Однако я все еще за столом номер один; Горбачев повествует еще о чем-то, а скорее ни о чем, обращаясь уже как бы не ко мне, а к воображаемым массам. Я смотрю в гладковыбритое, миловидное, совсем не государственное лицо и в который раз пытаюсь и не могу понять, как этот странный человек, внушительно, как всегда, вещающий о чем-то неясном для себя самого, сумел сделать фантастический подарок человечеству, развалив глиняное пугало с ядерной бомбой, а заодно и, сделанную из его ребра, сожительницу ГДР — страну невиданного спорта, дешевого ширпотреба и всенародного стукачества.

Не знаю, опомнится ли Россия, но в историю Германии вы, Михаил Сергеевич, уже вписаны — рядом с ее пророками и поводырями.

— Перестаньте терзать эту музыку! Вы ничего в ней не поняли! Ваша жизнь висит даже не на волоске, а на паутинке, но вам — скучно! Вы играете монотонное, надоевшее, бесконечное упражнение! Но это «Сцена у ручья», а не у станка! Бетховен — не нудный репетитор; всем кажется, что он рисует акварельными красками, а он истекает нежностью! Он лирик, понимаете? Лирик, кровоточащий лирик! Он больший лирик, чем ваш Шопен, пан Крушиньский, или ваш Шуман, герр профессор Арнштамм! Да, да, да, вас учили, что он неотесанный бунтарь или, черт побери ваших учителей, интуитивный философ, и вы напускаете на себя умный вид и внушаете то же самое своим ученикам. Но здесь, в «Сцене у ручья», вы оскандалились! И вся ваша ученость полетела к чертям! Она слетела с вас, как омертвевшие листья с первым дуновением ветра! Вы до сих пор ничего не поняли! Но времени у вас больше нет. Die Zeit ist um!

— Позвольте погреться у вашего очага?

Передо мной возник странный субъект с одутловатым круглым лицом, масляными глазками, масляной же улыбкой на неестественно растянутых губах и любовно прилизанными от виска к противоположному уху маслянистыми волосами. Если бы не майка с надписью «Я люблю Путина», его можно было бы принять за ожившего приказчика эпохи Гиляровского. Не дождавшись ответа, он водрузил на стол поднос с бокалом пива «кельш» и тарелкой, рискованно перегруженной закусками.

— Я видел, как вы общались с этим христопродавцем Горбачевым. Судя по тому, что вы обошлись без переводчика, а этот раздувшийся от немецкой похлебки хлыщ не владеет ни одним языком, включая русский, вы, видимо, русскоязычный журналист? Или просто русский?

— Да, — коротко ответил я — подсознание подсказало ответ, не предполагавший длительного развития разговора. Но не тут-то было.

— Позвольте представиться: Христофоров, член исполкома движения «Русское вече», почетный есаул казацкого войска, — он похлопал себя по бокам, как если бы майка имела карманы. — Визитку, к сожалению, презентовать не могу... Невыносимо созерцать, как эти тупые немцы облизывают своего благодетеля!

«Созерцать невыносимо, а хлестать пиво дармовое от Михаила Сергеевича — с нашим удовольствием...» — подумал я и не удержался:

— А чем же вам Горбачев не приглянулся?

— Как же это, чем? Этот фальшивый коммунист, купленный немцами и сионистами, развалил великую империю, которую кровью и потом наши православные правители строили — по кирпичику, по кирпичику столько столетий! Это как называется?

Мой незваный гость раскраснелся, ковырнул вилкой в зубах, помолчал и миролюбиво добавил:

— Да ладно, пусть живет!

— А вы, простите, зачем в Германии? Давно ли? — я почему-то занервничал, и это было неприятно.

— Да вчера прилетели. Я тут с двумя ребятами; они как приняли в самолете, так вторые сутки спят.

— А чем здесь занимаетесь?

— Так, хожу, изучаю... Ладно, вы человек, видно, серьезный, я вам вот что скажу... — Христофоров отхлебнул пива. — Раньше везде думали, что враги государства Российского — сплошь евреи и большевики. Теперь наше движение — ну, не все, а только те, кто во главе, — стратегическое понятие поменяли. Евреи, выяснилось, вроде бы толковые ребята, их можно для великой цели временно использовать. А вы не еврей ли случайно?

— Случайно еврей.

— Ну, вот я и говорю, с ними можно, если не в разведку, то хотя бы в мозговую атаку... А большевики — они, хотя царя нашего батюшку порешили, зато потом много толкового наработали. Возьмите нашего Путина — чем не большевик? Но это пока, а время придет — и царем сделаем!

— А немцы тут при чем? Сюда-то вы зачем?

— Вы не спешите. Политика — дело неспешное, тут обдумывать надо. В «Русском вече» есть мозговой центр, там сидят и думают башковитые ребята. Вот они и рассудили, что главная опасность Отечеству — отсюда, из развитых стран, из Америки, Германии, Англии... Все они на нашу святую Русь зарятся!

— А скажите, в вашем мозговом центре доктор есть?

— Это вы к чему?

— Ну, работа трудная, умственное напряжение, и все такое...

— Да нет, там все путем, ребята выносливые. Вот и послали нас посмотреть, что и как, велика ли угроза...

— А вы немецким владеете?

— Вот тут слабинка. Три класса у меня. «Гитлер капут» знаю, для них достаточно... Они сами-то — ни на каком, кроме своего убогого. Не то, что наш царь православный Николай Александрович, вечная ему память — четырьмя языками разговаривал: английским, французским, немецким и еще зачем-то датским. Я в журнале читал.

— У него был еще один иностранный...

— Это какой же?

— Русский!

— В каком смысле?

— В том смысле, что ваш царь-батюшка, его императорское величество Николай II был немец!

— То есть?

— Немец стопроцентный. Ну, не стопроцентный, одна сто двадцать восьмая русской крови в нем была. И все — слышите? — все российские императоры были немцы! Последний русский был Петр I — и на том конец!

Член исполкома поставил бокал на стол и застыл. А я, рассвирепев (честно говоря, без всякой серьезной причины), сел на любимого конька, и остановить меня было невозможно.

— Значит, так, запоминайте: император Петр III был сыном Анны Петровны, дочери Петра I и Екатерины — то есть, наполовину немки. А батюшкой его был герцог Карл-Фридрих Гольштейн-Готторский. И звали вашего Петра III простым русским именем Карл-Петер-Ульрих, и был он уже на 3/4 немец. Это понятно? И от него пошло-поехало. Женился он на стопроцентной немке Софье-Фредерике-Августе Анхальт-Цербстской, которую ваше казацкое воинство знает как Екатерину Вторую, а также Великую. Повторяю: Софья-Фредерика-Августа Анхальт-Цербстская! Цербс-тска-я! И сын их Павел I был уже немцем на 7/8. Это понятно? И, поскольку все последующие императоры женились исключительно на немецких принцессах — пересчитать или вы мне, серьезному человеку, верите? — следовательно, все цари были немцами. Ладно, перечислю: Павел I женился на принцессе Вюртембургской, Александр I (в нем уже 1/16 русской крови) — на принцессе прусской Шарлотте, и так далее... Так что, господин Христофоров, Россией, по которой вы так тоскуете, и которая мало-мальски двигалась к светлому капиталистическому будущему, мудро и рачительно руководили немцы. Немцы и немки! Герры и фрау! Ура, казачество! Шашки наголо!

Мой собеседник ошеломленно молчал. Губы его шевелились: он не то молился, не то повторял корявые имена немецких принцесс.

Становится прохладно, хотя солнце еще не село — оно зависло над стрельчатой кромкой дальнего леса, будто раздумывая, нырнуть ли за горизонт, оставив нас с господином Андервельтом одних в бескрайнем, источающем медово-лимонный запах, поле.

Под ногами — пружинистость едва протоптанной тропинки. Мы больше молчим, изумленные, как написал бы настоящий писатель, молчаливым величием природы.

Скамейка возникает как раз в тот момент, когда ноги начинают чувствовать помимо величия природы ее необъятность. Аккуратная, недавно подкрашенная, поставленная на безупречно ровную плиту из прессованного ракушечника, скамейка посреди поля, на едва заметной тропинке — что это?