— Эдмонд, — шепчет она, — это ведь ты, Магистр!

— Да, — говорит Эдмонд, и тон его голоса меняется, становится властным, жестоким. — Я Магистр!

Сонный дурман отпускает Ванни, но она продолжает без движения лежать в чужих объятиях. Сладкая истома переполняет ее, она бесконечно счастлива, и даже беспомощность не пугает. Теперь над ее волей господствует Эдмонд; врожденное искусство владеть собой медленно оставляет ее, становится бесполезным, тяжелым грузом пробитых в бою рыцарских доспехов, однако она спокойна и счастлива.

И все вдруг рушится, ибо действительно нет больше воли, покоя и сладких грез!

Тонкие пальцы Эдмонда нащупывают на левом плече пряжку платья и расстегивают ее. Сильные руки обхватывают, поднимают ее, и с легким шорохом бархатное платье цвета красного вина спадает к ногам. Страх перед чудовищностью насилия переполняет Ванни, но страшная усталость вдруг обрушивается на плечи и она молчит — молчит не в силах сопротивляться, и лишь широко распахнутые глаза молят своего мучителя прекратить пытку. То, что она порицала и считала слабостью в других, сейчас побеждало ее, сделав совершенно беспомощной перед лицом неизбежного.

Но в эти секунды торжества совсем другие чувства захватили Эдмонда. Он исполнил данное себе слово надругаться над целомудрием Ванни, и вид ее полуобнаженного тела волновал его и был ему приятен, но его вдруг охватило странное, незнакомое до этой поры чувство жалости. Он видел мольбу в испуганных глазах и ощущал дрожь ее тела, и понял, что не так холоден и не так жесток, как привык думать о себе раньше.

«Это бессмысленная жестокость, — решил он. — Девушке надо дать средство оправдать свою слабость». Он привлек ее ближе.

— Ты любишь меня, Ванни?

Вот она соломинка, за которую можно схватиться.

— О да! Да!

— Ты прекрасна, дорогая. Станцуй для меня, Ванни!

Внезапно в сумраке комнаты вдруг разлились нежные звуки музыки. Эдмонд отступил, сел, откинулся на спинку дивана, и она осталась одна.

«Я должен оправдать этот наряд в ее глазах», — подумал он.

— Танцуй для меня, Черное Пламя!

Ванни повернулась, сделала несколько неуверенных шагов; розовый свет пробежал по обтянутым черным шелком чулок гладким ногам… Как вдруг плечи ее поникли, и, прижав ладони к лицу, она зарыдала. Эдмонд вскочил, обнял ее, поднял невесомое тело и бережно опустил на диванные подушки. Продолжая держать ее в объятиях, он решил: «Чего-то не хватает. Необходимо найти оправдание ее покорности моим желаниям. — План созревал буквально одно мгновение. — А почему бы нет? Ведь внешняя форма для меня не имеет никакого значения, а она действительно премилое создание».

Он наклонился над Ванни.

— Когда ты выйдешь за меня замуж, дорогая? — Она сжалась, взглянула на него яркими от слез очень серьезными глазами.

— Я ведь уже сказала, что люблю тебя, Эдмонд. Когда угодно. Хоть сейчас!

Волнующая скука бракосочетания в Краун Пойнте наконец позади; с самого утра Ванни — законная жена, а ведь еще даже не вечер! Впервые за все время столь стремительно разворачивающихся, едва ли не эпохальных, событий она осталась одна. Эдмонд дал ей ключи от машины — заехать на старую квартиру, сложить и забрать вещи — все, что ей понадобится теперь в Кенморе.

Она распорядилась достать из гардеробной первого этажа чемодан и, поджав губы в гримаске непонятно отчего нахлынувшей грусти, вставила ключ в замочную скважину. Ах, как стремительно все завертелось! Кто бы мог подумать, кто бы мог представить себе что-нибудь подобное еще два дня назад — даже еще вчера вечером? Как отреагировал Поль на разбегающиеся строчки ее нескладной, второпях нацарапанной записки? Рассказал ли знакомым? Что подумали они и что сказали — особенно Уолтер, который часто называл ее Ванни Неприступная? Неприступная! Шутливое прозвище, придуманное Уолтером и с удовольствием поддержанное ей самой! Боже, почему с ней все это случилось с ней, как это могло произойти?

«Теперь мне все равно, — уговаривала она себя, открывая дверь в гостиную. — Я просто… влюбилась, и с этим ровным счетом уже ничего не поделаешь!»

Обиженный на весь свет, с громкими, отчаянными стенаниями в комнату ворвался Эблис; в суматохе стремительных событий она забыла покормить его. Быстро восстановив справедливость, Ванни прошла в спальню и замерла перед темно-красным пятном ее вчерашнего платья, брошенного на полу у кровати, да так и оставленного лежать рядом с черными чулками на поясе и крохотной игривой комбинацией из черного шелка. Воспоминания о событиях минувшей ночи вызвали в ней некоторое смущение.

«Теперь мне все равно, — снова решила она, подбирая с пола белье. — Я ужасно рада, что все это было на мне вчера». Она приложила на себя комбинацию, шагнула ближе к зеркалу, разглядывая отражение, сделала маленький пируэт. Смотрела и думала, что черным чулкам не следовало бы вызывать столько чувственных эмоций, а может быть, дело не в чулочках — просто очень короткой оказалась рубашечка… Она приподняла подол юбки и стала критически разглядывать свои ноги. Длинные, ровные, с круглыми коленками — замечательные ноги!

— Я очень рада, — сказала она, обращаясь к собственному отражению, и вновь повторила. — Рада, что ему понравилась. Рада, что рядом со мной был мужчина, и я оказалась женщиной, способной волновать! И главное, что я честно могу себе признаться в том, что рада! И вообще, я законченная Полианна — ну и пусть будет так!

Она сложила платье, бросила его на кровать, а сверху полетели на него из всевозможных шкафов, полок и шкафчиков, хороня под собой груз воспоминаний, ворох других вещей и вещичек. Неуклюже цепляясь за двери огромным, плоским, созданным для морских путешествий чемоданом, появился портье, и, отстегнув ремни, не разбираясь, она стала бросать свои вещи в распахнутую кожаную пустоту. Подобрала со столика зеркальце на длинной ручке — еще бабушкино. Взяла маникюрный набор — подарок к окончанию школы, еще какие-то дорогие ее памяти мелочи. Несколько мгновений колебалась, глядя на фотографию Поля в рамке, да так и оставила лежать на столике. «Если останется место», — подумала она.

Звякнул дверной колокольчик, и она торопливо бросилась открывать.

— Ох, это ты, Уолтер!

— Привет, Ванни. — Он стоял в дверях и немного растерянно протирал стекла очков. — Не будешь против, если я зайду? — Переступая порог, выдавил несколько натянуто: — Поздравляю… или наилучших пожеланий? Никак не запомню, что в таких случаях говорят невесте.

— Я возьму немножко от одного и немножко от другого, — улыбнулась Ванни. — Правда, вид у тебя для таких торжественных поздравлений не слишком-то приподнятый.

— Что касается меня — тебе просто показалось! А вот Поль… ты меня, надеюсь, понимаешь…

— А что Поль? — помимо ее воли и немножко взволнованно вырвалось у Ванни.

— Ничего особенного, кроме дурного настроения. Твое письмо… по-видимому, оно сильно его огорчило.

— Наверное, мне следовало быть немного тактичнее, только вот я не знала как, — разглядывая круглое лицо Уолтера, сказала Ванни.

— Ты даже не представляешь, как ты права! И потому попробуй представить, как твой друг в растерзанном виде врывается в мой дом, поднимает с постели и кричит: «Ты тут главное действующее лицо, — кричит он мне. — Ты втерся к ней в доверие, ты ее тайный агент! Сейчас ты немедленно встанешь и найдешь ее!» А когда успокоился, рассказал о письме и при этом горестно стонал: «Она подписалась Эванна. Ты представляешь, мне и — Эванна.»

— Я так не хотела, — сказала Ванни. — Я очень торопилась и была немножко возбуждена.

— Значит, так, — слегка замявшись, начал Уолтер, и лицо его тут же приняло несчастное выражение бедолаги, которому представилась возможность искупаться в ледяной проруби. — Если кратко, то все его стенания можно выразить всего в нескольких словах. Он считает, что твой брак с Эдмондом Холлом есть следствие вашей ссоры…