Клепу жалели. Попытки ворваться в беэмпе принимали за преданность, трусость — за проявление смекалки. Пост пока не нес потерь. Креза и Клеопатру стали считать живыми талисманами. Никто не осмелился бы сказать это вслух, но левая дверь в корме беэмпешки теперь не закрывалась, пока туда не входила Клеопатра.

И вот однажды, когда Клеопатра царственно-безразлично глядела на возню ефрейтора и Амура в воде, послышался гулкий звук выстрела танковой пушки… еще один… Потом — хлопок гранатомета… Дробь автоматных очередей. Тревога!

Солдаты действовали сноровисто. Секунд через сорок все, кому положено, сидели в боевой машине остальные заняли места по боевому расписанию. Окопы и самодельные доты, огневые точки и пулеметные ячейки ощетинились стволами.

В долине медленно поднимался черный густой конус дыма. У трубопроводчиков тоже никакой паники: отсечка топлива, оборона занята, машина с запасными трубами уже глухо рокочет мотором, заброшены в кузов огнетушители, надеты каски и бронежилеты…

Прапорщик Нияжмаков бежал из палатки к беэмпе. Он только что оторвался от рации, сообщив о диверсии. Он бежал и думал, что такого задания его группе выполнять еще не приходилось. Банда, которую вчера ночью крупно пощипали в бою афганские части, прорывалась через дорогу и уходила к границе. Нияжмакова просили связать банду боем. Не рисковать особенно, но и не дать уйти далеко. Связать минут на двадцать, поддержав афганские посты, пока вертолеты выбросят десант и перекроют все пути отхода банды… По трем красным ракетам ему разрешалось выводить своих солдат из боя и заняться непосредственным делом: прикрыть трубопроводчиков, которые по тем же ракетам должны будут выехать к месту диверсии для ремонта и восстановления трассы.

Он лишь приблизительно знал численность душманской банды, но по перестрелке понял, что стволов бьет много, да еще гранатомет, которого — он это знал точно — нет на постах афганской армии и милиции.

«Броню придется оставить в предельной дальности гранатомета. На воздух пока надежды нет. Воздух будет занят десантом… Что мы имеем: снайпер, пулемет и пушка беэмпе, которую еще не знаю, как задействовать… Связать боем! Пулемет — мой резерв! Связи с афганским постом нет — танковая рация молчит… Горы… Но место прорыва обозначено перестрелкой. БМП пошлю во втором эшелоне, будет поливать огнем горы. Боезапаса у нас на двадцать минут — можем дать лавину огня и еще на полчаса — „ефрейторский зазор“ — приличного боя хватит».

Он сел на броню, свесив в командирский люк ноги.

— Комиссаров, в речку давай, назад! Пойдем по руслу! Собаки с нами?

— Как обычно.

БМП развернулась на месте и, качнувшись всем корпусом назад, взяла с места.

— На скорости! Вверх по течению! Пятьсот метров! — сказал прапорщик. — Потом — стоп!

Вода весело журчала. Машина летела, взметывая по сторонам воду. Пятьсот метров… Речушка плавно поворачивала вправо. Комиссаров с креном принял левее, как на трековых гонках, резко тормознул и встал почти поперек реки.

— Корма на берегу, товарищ прапорщик, — доложил Комиссаров. — Зачем ребятам зря ноги мочить?

— Артист!.. Мы сейчас вдоль бережка подтянемся, а ты минут через десять по складочкам-морщиночкам поднимись наверх и так же — по складочкам-морщиночкам выдвигайся к афганскому посту… Помнишь? Там одиночный танк и пулемет в капонирчике… Эту сторону — от реки до дороги — не трогайте. Весь огонь дайте на ту сторону — по склонам гор. Пусть оператор в башне накроет все, что шевелится! Сам только, сынок, встань в складочке-морщиночке! У них, похоже, гранатометчик неплохой… Танка-то не слышно! Оператор пусть в башне орудует, а ты на горочку-макушечку заберись и секи! Ихнего гранатометчика секи! Сожжет же машину, гад! Тихонечко-внимательно лежи! Зазря не стреляй, не обнаруживайся. Ну, давай, Коля!

Нияжмаков рассчитал правильно: если душманы и ждали их, то со стороны дороги, там и прикрытие наверняка оставили… Удар с фланга, да еще в том месте, где их не ждут, может дать желанные двадцать минут… Пока банда сообразит, какими силами им навязывают бой, пока перегруппируется — вот и набегут желанные минуты!

Но одного не мог учесть прапорщик…

Танк душманы действительно сожгли почти сразу — гранатометчик в крестьянской одежде подъехал к посту на ослике один. Он бы все сделал, как планировали его хозяева, забросал бы капонир гранатами, отбежав в сторону, вскинул бы к плечу гранатомет и почти в упор прошил бы борт танка, но один солдат афганского поста, ушедший к реке за водой, заметил людей с оружием, открыл огонь… С поста закричали «крестьянину» на унылом ишаке, чтобы он бежал к дороге или залег. И он побежал, выдирая из-под хвороста, навьюченного на ослика, трубу гранатомета, и достал ее только отбежав метров на двести, когда башня танка уже развернулась и успела два раза выстрелить осколочными по берегу…

У реки в стороне вел огонь солдат, ходивший за водой. Его еще не задело. Он бил скупо и расчетливо, понимая, что шансов у него почти нет, но дрался хладнокровно и отчаянно — менял позиции, переползал, опять бил и снова полз…

В капонире раненный осколками в спину пулеметчик захлебывался собственной кровью, скрежетал зубами от немыслимой боли, которую доставляли ему толчки приклада пулемета, и яростно поливал долину длинными очередями. Душманы залегли.

Когда группа Нияжмакова вышла во фланг, пулеметчик уже затих… Тотчас в капонирчик воровато скользнули два бородача и принялись орудовать ножами, отрубая убитым кисти рук, уши, полосуя их лица, вырезая половые органы. Так было приказано поступать с врагами, чтобы вселить ужас в остальных, продавшихся неверным!

Банда еще лежала, не веря в то, что пост уничтожен. Один из бородачей влез на башню танка и стал кричать, размахивая чем-то окровавленным в левой руке. Он орал нараспев то ли песню, то ли молитву, когда Степанов аккуратно снял его выстрелом в переносицу. Вставшие было бандиты вновь попадали на землю. И шестеро свалились не по своей воле…

Душманы быстро поняли, что их неуклонно, с неумолимостью дорожного катка, отжимают к дороге. А там не видимая им пушка густо накрывала склон, не оставляя никаких надежд на прорыв. Они попробовали оторваться, применив не раз отработанный в учебных лагерях вариант: прикрытие принимает бой, остальные, отходят… Но откуда-то в спину открыл огонь афганский автоматчик, еще раз сменивший позицию, а от реки авторитетно забасил пулемет…

Отчаяние подстегнуло их фантазию. А может быть, они решили, что советские солдаты оголили пост, всеми силами зайдя им во фланг. И банда пошла в прорыв вдоль дороги, маскируясь дымом горевшего топлива из пробитого трубопровода.

Комиссаров быстро понял, что его мужики связаны боем с основной массой бандитов, а человек двадцать идут на него. Они бежали без огня, ничем себя не обнаруживая, стараясь проскочить между дорогой и беэмпешкой, спрятанной в лощине…

Он лежал на горочке-макушке, открытой всем ветрам, и мог бы пропустить их, надеясь, что там, на посту, оставшиеся ребята и трубопроводчики примут гостей, как надо. Его не видели. Он лежал, уютно устроившись между камней, а у правого сапога тихонько фыркал Крез. Он мог пропустить душманов, но ефрейтор даже не подумал об этом. Он только обернулся, с кривой, несколько растерянной улыбкой тихо попросил: «Шел бы ты домой, Крез?» Пес тявкнул. «Понял вас, — прошептал Комиссаров и передернул затвор, хотя уже давно загнал патрон в патронник. — Ну и манеры у вас, сенатор! Зажмите уши!..»

Ефрейтор понимал, что поступает нерасчетливо, но сразу же врезал длинную очередь — ошеломить противника! И тут же вдогон три коротких, чтобы опорожнить магазин и вставить новый — на перебежке. Но, подумав, перебежку делать не стал — откатился в сторону метра на три.

Противник был опытный. Прежнюю позицию Комиссарова плотно обстреляли.

Броском Комиссаров преодолел еще метров пятнадцать и залег. «Дальше нельзя, сенатор, — минное поле». Амур глухо зарычал. Ефрейтор напряженно вглядывался вниз. Сейчас они должны показаться… Сейчас… Краем глаза он уловил совсем рядом легкое движение «Слишком близко! — с сожалением подумал он. — Ни слова, друг мой, ни вздоха. Автомат здесь не помощник. Не успею… Он выстрелит раньше… Штык у меня в сапоге… Крез?.. Молодец! Отвлеки его на секунду!..»