— О славе да богачестве печется. На народном горе, как на дрожжах, вознесся...

Как-то вечером Иван пригласил его с собой. В просторной избе собралось полтора десятка мужиков. Хоть и односельчане, но не всех знал Григорий. За старшего тут был чернявый безбородый мужик, по-видимому, не здешний.

— Товарищи! Дни иностранных захватчиков и их холуев сочтены. Красная Армия победоносно продвигается на восток, сметая на своем пути всю продажную шваль. Нам надо нажать изнутри и тем приблизить час победы...

Потом он стал говорить о конкретных задачах: подбирать верных людей, создавать отряды, готовить удар. Разговор затянулся за полночь. Расходились по одному-два человека, чтобы не привлечь внимания шастающих по селу семеновских милицейских патрулей.

В субботу Григорий заседлал жеребца и ускакал, едва развиднелось, в Верхнеудинск. Домашним наказал: кто будет спрашивать — поехал в лес заготовлять дрова.

На случай, если задержит милицейский патруль или конный разъезд, Григорий имел удостоверение за подписью атамана. В документе говорилось, что Григорию Ивановичу Афанасьеву предоставлен отпуск по семейным обстоятельствам. Предписывалось всем должностным лицам не задерживать его. Срок отпуска был умышленно обойден.

В Верхнеудинске Григорий быстро добился встречи с Семеновым: офицеры, охранявшие ставку, хорошо знали и самого вестового и то, что к нему благоволит атаман.

Григорий обстоятельно доложил о сходке и прибавил:

— Бичурские большевики, ваше превосходительство, и которые сочувствуют, открыто действуют. Они могут такой пал пустить — не затушишь...

— Затушим, Григорий. А не затушим, так задушим, — захохотал атаман пропитым басом. — Кто там главный зачинщик?

— Главные, однако, Петров Иван и Ткачев, имя не знаю.

— Благодарю за верную службу! Смутьянов мы проучим. А ты возвращайся домой и лезь глубже. Ужом ползи, а до самого центра дойди.

— Буду стараться, ваше превосходительство.

— В деньгах не нуждаешься?

— Никак нет, ваше превосходительство!

Через несколько дней в Бичуру прибыл карательный отряд под командой Макаренко. Бандиты на глазах у детей выпороли Ткачева и Петрова и потребовали выкуп за арестованных по две тысячи рублей. Родители Ткачева распродались до нитки и выручили сына, а бедняка Ивана Петрова каратели увезли с собой и расстреляли на Малетинском хребте.

Григорий остался вне подозрений. Жил дома, занимался хозяйством. Только на исходе третьего месяца, в середине ноября его опять позвали на нелегальное собрание. Теперь выступал стройный голубоглазый юноша с русыми вьющимися волосами в потрепанной юнкерской шинели на плечах.

— Кто это? — шепотом спросил Григорий у Ивана Афанасьева, сидевшего рядом с ним.

— Новый учитель Сергей Тарасов...

Это был Сергей Юльевич Широких-Полянский, революционер, недавно бежавший из Читы, ловко обманув семеновскую контрразведку. Он под видом учителя прибыл в Бичуру по поручению Прибайкальского подпольного комитета РКП(б). Местные коммунисты знали его по партийной кличке. Подпольный комитет большевиков, говорил Тарасов, призывает народ к восстанию. Начать его должны села Десятниково, Мухоршибирь и Бичура.

Григорий не мог дождаться конца собрания. Его колотила дрожь. «Вот он центр, вот он, — лихорадочно повторял он в какой уж раз. — Доподлинно надо разнюхать все. Главное — план и сроки вызнать».

Домой вернулся позднее обыкновенного, и Евлампия, встревоженная мужниными отлучками, сильно подозревая, что затеял ее Гриша что-то против властей, слезно запричитала:

— Ой, не лез бы ты в пекло. Боюсь я за тебя, Гришенька... Нынче вон курица петухом пела. Не было бы беды...

Григорий тяжело сел на лавку, невидяще взглянул на жену:

— Погоди, мать, большое дело наклевывается. Все ладно будет, не печалься. Бог не выдаст — свинья не съест.

За неделю до выступления Тарасов сообщил: срок восстания назначен на девятнадцатое декабря. Обезоружив местную милицию, повстанцы идут на Окино-Ключи и далее на Троицкосавск, где томятся в белогвардейских застенках полторы тысячи революционных бойцов.

И снова Григорий Афанасьев заседлал жеребца и с места погнал наметом. «Загоню — не беда. За такие вести, — думал он, — атаман косяка лошадей не пожалеет».

Семенов совещался, и Григорию пришлось ждать больше двух часов. Новый адъютант, не знавший Афанасьева, выпроводил его из приемной в коридор. Григория это обидело, но адъютант поступил правильно, по уставу, и он подавил в себе обиду.

Семенов был взбешен развивающимися событиями. Самые жестокие репрессии не заставили умолкнуть большевистских агитаторов. До контрразведки доходят какие-то глухие отзвуки нарастающего гула, но откуда он идет, никто толком не может понять.

Отпустив офицеров, Семенов нервно шагал из угла в угол.

— Ваше превосходительство, — доложил адъютант, войдя без стука, — к вам настойчиво просится крестьянин Афанасьев.

— Афанасьев? — переспросил Семенов, прикрыв глаза ладонью. — Какой Афанасьев?

— Говорит, был вестовым вашего превосходительства.

— А, Григорий! Пропусти, пропусти.

Выслушав Григория, атаман долго молчал, шагал по кабинету, поскрипывая начищенными до лакового блеска сапогами.

Григорий не сводил с него глаз. «Постарели, ваше превосходительство, — сочувственно размышлял он. — Лицо-то вон какое бледное, опухшее и цвет землистый, как у покойника. Таким ли вы были, ваше превосходительство. Орел орлом!»

— Девятнадцатого... — проговорил наконец Семенов. — Девятнадцатого... Оттуда — японцы, отсюда — мы. Разом ударить и навсегда покончить со смутьянами... Девятнадцатого. Успеем...

Атаман достал из сейфа небольшую пачку сотенных и молча протянул Григорию. Вяло обнял его, так же без энтузиазма поблагодарил: «Спасибо, Григорий, уезжай с богом» — и отвернулся к окну.

Атаман распорядился так: за счет ближних, благополучных сел подбросить подкрепление бичурской милиции; капитану Атраховичу выехать в Бичуру и сформировать из верных крестьян отряд самообороны; главарей большевистского движения не трогать до прихода войск, дабы не вызвать преждевременного пожара, к ликвидации которого недостаточно подготовлены; перебросить туда два батальона войск, численностью не менее четырехсот штыков и сабель; просить японское командование направить в Бичуру союзные войска. Повстанцы намечают в случае удачи повести наступление на Окино-Ключи. Подтянуть туда из Троицкосавска отряд в триста пятьдесят сабель и двести штыков.

На одном из последних собраний среди повстанцев вспыхнул жаркий спор. Горячие головы стояли за то, чтобы в назначенный срок, девятнадцатого декабря, поднять людей. Другие, более осторожные, считали выступление в этот день безумием: милиция получила большое подкрепление и сумеет быстро подавить восстание. Они говорили, что следует подтянуть к селу вооруженные партизанские силы из других сел.

Выступление отложили до прибытия подкрепления. Григорий был рад такому решению: японцы подоспеют наверняка.

В дни перед восстанием Григорий старался как можно меньше показываться на людях. Но отсидеться, спрятаться от гула растревоженного села ему все-таки не удалось. Однажды, тяжело отбухав в тесовые ворота и до смерти перепугав Евлампию, во дворе появился сосед Иван.

— Ты, паря, пошто затерялся. Али не слышал, как все повернулось? — радостно доложил он, вытирая рукавом стеганки потное лицо. — Милиция разбеглась. Поручик Гутовский и капитан Астрахович пойманы и теперь у нас в штабе...

— Бери бердану, пошли, — заторопил он Григория. — Выступаем на Окино-Ключи...

Евлампия заголосила, запричитала, будто по покойнику, кинулась на шею. Григорий устыдился и ушел с Иваном. Какая власть ни победит, а ему до конца дней своих жить с односельчанами, в предателях да трусах ходить — тоже не больно сладко.

Бой за Окино-Ключи был жарким. В течение трех дней село несколько раз переходило из руки в руки. Был смертельно ранен в голову Иван Афанасьев, командовавший объединенным партизанским отрядом.