Я мучаюсь от неожиданной жары и сильно потею в своем плотном одеянии. На третий день крестная предлагает мне подобрать что–нибудь не такое монашеское из одежды:

— Ани, ты не можешь ходить вот так, с тебя пот течет ручьем. Почему бы тебе в виде исключения не переодеться во что–нибудь нормальное?

Я не могу выдавить из себя и двух слов, кое–как объясняю крестной, что на улице люди смотрят на меня и я чувствую себя очень неуютно. В Непале так много монахов и монахинь, любая толпа пестрит красно–рыже–желтыми пятнами, и никто не обращает на них внимания. А здесь прохожие часто оборачиваются и начинают меня разглядывать, а мне это не очень нравится. Крестная прекрасно понимает, каково мне, поэтому буквально на следующий день покупает шорты–бермуды и пару футболок того же цвета, что и мои монашеские одежды, так что я чувствую себя гораздо лучше. Теперь я почти не выделяюсь на улицах Сингапура.

Дни бегут один за другим, я снова приступаю к занятиям. По утрам я хожу в лингвистический центр, где австралийский профессор, похожий на актера Робина Уильямса, занимается со мной английским. Я бы осталась в Сингапуре еще дольше, но виза закончилась, и через пять недель я вернулась в Непал, с сумками, полными подарков.

— Расскажи, расскажи, как там, за границей!..

Я успела уже раз пять рассказать родителям и братьям о своей поездке, но начинаю снова, поскольку всем это очень нравится. И мне тоже. Я описываю невероятно прямые улицы, бутерброды с плавленым сыром, женщин в мини–юбках, толпы в метро, светофоры, гудки кораблей в порту, подростков, целующихся прямо на улице, рекламные плакаты…

— А это правда, что все иностранцы живут во дворцах и разговаривают только о любви, красивой одежде и вкусной еде?

Наша соседка — мы даже не заметили, как она вошла, — тоже хочет получить свой кусочек мечты.

Как и многие жители Тибета, никогда не покидавшие родную страну, она свято верит, что за границей все именно так, как показывают в кино. Да и мое мнение о мире до поездки в Сингапур было на редкость наивным, но теперь я поняла, насколько экранная жизнь отличается от жизни настоящей. Мои друзья работают по десять часов в день, почти не бывают дома, возвращаются поздним вечером, усталые и вымотанные. Мне порой кажется, что они постоянно бегут за чем–то недостижимым.

Я успела привыкнуть к долине Катманду, раскинувшейся у моих ног, а они живут на куда меньших пространствах. Мне очень понравилось в одиночку гулять по огромному Сингапуру, ездить на автобусе, часами разглядывать витрины, пробовать необычные блюда, обладающие невообразимым вкусом. Я смогла ощутить и полюбить непрерывное биение сердца большого города, с удовольствием вспоминаю приветливость тех, с кем успела встретиться, но все же я бесконечно рада тому, что вернулась домой.

— А себе–то ты что купила?

Я показала две пары туфель, которые подарили мне друзья. Обожаю туфли. Если бы я не была монахиней, то обязательно стала бы fashion victim — жертвой моды! Мне безумно нравится красивая, хорошо скроенная одежда из дорогих тканей. Наверное, это у меня от отца… Религиозные одеяния не отличаются особым разнообразием. Лишь в том, что касается обуви, я могу проявить хоть немного фантазии. Я всегда стараюсь выбирать простые и элегантные туфли. Это единственная уступка истинно женскому кокетству. Мои китайские друзья знали о моей маленькой слабости и любезно подобрали мне красные мягкие туфельки и коричневые мокасины.

Отец до сих пор молчал и с задумчивым наслаждением нюхал свою рубашку. Я подарила ему французские духи. Он словно опьянен, но на этот раз счастьем. Больше всего его сводят с ума зеленые купюры, весьма своеобразным способом разложенные на столе. Он не может оторвать от них взгляд, ему кажется, что там сотни долларов. Часть банкнот отец распределил по кучкам, часть лежит просто так.

Невольно я жду хоть какой–то благодарности. Мне достаточно одного короткого слова «спасибо». Но отец молчит. Я поворачиваюсь к нему. Мы смотрим друг другу в глаза. Этот молчаливый обмен взглядами заменяет тысячи слов. Я все прекрасно слышу и чувствую. Его гордость. Счастье. Восхищение. Его дочку пригласили на другой конец света, и вот она вернулась домой, с множеством подарков. Он никак не может в это поверить. Хотя понимает, что в глубине души всегда знал, что его Чоинг — не такая, как все. По выражению отцовского лица я вижу, что радость переполняет его сердце.

За пять недель, проведенных в Сингапуре, я старалась экономить каждую монетку. Первый раз в жизни я откладывала что–то про запас. Там я получала множество приношений; по буддийской традиции люди дарят подарки монахам и монахиням, чтобы те молились об их благополучии. Жители Сингапура оказались очень щедрыми, и мне удалось скопить около тысячи долларов. Я аккуратно складывала купюры в красную кожаную сумочку, которую мне подарила подруга. И каждый раз, когда я клала туда очередную бумажку, то думала об отце, о том, как я приеду и протяну ему целую пачку долларов.

С тех пор как шасси самолета коснулось асфальта аэродрома, у меня из головы не выходила лишь одна мысль: отдать все деньги отцу. В сумочке было столько купюр, что я с трудом могла ее закрыть.

— Держи, это тебе!

Как только я переступила порог родного дома, сразу протянула деньги слегка озадаченному отцу:

— Держи, говорю, это вам.

Пытаюсь приглушить нотку триумфа в своих словах, но не могу. Никогда еще я так собой не гордилась. Я всегда хотела сделать свою семью счастливой!

— Тебе больше не понадобится содержать меня, обещаю. Отныне я буду заботиться о вас…

И я говорю правду. Учитель постоянно повторял мне, что родители — самые важные люди в нашей жизни. Надо относиться к ним очень бережно, отдавать им всю любовь, которую они подарили нам, когда мы были еще беспомощным пищащим свертком. Они заботились обо мне после того, как я родилась, а теперь я должна о них позаботиться. Для буддиста нет более почетной и добродетельной обязанности. Родители подарили мне самое драгоценное — жизнь. Я никогда не смогу отблагодарить их за это сполна. До конца их дней я отдавала им все, что могла, и не попросила ни гроша.

В 1991 голу, когда отец решил построить новый дом, чтобы переехать, я помогала родителям как могла. Дела у отца шли хорошо; каждый раз, уезжая за границу, я увозила с собой его статуэтки на пролажу. В Гонконге и Тайвани они стоят больше, чем у нас, в Катманду. Некоторые монахини из Наги Гомпа не очень хорошо относятся к тому, что я занимаюсь торговлей. Именно в это время злые языки дали мне прозвище Бизнес–монашка. Но мне было все равно, потому что у меня была одна четкая цель — сделать свою семью счастливой. В тот год я очень много времени провела в Боднатхе. Мне приходилось руководить работами, потому что отец был на это явно не способен. Как наивный ребенок, он доверял сомнительным подрядчикам, постоянно уходил со стройплощадки и был слишком сговорчив с рабочими. Я — нет.

Я приезжаю в Боднатх так часто, как могу, стараюсь заключить самые выгодные контракты, ищу архитекторов, руковожу процессом и внимательно слежу за тем, чтобы нас не обвели вокруг пальца. Я нахожусь на стройке с восьми утра до восьми вечера. Мое постоянство и серьезный подход к делу сначала вызывают любопытство у соседей, а потом они начинают меня искренне уважать. Однажды мужчина, друг моих родителей, которого я едва знаю, подходит ко мне (я заметила, что он и его жена часто за мной наблюдали) и замечает:

— Твоим родителям очень повезло, что у них есть такая дочь, как ты!

— Спасибо. Мне тоже повезло. Я занимаюсь этим, потому что мне нравится.

— Да, я вижу…

Он явно чувствует себя немного неудобно, поэтому начинает рыться в кармане. Достает фотографию и неловко протягивает ее, широко улыбаясь.

— А я тебе уже рассказывал о своем сыне? Он живет в Сингапуре, занимается государственными делами… Хороший мальчик. Что скажешь насчет того, чтобы стать моей невесткой? Мы с женой будем очень рады ввести в семью такую преданную, отважную и работящую девушку. Да ты к тому же еще и такая милая…