммунальном, народовластном началах ее исторического самобытия. Чтобы осознать, до какой степени опасна эта новая фаза все той же катастрофы копирования, я должен буду проанализировать разницу между тремя постоянно путаемыми понятиями: национализм, фашизм, русская идея. В результате такого анализа я надеюсь завершить описание катастрофы копирования в ее динамике и на примере оппозиционного движения и начать поиск позитивных оснований для выхода. Но вначале – ряд понятий и базовых разграничений.

Давно ли все молились на либерализм, космополитизм, а автора этих строк, заявившего, что он – русский националист, обвиняли в фашизме? Теперь националистов у нас, что называется, "пруд пруди". Куда ни плюнь – националист. Перекраска идет полным ходом. И вчерашние ненавистники национализма, демократы из демократов (они же позавчерашние ревнители чистоты марксизма-ленинизма) перекрашиваются со скрипом, но быстро и с автоматизмом профессиональных перекрашивателей – в националов. Что будет завтра? Не появятся ли те же ребята в строю (хороших, конечно же) русских фашистов? Думаю, не без этого. Но бог с ними, с перекрашивателями. Предоставим их – их печальной участи. И поговорим по существу о непростых, но очень нужных вещах. О понятиях и разграничениях. Ибо для того, чтобы стать кем-то (ну, хоть фашистом), нужно, как минимум, знать – кем становишься. В этом плане мое заявление о приверженности национализму есть лишь первое приближение. Я от него не отказываюсь. Но пользуюсь возможностью кое-что уточнить в новых условиях, при повальной и бездумной, увы, националистической моде. Время первых приближений и грубых разграничений кончилось. Новые идеологические и политические баталии будут разворачиваться в более тонких и многомерных смысловых и понятийных пространствах. И речь идет не об элитаризации политики. А о том, что сложные разграничения придется производить не профессионалам и не элите только, а всей политически активной части нашего общества, коль скоро она всерьез озабочена непростым и небезоблачным будущим Отечества нашего.

Сама сумятица вокруг национальной идеи говорит о том, как трудно дается нашим согражданам новая система координат, которую можно назвать "нациоцентрической". Слово "нация" используется вообще как синоним слова "народ". Русский народ и русская нация. Национальное и народное. Понятия близкие, но не тождественные. Сегодня, когда говорят о русском народе, слегка акцентируют социальный аспект понятия (народ – это простые люди, большинство, неэлита). Говоря же о нации, о национальном интересе, национальных целях, напротив, стирают этот социальный аспект и выводят на первый план общность неких несоциальных параметров (язык, культура, религия, "кровь и почва"). На этом зыбкость употребляемых самоопределяющих дефиниций не исчерпывается, поскольку есть еще "этнос", "суперэтнос", "гиперэтнос". А определение оных размыто трудами выдающегося исследователя Л.Гумилева, биологизировавшего эти коллективные сущности и, следом за Шпенглером, Тойнби, в меньшей мере Данилевским, заложившим ложную, на мой взгляд, идею рокового предопределения, неумолимых стадий этногенеза, ведущих от рождения к смерти. Вот такая палитра понятий и нюансировок. Специалисту трудно разобраться. А нормальному гражданину, желающему понять, частью какого целого он является?! Гражданину, которому с пеленок твердили про интернационализм, а теперь предлагают с большой настойчивостью отказаться от каких-либо "мы", превышающих по количеству и уровню сложности его семейную, как говорят, "нуклеарную" микроячейку. Но и интернационализм не спасает от необходимости как-то соотноситься с понятием "нация". Ибо в противном случае неизбежно возникает вопрос: интер… что? И если все, стоящее после "интер", не определено, то и сам этот "интернационализм" превращается в бессодержательное понятие.

Еще хуже обстоит дело с космополитизмом. То его проклинали, то проклинали тех, кто боролся с ним, а его восхваляли, то снова проклинать начинают… А о чем речь? Содержание остается за кадром. И, возможно, главное в том и состоит, чтобы не дать возникнуть системе четких определений, преодолевающей хаос недоопределенных понятий, тот хаос в сознании, который не дает оформиться и нашему все более хаотизирующемуся бытию.

Нация – понятие исторически и географически закрепленное. Географически – поскольку речь идет о феномене, порожденном европейской историей и базирующемся на ее фундаментальных принципах. Исторически – поскольку речь идет о понятии, рожденном в огне буржуазных революций и носящем на себе все родовые и видовые отпечатки Нового времени. Нация есть упрощение и стандартизация неких человеческих донациональных обществ и общностей (народов). Нация есть промежуточная форма стандартизации и существует всецело как фаза стандартизирующего процесса, имеющего своей конечной целью полную унификацию человечества.