— А что тут у вас есть хорошенького?

Пока Сара орудовала стальным ковшиком в машинке для льда, Нэш проверил репертуар музыкального автомата. Он опустил в щель несколько монет и нажал какую-то кнопку. Музыка.

В музыкальном автомате “Кофейни” вот уже много лет не было новых песен. Из ящика полились звуки ленивого старого рока. По нынешним меркам он тащился черепашьим шагом.

Рядом с Сарой появилась Максин. Она уже успела освежить оранжево-красную помаду на губах.

— Прям как в той рекламе.

— В какой рекламе? — недоуменно переспросила Сара. Последние несколько лет она практически не смотрела телевизор.

— Как это “в какой”? Ну, там, где шикарный парень заходит в бар, жарища страшная, все парятся, а он входит — и прям посреди бара идет снег.

Сара пожала плечами и покачала головой:

— Не видела.

Она вынула из стеклянного шкафа-холодильника кусок пирога с арахисовым маслом, приготовила стакан чая со льдом и отправилась к Нэшу.

Поставила пирог перед ним. Чай рядом. Положила салфетку.

Потом с минуту постояла, разгладила скатерть и наконец опустилась на диванчик напротив него.

— В бело-розовую полоску, — заметил Нэш с полным ртом пирога, разглядывая ее форменное платье. — Просто карамелька. Тебе идет.

Она потеребила белую манжету на коротком рукаве платья, потом нервно поправила воротничок:

— Тут все так ходят.

Нэш сделал большой глоток чая со льдом и бросил на Сару такой пронизывающий взгляд, что у нее все затрепетало внутри.

— Я почему-то думал, что ты будешь в чем-нибудь более… ну, я в этом деле ничего не смыслю, но в чем-нибудь более… свободном.

Сара не знала, обижаться ей или чувствовать себя польщенной.

— Когда у тебя кончается смена?

— В семь. Мне еще пять часов работать.

— Я подожду.

— Ты не можешь ждать здесь весь день. Ей стало не по себе при мысли о том, что Нэш будет сидеть тут и следить за каждым ее движением. Его взгляд сместился, устремился на что-то у нее за плечом. Она обернулась. Максин.

— Поезжай, детка, — сказала Максин. — Никто сюда не придет в такую жару. Я все равно, собиралась отослать тебя домой.

Нэш послал ей такую обольстительную улыбку, что у бедной Максин наверняка подскочило кровяное давление.

— Спасибо, — сказала Сара.

— Спасибо, — кивнул Нэш.

Выйдя из кафе, Сара сразу поняла, почему у Нэша спутанные волосы. У него теперь была открытая машина. Прямо-таки не машина, а лодка.

— У тебя просто какая-то страсть к безобразным автомобилям. — Она обошла чудище кругом, проводя ладонью по хромированным пластинам радиатора. — Даже не представляю, сколько бензина он поглощает.

Нэш прислонился к решетке радиатора, скрестил руки на груди, поигрывая бицепсами. У него за спиной торчала радиоантенна, с которой бессильно свисали в жарком, влажном воздухе обрывки прошлогодней рождественской мишуры.

— Он не так плох, как ты думаешь. Одно плохо: не могу больше складывать свои пожитки на заднее сиденье. На ходу все выдувает. Ну и в дождь несподручно.

— Это почему же?

— Верха нет. Вот потому-то эта “тачка” и досталась мне так задешево.

— Верха нет? — Взор Сары устремился к пустой щели позади заднего сиденья, в которую, по идее, должен был убираться верх.

— Я выработал тактику езды во время дождя. Научился быстро ездить и пригибать голову.

Она засмеялась.

Он улыбнулся ей.

И Сара поняла, какое это счастье — увидеть его снова. Хотя она любила отца, хотя ей нравилось работать в кафе, она только в эту минуту осознала, как одиноко ей здесь жилось, какой чужой она себя ощущала. А теперь появился человек, говоривший с ней на одном языке, человек — как ни странно, как ни страшно было в этом признаться, — ставший частью ее самой.

Нэш открыл дверцу с пассажирской стороны. Сиденье было покрыто светло-желтым пластиком с тисненым рисунком в виде крошечных ромбиков.

— Обожди… — Он достал сзади плед и расстелил его на сиденье. — Садись на это, а то поджаришься живьем.

Сара скользнула на пассажирское место, и Нэш захлопнул дверцу. Прикасаясь лопатками к пластиковой спинке сиденья, она ощутила обжигающий жар сквозь тонкую ткань платья и села прямее. Нэш прыгнул в машину, не открывая дверцы.

— Дверца работает, — объяснил он, — просто капризничает. Стоит ее открыть, потом трудно закрыть.

Приборный щиток когда-то был красным, но выгорел на солнце до розоватого оттенка и был покрыт тонким слоем пыли. Там, где полагалось быть радиоприемнику, зияла дыра, из которой торчали цветные проводки. Зато на сиденье помещался портативный аудиоцентр, а рядом возвышалась стопка кассет и компакт-дисков.

— Не могу без музыки, — пояснил Нэш, вставляя диск в прорезь.

Он включил зажигание, мотор ожил, глубоко и низко заурчал. Пол завибрировал под ногами у Сары. Уверенно крутя баранку одной рукой, Нэш вырулил со стоянки, развернулся и двинулся вперед по первому же попавшемуся проселку.

— Куда? — спросил он, стараясь перекричать свист ветра, трепавшего их волосы, и рев музыки.

— Куда угодно.

Они курсировали по местным дорогам, и Сара показывала ему достопримечательности.

— Вот дом старого мистера Ньютона, — сказала она, указывая рукой. — Его жена умерла, когда ей было двадцать два года. Видишь фотопортрет? Последние пятьдесят лет он держит его в окне. По ночам включает подсветку.

Прошло несколько минут.

— Вон те два дома принадлежат братьям Льюис. Они женились на сестрах, развелись и поменялись партнершами.

— Как удобно!

— А вот дом Карлы Дэвис. Мы с ней учились в одном классе. Она замужем, у нее четверо детей.

Замужем, замужем, замужем… Все женаты, все замужем… Сара уже приближалась к среднему возрасту, а чего она в жизни добилась? Лучшие годы, можно смело сказать, прошли впустую. А ведь время ограничено. У нее было двойственное чувство: с одной стороны, Сара понимала, что надо спешить, с другой стороны, ей хотелось, чтобы время остановилось.

Через четверть часа она предложила вернуться домой.

— Мы могли бы выпить чего-нибудь холодненького.

— Показывай дорогу.

Еще через десять минут они уже ехали по проселку, ведущему к дому Сары. За все десять лет жизни с Донованом ей и в голову не приходило называть особняк, в котором они жили, своим домом. А это место, где бы она ни была, куда бы она ни направилась, навсегда останется для нее родным домом.

Двухэтажный фермерский дом выглядел приветливо. По одну сторону от него простиралось кукурузное поле, по другую — бобовое. Сияющий свежей побелкой, увитый цепляющимися за решетки пурпурными плетями ломоноса, он казался иллюстрацией из американской истории. Вдоль подъездной дорожки тянулись кусты штокрозы. В детстве Сара и Глория мастерили себе кукол из цветов штокрозы. Полностью распустившийся цветок служил юбочкой, из бутона получалась голова.

И сейчас, глядя на родной дом, Сара ощутила щемящую боль — тоску по безвозвратно ушедшему, по золотым годам юности, которых она не ценила, пока они не миновали.

Отца не было дома, он уехал на аукцион антиквариата в Сикамор. Ездил он туда, главным образом чтобы пообщаться со старыми приятелями, но Сара знала, что он не вернется без какого-нибудь пустячка для нее: замысловатой шляпной булавки или старинной фотографии.

— У нас нет кондиционера, — сказала она Нэшу, вдруг застеснявшись того, что они окажутся в доме одни.

Нэш понял намек и остался ждать ее снаружи, в тени у дома, а Сара поспешила наверх, стараясь не замечать охватившего ее нервного волнения. Сбросив форменное платье, она натянула шорты, которые сама сделала из старых джинсов, снова сунула ноги в тенниски, надела белую блузку без рукавов и стремглав кинулась в кухню готовить чай со льдом.

Выйдя на крыльцо, с трудом уворачиваясь от сетчатой двери, норовящей хлопнуть ее по ногам, она поначалу не заметила Нэша. Оказалось, что он сидит на одном из кованых железных стульев под большим кленом.